– "Лангуст" я рассчитаю, - сказал Навашин устало. - А анализатор - бред! Плод, созревший в праздной голове; плод, доказывающий, что древо познания - саженец. Врачи бессильны и уповают в своем бессилии на технику. Но рак ей не победить. Его победит лекарство. Или математика.
– Хе, - сказал Чувашин. - Математика!
– Да, - кивнул Навашин. - Составить систему уравнений и решить ее. Найденные неизвестные - компоненты лекарства.
Лукьянов, беззвучно смеясь, качал лысой головой.
– И дело в шляпе! - выдавил он сквози смех. - Тебе легко жить, Рома, с таким запасом идеализма, завидую. Но почему заниматься математикой в Осетии удобнее, чем здесь?
– А здесь я не занимаюсь математикой, - отрезал тот. - Здесь я трачусь на прикладные, ремесленные выкладки.
– Так. А какая математика тебе нужна?
– Теория чисел, алгебраическая геометрия…
– Она что, непременима на практике? - с интересом спросил Лукьянов. Он, чувствовалось, готовил подкоп.
– Нет. Почти нет.
– Ну, а философская ценность в не есть по крайней мере?
– Надеюсь.
– В таком случае все твои доводы, Рома, пустословны и бесполезны, как некотарые красивые формулы. А шубе, в которую ты запахиваешься людей, недостает идейной подкладки. Что здесь ты сидишь, что в горах, труд твой так или иначе перейдет к людям, хоть ты от них, мягко говоря, не в восторге. А потому ты тоже косточка на одном из метров дороги.
Которая, по твоим словам, никуда не ведет. А вообще болтовня это… Будем проще. Делай порученное дело, в нем твое счастье и так далее. Смысл.
– Очень может быть. - Роман теребил бородку, густо росшую на его сухом, красивом лице. - Только, делая порученное дело, мало кто знает, для чего оно… Да и кого это интересует!
Главное - быть как все! Попади некий делопроизводитель из главка в восемнадцатый век, неплохо бы там прижился, уверен! Ходил бы в должность, получал свои рублишки, мечтал о прибавке жалования…
– А между прочим… - начал Чукавин, но договорить ему не дали.
– Все, братцы, - внятно объявил Лукьянов, постучав пальцем по стеклу часов. - Привал закончен. Дорога зовет.
Все, как по команде, повскакивали с мест и, стряхивая с себя крошки, загремели пустыми тарелками и чашками.
Роман отошел к своему столу, заваленному перфолентами, и, шевеля губами, застыл над ними в озабоченной позе. Округлые бугорки лопаток маленькими крылышками выпирали из- под свитера на его сутулой спине.
"А все-таки он с сумасшедшинкой, - снисходительно и грустно размышлял Прошин, в какой уже раз преисполняясь симпатии к этому человеку.- Чудило. И что ему надо? Найти формулу, за которой увилит Бога или лицо мироздания?"
– Пошел я в столовку, пожалуй что, - высказался кто-то из лаборантов. - А то чай этот с философией вприкуску… Живот подвело!
* * *
К Бегунову он заглянул под вечер, но неудачно: у директора сидел заместитель министра Атнонов, дверь кабинета бдительно охранялось секретарем, и Прошину указали на кресло.
Пришлось ждать.
Сначала он нервничал, кляня высокопоставленное препятствие, потом успокоился, придвинул кресло к батарее, уселся, упершись локтем в низкий подоконник, заставленный горшочками с какой-то непривлекательной растительностью, закурил и, глядя на сгущающиеся за окном сумерки, погрузился в опустошенное оцепенение.
В "предбаннике" звенели телефоны, шла возня с бумагами, дробно и сухо, как швейная машинка, стрекотал телетайп…
И вдруг - взрыв тишины. Торжественной и напряженной, какая обычно предшествует взрыву бомбы. Главная дверь НИИ отворилась, и появился Антонов. Точнее, его живот. А уж
затем пегие седины, очки в золотой оправе, дородное, суровое лицо…
– Наконец-то, - отчетливо, с ленцой вырвалось у Прошина. - Наговорились. Бонзы.
Голова Антонова медленно повернулась в его сторону.
– Простите, - осведомился тот с грозной иронией. - Я отнял у вас время?
– Было дело, - рассеянно кивнул Прошин, отыскивая глазами пепельницу.
Бросить окурок в горшочек с казенной флорой, куда до того стряхивал пепел, было неудобно.
На лице Антонова явственно проступило удивление с первыми признаками нарождающегося гнева.
– Вы тут работаете? - спросил он, глядя на Прошина, как психиатр на пациента - с каким-то сочувственным презрением.
– Да, - сказал тот чуть ли не с сожалением. - Работаю, знаете ли… - И опустил окурок в пустую склянку из-под клея, заткнув ее горлышко пальцем. - Начальником лаборатории.
Ему почему-то хотелось вести себя именно так. Непочтительно. Странное дело, но подобное желание при встречах с начальством возникало у него едва ли не постоянно.
– Извините, а фамилия ваша?… - с неблагожелательным интересом вопросил Антонов.
– Прошин, - устало ответил тот. - Все?
– Нет, не все, товарищ Прошин, - веско сказал Антонов. - Я вижу, вас не касаются приказы о курении в отведенных для этого местах…
– Ай, - сказал Прошин и, словно обжегшись о пузырек, поставил его перед замеревшим секретарем. - Виноват!
Из пузырька зыбкой серой змеей тянулся дым. Уголок сигареты шипел, расплавляя засохшие на дне остатки клея, и отчетливое это шипение заполняло наступившую паузу.
– Виноватых бьют, - сообщил Антонов и гадливо посмотрел на склянку. Я объявляю вам выговор.
Он потоптался, раздумывая, что бы сказать еще, но лицо Прошина выражало такое глумливое смирение, что слов у Антонова не нашлось: он пронзил наглеца фотографическим взглядом, буркнул какое- то междометие, в котором угадывалось "сукин сын", и, твердо ступая, вышел.
– Ну, я к директору, сказал Прошин секретарю.
Секретарь восхищенно безмолствовал. Прошин вошел и каблуком затворил за собой дверь.
Бегунов, склонившись над столом, что-то быстро писал.
– Привет! - сказал Прошин довольно бодро. - Верховодим нашей бандой?
Бегунов передвинул бумаги и поверх очков строго уставился на него.
– Пришел отвлечь, - сказал Прошин, усаживаясь рядом. - Вот, - он расстегнул папку розовой кожи с инструктацией, - заявки на детали. В отдел снабжения.
– По-моему, - отозвался Бегунов недовольно, - на это есть мои заместители, Далин, например… - Он небрежно подмахивал кончики разложенных ступеньками листов.
– Заявки - предлог, - сказал Прошин.
Он заметил, что Бегунов подписал абсолютно чистый лист, прилипший к остальным, но промолчал.
– Слушаю… - Бегунов отуинулся в кресле и потер глаза.
– Я решил писать докторскую, - раздельно произнес Прошин.
– Да? И на какую тему?
– Тонкий вопрос, - вздохну Прошин, оглядывая загромоздившие углы кабинета модели спутников, радиотелескопов, высокие, задрапированные окна, фикус. - Создание на базе кандидатской более весомой работы. Ты как насчет научного руководства?
– Не понял, - сказал Бегунов. - Тонкий вопрос насчет создания или насчет руководства?
– В таком случае , - сказал Прошин, - два тонких вопроса.
– Я помогу, - с сомнением проговорил Бегунов. - Только… кандидатская, насколько представляю, труд законченный. Красивое решение сложной задачи. И никаких ответвлений…
– Есть ответвления, - перебил Прошин. - Нашлись.
– Ну, давай, - сказал Бегунов. - Излагай.
Прошин изложил.
– Неинтересно. - Бегунов задумался. Бесполезно, понимаешь? Огромное исследование, рассчетов уйма, а ради чего? Это называется рубить мыльные пузыри топором.
Хлопотно.
– Похлопочем. - Прошин откусил заусенец на пальце и сплюнул его через плечо.
– Но ради чего? - повторил Бегунов.
– Ради того, - объяснил Прошин, - чтобы стать доктором. Наук.
– Ну, знаешь, - сказал Бегунов. - Это не разговор.
– Начинается, - с тихой яростью констатировал Алексей. - И тут мордой о паркет! В чем дело, а? Курс политики по отношению ко мне меняется, что ли? Я в опале? Самая пакостная работа - мне, в Австралию - Михайлов, с диссертацией - шиш…
– Ты… не горячись, - урезонил его Бегунов. - Работа у тебя замечатьльная. В Австралию надо отправить радиоастронома. Ты не радиоастроном. А если о диссертации, то помилуй - какая же это диссертация? Халтура. И тут я тебе не пособник.
– Халтура, - подтвердил Прошин, остывая. - Но мне необходима бумага. Путевка на большую административную работу. Кто я с этой кандидатской? Тьфу. Она у каждого третьего. Но каждый третий наукой занят или по крайней мере верит, что занят, а мне-то обольщаться не с чего! А ходить всю жизнь в полуученых, полуначальниках… Уж лучше что-то одно и безо всяких "полу". Я выбрал амплуа чиновника. Меня оно устраивает. А твоя щепетильность… Слушай это же глупо! Кто-кто, а мы-то с тобой знаем, какой иногда бред защищается…
– Если защищается, - сказал Бегунов, - то не при моей помощи.
– И все же я готов стать исключением в твоей однообразной практике, - с веселой наглостью заявил Прошин.
– И напрасно, - сказал Бегунов. - Потому как считаю исключение в правиле коррозией правила.
– Интересная мысль. - Прошин, паясничая, воздел глаза к потолку. - Как думаешь, выпускают правила из нержавеющих материалов?
– Вот что. - Бегунов вновь склонился над бумагами. - Мысль свою доразвей на досуге, а пока скажу одно: будет хорошая идея - приходи. Не будет - не обессудь. И хотя пули логики ты отливаешь превосходно, мой лоб они не пробьют. Работай. Думай. А пролезать окольным путем, сдирая шкуру, не рекомендую. Кривой путь - это путь в тупик.
"Удивительно, - думал Прошин. - И он выбился в академики… Сколько же у него врагов?