- Земля Божия - и русские не отказались еще от края, который в старину принадлежал им.
- Не лучше ли подождать: нам велено подать списки захваченных в плен, и, верно, их вытребуют от Речи Посполитой.
- Знаю я, как слушают паны своего короля и сената. Как бы не стал я перебирать день за днем, словно четки, - или отражать копья перьями! Князь Серебряный булатом добудет правды!
- Либо рухнет в опалу. Подумай, князь.
- Боярин Наум Петрович, - я не зову с собою робких… Ты сдал мне начальство - теперь не твоя, моя голова в ответе…
- Никто не отнимает у тебя ни воли, ни власти, князь Степан, и ты обижаешь меня, старого своего друга, думая, что я удерживаю из трусости. Когда ты решился, я не отстану от тебя - пускай вправду окольничие разбирают, что право, что неправо, - наше дело руби - да и только. Я докажу тебе, что мои стрельцы - удальцы на эту работу: я не давал ржаветь их клинкам.
Друзья обнялись. Князь послал гонца к старшему сотнику с наказом принять начальство. Из охотников выбрали только молодцев и хорошо вооруженных - прочих отослали домой. Надели кольчуги, шлемы.
- На коней! - закричал князь Серебряный, - товарищи, - на Литву!
С этим словом он сжал коленами коня своего и первый спрыгнул в Великую. Стрельцы съезжали в разных местах, и радостные восклицания: "на Литву, на Литву!" далеко раздавались по лесистым берегам реки пустынной. Солнце садилось.
Глава II
Однажды по ночи глубокой
Мы слышим воющий набат,
Вдали стенанья, вопль жестокий
И тучи заревом горят.
"К коням, седлай, бесценно время,
На пояс меч, и ногу в стремя!.."
Ночь была темная, дорога лесом дремучим. Проводник ехал впереди по излучистой тропинке; за ним начальники, за ними по двое стрельцы, тихо, безмолвно. Изредка слышалось храпение коня, или бряк узды, или удар подковы в подкову. Повременно вожатый останавливался, и тогда дремлющие всадники насовывались друг на друга. Он прислушивался, иногда припадал ухом к земле - и опять вскакивал на коня, и поезд снова трогался далее.
- Близко ли? - спросил князь у проводника вполголоса.
- Вот изгорода, - отвечал тот, - вели, батюшка князь, изготовиться к делу: неровен случай, всполошатся раньше времени, а ведь эти головорезы с лезвия берут и только с лезвия уступают добычу!
Князь подъехал к Агареву.
- Друг, - сказал он, - решительный час близок - сердце у меня будто хочет выпрянуть из груди: это перед свиданием с милою.
- Либо с могилою, - возразил Агарев. - Ну, что ж вы стали? собаки скоро нас пронюхают. Надобно обойти селение!
Тут он отсчитал самых отчаянных в средину, назначил, кому отрезать конское стадо, кому напасть с улицы.
- Пан Зеленский, - сказал своему стремянному князь Серебряный, - этот стрелец проводит тебя к дому пана Жеготы, ты перелезешь с огорода и осмотришь, что там делается, между тем как товарищ отвлечет собак к воротам.
- Видно, что был в науке у лисовчиков, - ворчал Агарев.
- Да, брат, ведя четыре года разбойничью войну, поневоле научился разным хитростям, чтоб не остаться внакладе.
- Да заметь, где висят оружия, пан Зеленский, - примолвил Агарев, - и нет ли куда боковых выходов. Надо, как шапкой, накрыть это ястребиное гнездо, а то, говорят, у них есть подпольные норы - мигом дадут стрекача.
- Будет все исполнено, - отвечал стремянный, надевая шапку, - я привык лазить по стенам, словно кошка, и вижу ночью, как рысь.
- Что это за выходец? - спросил Агарев Серебряного, когда Зеленский удалился.
- Польский шляхтич: служит у меня стремянным.
- И ты доверяешь ему в польской земле?
- Для него Польша - теперь не отчизна. Он служил шеренговым под командою полковника Лисовского и, бушуя пьяный, дерзнул выхватить против него саблю. Лисовский не любил шутить - и его ждала петля вместо похмельного стакана. Это было под Троицею - он бежал и явился ко мне, прося защиты. С тех пор он служит мне очень верно: я не раз имел случай убедиться в его преданности. Всем хорош, только чуть попало за ухо - так и черт ему не брат. Постой, кажется, это выстрел!
- Нет, только собаки возрились. Ого, уж приступом лают, теперь и нам пора поближе.
- Отдайте коней в завод - мы пешком проберемся вслед Зеленского. Там главная засада - там лучшая добыча. Вперед, товарищи, - да тише тени!
Зеленский влез на высокий плетень подле самой хаты Жеготы, и взоры его упали прямо в окно. При тусклом свете одной свечи лишь до половины видна была внутренность комнаты. Стены увешаны были звериными шкурами и оружием, пол усыпан болотною травою. В одном углу рослый молодой мужчина чистил пистолет. Подле стола старуха показывала жиду, пред ней стоящему, разные золотые украшения, на которые жадно смотрел он, потряхивая пейсиками. В другом углу, подле высокой изразцовой печи, сидела статная женщина в русском сарафане и горько плакала, закрыв лицо руками. Никто не обращал на это внимания.
- Але сто тридесяц злотых будет досыц, пани Охмистрина, за эци сережки, - говорил жид, играя перед свечкой широкими подвесками. - Вода в жемчугах мутновата!
- Глаза у тебя мутны, христопродавец! - отвечала старуха, - да эдаких перлов сама пани Воеводина во сне не видала. Навесь эти серьги хоть на моську, так на ее уши станут заглядываться пуще, нежели на хваленые глаза пани Завиши. А что ты оцениваешь это ожерелье, решетная совесть? Говори, не заминайся.
- А стось, оно бы недурно, да переделки много; иной камень лопнет, оправка угорит - такой моды уж давно нет у вельможных паненок.
- Куда больно спесивы твои паненки! Да знаешь ли ты, что это ожерелье было на окладе у пресвятой Катерины-мученицы под Изборском, так после нее не стыдно и старостине надеть! Видно, Лейба, с тобой не пивать мне литок. Ко мне обещал быть Иоссель из Риги с ярманки, так с ним поскорее сделаемся: навезет всякой всячины, так что глаза разбегутся. Деньги на безмен и товары на промен: выбирай, чего твоей душеньке угодно.
- Але, пани Охмистрина, и мои злоты не обрезанные.
- Не стрижены, так бриты, не купаны, так обшарканы; уж знаком ты мне вподноготную! В прошлый раз много было недовесу в твоей расплате.
- За стось сердиться, пани Охмистрина? Ведь я не кую денег.
- А может, куешь и плавишь! Береги свой загривок, Лейба, я кое-что знаю. Попадешься в когти белому орлу, так и воронам достанется позавтракать!
- Але не гневайся, ясневальмозная, - возразил оробевший еврей, - рука руку моет; мы зе добрых людей не обегаем - даю десять червонцев за этот перстень.
- Иезус баранок Божий! только десять червонцев - ах ты, пеньковое семя! Да одна осыпка стоит более.
- А зе пану Зеготе эции клейноты дешево пришлись.
- Смотри, пожалуй! он ни во что ценит кровь христианскую! Прошу прислушать, Яся, - то, что вы добывали из огня и воды, подставляя шею под топор и саблю, для него безделица, дрянь!..
- Что с ним долго толковать, - отвечал угрюмо сын старухи, - мне хочется попытать новый пистоль на черепе этого искариота.
Он взвел курок, испуганный жид упал на колена. В это время послышался лай собак у подворотни.
- Это отец, - сказала старуха, - поди, Яся, отвори ему калитку; он, чай, не с пустыми руками воротился.
Но собаки замолкли, и не слышно было никакого стуку.
- Нет, это не он, - сказал Яся, прислушиваясь, и захохотал, увидя, как жид увивается у ног его, прося пощады. - Полно кланяться, полно, ведь ты лбом злотых не напечатаешь. Как ты думаешь, синайская пиявка, знаю я или нет, что ты продал пана Цыбульского, моего закадычного друга, гетману, когда тот свел с конюшни его арабского жеребца?
Жид побледнел как полотно, услыша это обвинение.
- Конечно, пана Цыбульского не воротишь из аду - однако ж как ты вил ему веревку, чтоб туда спуститься, так ступай же туда обмеривать его старою водкою. Подавай деньги!
Жид, трепеща, опустил руку за пазуху, но медлил - ему, казалось, трудней было расстаться с кошельком, чем с жизнью.
- Подавай! - закричал разбойник громовым голосом. Еврей отдал ему кошелек, но все еще держался за ремешок.
- Не погуби, не разори, - вопил он, - будь ласков!
- Я тебя приласкаю, - зверски сказал Яся, ударив жида по руке. - Ну, Лейба, душа твоя у меня в кармане - пора и туловище записать в расход. Лучше и не теряй слов на ветер! Пусти тебя живого, так не оберешься хлопот да жалоб, - а по мертвом жиде не поют панихид ни монахи, ни судьи! - Он медленно поднял дуло, забавляясь отчаянием несчастного. Видя это, сидящая в углу девушка с воплем кинулась удержать руку убийцы.
- На то ли вы томите меня в неволе, чтобы кроме своих горестей быть свидетельницею злодейства!
- Прочь, - вскричал с негодованием Яся, отталкивая ее, - прочь, если не хочешь камня на шею и в пруд головой! Что ты, матушка, дала волю этой девчонке - благо полюбилась брату Яну плакса негодная. Прочь, говорю!
Старуха схватила пленницу, желая ее вытащить, та упиралась, жид кричал - эта борьба раздражила разбойника - он вытащил его на средину - и упер дуло в грудь.
- Помилуй! - шептал полумертвый жид.
- Спасите! помогите! - восклицала девушка.