- Отчего же земля под водой тепла не теряет? - спросил опять Скрыпников.
Рулев объяснил и это.
- Выходит, что чем больше вы мне рассказываете, тем больше мне спрашивать нужно, - сказал, подумав, Скрыпников и вздохнул.
Минут с десять они сидели молча. Рулев покуривал и ждал, что будет дальше,
- Как вы думаете, - спросил купец, - можно ли сделать такую деревянную рыбу, чтобы и против теченья сама собой плыла и перьями водила?
- Можно, - отвечал Рулев.
- Со мной вот "акая была история, - продолжал Скрыпников. - Жил здесь, видите, мужичок слепой; он машину одну выдумал. Иду я как-то, мальчишкой еще, с реки. Рыбу я любил удить. А он сидит без шапки на берегу, на лодке опрокинутой, и задумался, лицо руками закрыл. Я около него сел отдохнуть. "Откуда, говорит, молодец?" - "Рыбу, говорю, удил". - "Когда-то, говорит, и я любил. А теперь вот она, река-то, где бежит - синяя, светлая да глубокая, а я только и знаю, что шумит она да холодком с нее веет, а видеть ничего не вижу. А как ты, молодец, думаешь, - спрашивает он меня, - можно пустить такую деревянную рыбу, чтобы и против теченья шла, и перьями управляла, и жабрами водила?" Я молчу. А он поворотил прямо ко мне лицо, задумчивый такой. "Можно, говорит, можно", и опять призадумался, лицо руками закрыл… С тех вот пор думал я, думал о рыбе той, о пароходах и машинах разных: то одно начну чертить да строгать, то другое, а толку нет. Толку нет, да и от мысли нет отбоя, - и во сне машины снятся.
- Вам бы надо механике учиться, - заметил задумчиво Рулев.
- Где тут учиться, - горько возразил Скрыпников. - Драться тут, или водку пить, или учиться, - что-нибудь одно. Да где и учителей-то взять?
- Книги вам надо выписать и самим учиться…
- Что за книги? - спросил Скрыпников.
Рулев сказал ему.
- Пойдемте ко мне, - сказал потом Скрыпников, вставая. Рулев согласился, и они пошли по улице.
- Вы здесь чем занимаетесь? - спросил дорогой Скрыпников.
Рулев объяснил свое положение, и Скрыпников точно обрадовался.
- Хотите вы поселиться у меня и сына моего воспитывать? - спросил он вдруг, остановившись посреди улицы. - Со мной вы, наверное, сойдетесь, а сынишко у меня умный мальчуган.
- Для меня учителем лучше быть, чем приказчиком, - просто ответил Рулев.
Тут же и уговорились.
Скрыпников принадлежал к числу механиков-самородков и так много придумывал разных машин, до того путался в разных подробностях своих фантастических изобретений, что едва не сошел с ума. Одна и та же бесплодно повторяющаяся мысль, от которой нельзя было освободиться, привести в исполнение которую не хватало сил, должна была производить мучительное состояние. Это положение должно было или кончиться сумасшествием, или вызвать противодействие в других человеческих силах: вызвать Скрыпникова на всякие безалаберные действия, с целью забыться от этой мысли, избавиться от одностороннего, болезненного напряжения мозга. Пока случилось только последнее. Рулев рассчитал, что как только Скрыпников обратится к правильному занятию механикой, вся эта безалаберщина должна прекратиться. Так оно и случилось. Скрыпников не боролся больше с бурлаками и не раздумывал в кабачках о своей деревянной рыбе, а изучал математику и механику.
Рулев немедленно сдал все книжные дела хозяину, а сам переселился к купцу и занялся его сыном.
III
Следующей весной Рулев был уже уездным учителем в том крае, который находил нужным посмотреть поближе. Он попрежнему был здоров; в свободное время бродил, ездил верхом, читал, хотя уже только относящиеся до его дела книги, но он сделался больше решителен, даже резок, и еще больше угрюм. Он видел уже слишком много страданий человека, зла всякого, погибавших людей, и мысль о деле уже совершенно овладела им. Он пробыл на этом месте целый год, узнал все, что ему нужно было для его расчетов, и переехал в другую часть этого края. Прежняя часть была богата табунами лошадей, а эта разными племенами человеческими; но люди только пакостили землю, и ужиться с ними Рулев не мог. В это время я встретил его во второй раз; в первый же я видел его тогда, когда он только что вышел из школы. Он ходил в своей комнате взад и вперед; на столе лежали географические карты и груда набросанных на всяких лоскутках заметок о крае. Рулев сильно похудел после нашей первой встречи; глаза сделались больше, между бровями образовались складки; говорил он тише и резче. Я просидел у него часов до трех ночи, так завлекательны были его разговоры. Относительно его резкости и ума я приведу только один случай. С ним желал познакомиться один молодой господин, замечательный не только физической силой и здоровьем, но и не глупый. При первом же свиданье Рулев обратился к нему с следующим вопросом:
- До сих пор вы умели только собак гонять - что же намерены делать теперь?
Начатое таким образом знакомство кончилось тем, что при отъезде Рулева молодой господин непременно хотел ехать за ним всюду, хоть на край света, но Рулев урезонил его остаться. В другой части края Рулев пробыл еще дольше, потому что она прилегала к его родине, да и люди встречались здесь чаще. А хорошие люди были Рулеву нужны.
Здесь же он сошелся с дельной и красивой женщиной. Она была жена лекаря. Лекарь этот когда-то учился кое-чему, знал что-то, но теперь занимался только картами и амурами. Жена его, Катерина Сергеевна, жила как и все прочие женщины, но, кроме того, много думала, много читала и воспитывала дочь как умная и дельная мать. Ей было двадцать два года; силы ее, не ослабевшие в непробудной апатии русской женщины, неизбежно требовали деятельности, а деятельности, способной занять ее вполне, у ней не было. В такой женщине муж, подобный ее несовершеннолетнему относительно мозга и сгнившему физически мужу, мог возбуждать только презрение. Рулева она увидела как первого человека, стоявшего неизмеримо выше всех ее знакомых. Рулев полюбил в свободные минуты, ради отдыха, видеться с ней; сошелся с ней, рассказал свою прошлую жизнь и планы. Не мудрено было, что она полюбила его. Полюбил ее и Рулев, как может полюбить молодой, здоровый и честный мужчина молодую и дельную женщину; часто они проводили с глазу на глаз длинные зимние вечера, но ни одно слишком смелое предложение не вырвалось у Рулева. "Замужем и живет с мужем - какого же черта мне тут мешаться?.." - думал он.
Рулев заканчивал свои дела, по обыкновению, спокойно, - только сделался еще резче и решительнее…
Прошло три дня. Рулев, проходя по улице, узнал, что Катерина Сергеевна лежит в страшной горячке… Как был он на улице в фуражке, плаще и с палкой, так и вошел к себе на квартиру и долго в том же костюме ходил взад и вперед по комнате.
- Факт, - порешил он наконец.. - Факт совершившийся, и толковать тут нечего.
Затем он запер квартиру и уехал из города к знакомому мужичку, звавшему его к себе по делу.
У Катерины Сергеевны не произошло дома никакой потрясающей драмы. Когда она возвратилась после прогулки с Рулевым, ее мужа не было дома, - он уехал в уезд на следствие. Молодая женщина целую ночь просидела на своей кровати и не могла заснуть. То вставала она и ходила по комнате, то опять садилась. Что происходило в ней? Жизнь ее изменилась слишком неожиданно, потому что она почувствовала искреннюю привязанность к Рулеву. Расстаться с ним она не находила в себе сил, а чтобы бросить мужа, надо было выйти на борьбу со всеми окружающими ее, - и ум ее работал с страшным напряжением, кровь обращалась необыкновенно быстро, - а руки дрожали. За ненормальной деятельностью организма должно было последовать его расстройство - оно последовало.
Когда Рулев вернулся, он узнал, что Катерина Сергеевна умерла. Рулев сильно побледнел с этих пор, и с небывалой еще силой вспыхнула в нем непримиримая злоба. Ему чувствовалось, что точно вдвое труднее стало для него с этой минуты задуманное дело.
В это время пришел к нему земляк, рабочий с горного завода, только что воротившийся с родины. Он принес письмо от приятеля Рулева и сообщил несколько историй, разыгравшихся в последнее время на их родине. Приятель Рулева звал его на родину и на первый раз предлагал место комиссионера винокуренного завода. Истории были возмутительны для каждого, еще не совсем забитого человека.
Рулев на другой же день уехал.