Она испуганно освободилась из его объятий:
- Что случилось? Скажи толком!
- Мы богаты! Смотри! - и он стал торопливо освобождать свои карманы, выбрасывая деньги на одеяло.
Сотенные, по пятьдесят рублей, по двадцать пять, трехрублевые и целый дождь золотых монет.
- Вот смотри! Еще! Еще! Тысячи! - говорил задыхаясь Виталин, а жена его словно окаменела. Рубашка спустилась и обнажила плечо и грудь, распущенные волосы свисли на лицо, одна рука лежала на подушке, а другая на одеяле и теперь скрылась, засыпанная золотыми монетами.
Наконец, она очнулась, отбросила сбившиеся волосы, оправила рубашку, потрогала рукою деньги и тихо спросила:
- Откуда?
- Ах, это прямо сказка! - ответил он, взмахнув руками.
- Папа! - раздался голос из кроватки.
- Проснулся, Сашурка! - Виталин взял несколько монет и бросил их в постель сына: - играй! У папы много их. - Он встал, поцеловал сына и снова сел на кровать.
- Откуда же? - повторила жена, пересыпая из руки в руку золотые монеты.
- Говорю, сказка! Выиграл!! - Он сбросил пиджак, жилетку и сапоги и стал рассказывать по порядку историю вечера от встречи с старым товарищем.
Ей казалось, что она слушает сказку. Она видела карточную игру, у них собирались приятели мужа и играли в стуколку. Проигрывали и выигрывали по восьми, по десяти рублей, но чтобы можно было выиграть столько, она и не думала и теперь с недоверием взглянула на мужа.
- Неужели это правда, Федя? - спросила она и голос ее дрожал от радости и страха.
Он засмеялся.
- Что же, я украл их что ли? Ах, глупая! Подожди, я еще и еще выиграю!
- Сколько же тут? - и голос ее понизился до шепота.
- Тысячи три! Было три, да я раздал. На нас хватит! - ответил он и, нервно рассмеявшись, снова обнял жену.
Она приникла к его плечу и замерла. Через минуту они очнулись.
- Спрячь деньги-то, - деловым тоном сказал он, - пока хоть под подушку!
Она торопливо стала собирать золото и бумажки и совать их под подушку.
- Еще рассыплятся, - подумала она вслух и, сдернув со стены полотенце, переложила деньги в него, завязала узлом и сунула узел за подушку у стенки.
Виталин разделся, лег подле жены, погасил свечу и сказал:
- Ну, спать теперь!
Но спать они не могли. Нервы были слишком напряжены, ум возбужден - и они, лежа друг подле друга, стали распределять эти деньги.
- Завтра уж ты сама сходи к приставу и заплати эти поганые 80 рублей, - сказал он.
- Понятно, прежде всего! Вот удивится-то! - и она засмеялась.
- За квартиру и в лавочку; Лизавете тоже…
- Всем, всем!..
- А потом, знаешь что я решил, Наташа? - он повернулся к ней: - бросим эту дыру, найдем хорошенькую квартирку, обставим ее и я тогда примусь за картину. Знаешь, за ту!.. Сон!.. Теперь это можно. Одну тысячу истратим, на другую - проживем месяцев шесть, а там и - картина! А?
- Понятно, это можно! - Она тоже обернулась к нему лицом и заговорила с оживлением: - спальная, гостиная, столовая и мастерская. Четыре комнаты! А как обставим их! Вот Чирковы удивятся-то! И Евгения Львовна тоже. Вчера пришла, жалела, жалела нас! Даже противно! А потом сплетничать стала… Мы не скажем, Федя, что выиграли?
- Понятно, - быстро ответил он, - кому дело? Получил заказ, наследство…
- А обставим красиво, красиво… Я, Федя, еще себе платье сделаю.
- И платье, и шубу. Все! И Сашку оденем…
- Как куклу! О, милый!.. - Она горячо поцеловала его. Он счастливо засмеялся.
- То ли будет еще! Если бы ты знала, как мне везло…
Черт радовался, выскользнув из клуба.
"Ну, веревку заплел", ухмыляясь, подумал он, "займусь с ним денька три и - баста!"
И он отправился до зари сделать еще две, три мелких пакости.
В эту ночь от одного почтенного господина сбежала жена; сгорело от поджога застрахованное имущество; застрелился юноша и был убит швейцар французского посольства.
В сутолоке жизни все эти явления считаются обычными и даже заносятся досужими людьми в графы статистических таблиц, а между тем эту статистику ворочают и так, и этак черти, которые толкаются между нами, как цыгане на лошадиной ярмарке.
Наталья Александровна не могла уже больше уснуть и лежала подле крепко спящего мужа, отдавшись неясным грезам о спокойной обеспеченной жизни.
Есть люди, для которых это счастье мелькает только в мечтах.
Один лишь медовый месяц ей казалось, что она живет полной жизнью и то потому, что любовь поглощала все ее чувства.
И это счастье продолжалось всего два, три месяца, пока не ушли все деньги, полученные Виталиным за проданную картину. А там началась нужда и потянулась серою полосою через всю жизнь, отравляя каждую радость, беспощадно отрезвляя от всякой мечты.
Раньше он писал картины для выставки и жил от продажи этих картин, отдавая их часто за бесценок, но теперь уже немыслима была жизнь бобыля; надо было отыскивать средства.
И он отыскивал. Работал на журналы и писал копии для магазинов и продавцов картин. Но как при этих получках урегулировать жизнь? И она проходила в постоянной тревоге о завтрашнем дне, бледная, тусклая, как скучный день ненастной осени.
И вдруг сразу такая сумма!
Она думала, как они устроятся, как в уютной, светлой квартире Федя снова сядет за работу над большой картиной и как плавно потечет их жизнь в тихом труде с отдыхом, развлеченьями и маленькими радостями.
Но среди этих мечтаний у нее - нет, нет - сжималось сердце злым предчувствием.
Утомленных жизнью людей внезапное счастье пугает так же, как баловней судьбы - несчастье.
Мгновеньями ей казалось, что все это сон; тогда она совала руку под подушку, ощупывала через холст полотенца круглые края монет, тихо смеялась и снова отдавалась грезам.
IX
Бледный рассвет прогнал тьму. Становилось светлее и светлее. Стенные часы в кухне продребезжали шесть раз. Завозилась Елизавета и, наконец, проснулся Саша.
Встрепанный, заспанный, он высунулся из кровати и, встретив взгляд матери, громко и быстро заговорил.
- Смотри, у меня сколько копеек! Я пойду с Елизаветой и куплю сладкого.
Мать улыбнулась.
- Вставай скорей! Мы поедем с тобой и всего купим!.. Только тихо. Не разбуди папы!
И не в силах больше лежать и таить своей радости, она поднялась с постели, помогла одеться Саше и вышла на кухню.
Елизавета, молодая баба с добродушным рябым лицом, растапливала плиту и, присев на корточки, усердно раздувала огонь.
- Ставь самовар, - сказала весело Наталья Александровна, - мы с Сашей напьемся и уедем сейчас!
- Смотри, три копейки! - сказал Саша и, разжав кулак, показал Елизавете деньги.
Она взглянула и испуганно вытаращила глаза.
- Ишь ты! Тут пятнадцать рублей, а он - копейки! Отдай маме; еще потеряешь! - прибавила она тревожно.
Наталья Александровна засмеялась.
- Оставь! Это ему папа подарил. У нас, Елизавета, - дружески сказала она, присаживаясь на табуретку, - теперь много, много денег!
- Да ну? И мне отдадите?
- Все отдам! Хоть сейчас.
- А уж как мне нужно-то! - радостно воскликнула Елизавета и суетливо начала ставить самовар.
- Что же, али картины продал?
- Заказ получил, большой заказ, - ответила Наталья Александровна и заговорила, лаская Сашу, - теперь мы, Елизавета, на другую квартиру переедем. Мебель купим, посуду, все, все…
- Много, получил барин-то?
- Много! Больше тысячи…
Елизавета бросила горящую растопку в самовар и от изумления выпрямилась с трубою в руке.
- Больше тысячи! - повторила она.
- Много больше…
А пламя и дым вырывались из трубы самовара.
- Смотри, смотри! - закричал Саша. Елизавета наставила трубу и повторила.
- Много больше…
- Много! Ну, а теперь беги за булками и молоком, а я Сашу помою.
Елизавета тотчас накинула платок, взяла золотую монету от барыни и стрелою вылетела из дверей.
Первым узнал о богатстве ее господ дворник, а за ним - в булочной, потом в молочной, по дороге Елизавета забежала в мелочную лавочку сообщить новость, но толстый лавочник с усмешкою сказал:
- Поди, рублев пятьдесят получил!
- Пятьдесят! Говорю, больше тысячи! Во какая, куча! - возмутилась Елизавета.
- И долг отдадут?
- Уж это беспременно…
Наталья Александровна вымыла Сашу, напилась с ним чая, потом приказала Елизавете одеть Сашу и прошла в спальную.
Федор Иванович раскинувшись на постели громко храпел. Она осторожно достала узел с деньгами, вынула из него триста рублей и, снова завязав его, уложила на самое дно ящика в комоде, под белье.
Потом заперла ящик, спрятала ключ и, выйдя в кухню, весело сказала Елизавете.
- Ну, мы едем! Барина не буди. Проснется, подай ему чай и скажи, что мы к двенадцати будем!
- Хорошо, хорошо! Идите с Богом! - добродушно ответила Елизавета.
Наталья Александровна вышла. Прежде, в своей коротенькой драповой кофточке, в шапке под мерлушку, в рваных башмаках и без галош в это холодное зимнее время она чувствовала себя бедной и несчастной. Особенно, когда надо было идти мимо мелочной или мясной лавок, где они были должны. Лавочники стояли у дверей и кланялись ей, едва кивая, а она смущенно торопилась скорее пройти мимо.
Теперь же, когда она знала, что у нее в кармане триста рублей и дома еще много денег, живая радость и гордая независимость наполняли ее сердце и отражались и на ее манерах, и на походке настолько, что встречавшиеся ей простые люди почтительно давали ей дорогу.