Действительно, внутри хором Семена Ларионыча был собран в этот вечер целый женский цветник, и цветы его были не искусственные - выведенные в теплице, а природные - выросшие на открытом деревенском воздухе; здоровье ярко пылало здесь на каждом лице, и только слишком уж испорченный городской жизнью человек мог бы пожелать, глядя на эти румяные лица, чтоб они, ради большей красоты, хоть немного прихватили "интересной бледности". Красивая кума Маня тоже присутствовала с мужем на сегодняшней вечорке: староста Семен хорошо знал, чем угодить Христине Казимировне. Изба была прибрана с некоторым щегольством: вымытый щелоком с дресвой пол, не успевший еще загрязниться от ног, невольно бросался в глаза безукоризненной чистотой; сундуки и скамейки у стен были прикрыты новенькими тюменскими коврами. Во второй комнате нижнего этажа, в углу под образами, стоял покрытый белою скатертью стол, обильно уставленный закусками и питиями, в числе которых две банки сардинок, паюсная икра в пузыре и три бутылки мадеры играли самую видную роль, а все остальное носило на себе более или менее туземный характер. За этим столом, на самых почетных местах, были усажены пока "деды" - до прибытия более дорогих гостей. Приготовляясь к их встрече, два местных скрипача, оба самоучки, настраивали уже свои визгливые, сильно потертые, инструменты. Молодежь продолжала нетерпеливо поглядывать в окна, шушукалась между собой и любезничала.
Жилинский с дочерью, Варгунин и Светлов (они и оказались самыми дорогими гостями старосты) прибыли, по деревенскому времени, довольно поздно - в начале девятого. Стоявшая на улице толпа фабричных шумно приветствовала их и, отворив настежь ворота, проводила гостей через весь обширный двор до крыльца. Семен Ларионыч и его красавица жена, с низкими поклонами, встретили их на крыльце, а "деды" - у порога первой комнаты, - так требовал, должно быть, местный этикет. Срипки заиграли при этом какой-то доморощенный марш - нечто весьма забавное и в высшей степени своеобразное. Христина Казимировна первая вошла в хоромы и, как только разделась, сейчас же была обступлена красными девушками и молодицами, бесцеремонно здоровавшимися с ней поцелуями. Она была одета щеголевато, но совершенно по-русски: пунцовый шелковый сарафан, голубая фанзовая рубашка и алая лента в волосах превосходно шли к ее, на этот раз несколько томному лицу. Сам Жилинский, Светлов и Варгунин, когда сняли шубы, тоже оказались, к общему удовольствию публики, одетыми в русское платье; на них были красные шелковые рубашки, опоясанные красными же шелковыми кушаками, и черные полубархатные шаровары, заткнутые за сапоги: у Казимира Антоныча, на случай приезда летних гостей, водился порядочный запас таких костюмов. Эта деликатная внимательность к народному вкусу сильно польстила самолюбию хозяев и остальных гостей.
- Гляди-ко, матка, какой молодец! - сказала потихоньку одна молодица другой, указывая на Светлова, - хошь сейчас к нам, в фабришные, поступай.
- И лихой же, надо быть - одно слово! - весело подхватил сзади какой-то парень.
Вечорка была открыта Христиной Казимировной и самим старостой, который пригласил ее сплясать вдвоем русскую. Семен Ларионыч оказался, в своем роде, танцором первой руки, и его одушевленная, отчаянная присядка вызвала общий, неподдельный восторг. За первой парой пустилась в пляс и остальная молодежь. Варгунин смотрел, смотрел и тоже не утерпел: он подошел к куме Мане.
- Ну-ка, кумушка, тряхнем-ка вместе старину, - любезно пригласил он ее.
- И вы?! - спросил у него Светлов, подходя к ним.
- А как же, батенька: я вам еще вчера за ужином докладывал, что у меня опять начинают "чернеть кудри"… - добродушно засмеялся Матвей Николаич и пустился плясать с легкостью молодого человека.
Увлекшись общим, непринужденным весельем, Александр Васильич не выдержал и сам, молодцевато подлетел к первой попавшейся на глаза красавице.
- Попляшем вместе, - сказал он ей попросту.
- Давай спляшем, - ответила она ему тем же тоном. Они скромно протанцевали русскую и уселись рядом. - А тебя как зовут? - спросил Светлов у своей дамы.
- Парасковьей.
- Ну а по батюшке-то как?
- Петровной. А тебя?
- Александром Васильичем. Ты молодица или девушка?
- Вишь, косы нет - баба, - рассмеялась она.
- Веселый у вас народ, - сказал Светлов.
- Ничего, народ хороший; одначе ты на нашу сестру шибко-то не заглядывайся: как раз стягом попотчуют…
По лукавому выражению лица своей дамы Александр Васильич догадался, что ему была сказана любезность, только немного в грубоватой форме.
- Я и сам умею расправиться стягом-то, - рассмеялся он.
- Нешто я не вижу! у Казимира Антоныча худых гостей не бывает. А надолго ли сюды пожаловал?
- Как погостится.
- Ненадолго, так ничего, а то еще, пожалуй, сглазишь меня…
Молодица лукаво засмеялась.
- А если бы и так? - спросил Светлов.
- Что сглазишь-то? - переспросила она. - Больно скоро захотел! Поглянулась я тебе, скажешь?
- Разумеется, приглянулась.
- Ври больше!
Она, смеючись, ударила его по руке. Светлов только что собрался отвечать, как к нему подошел староста.
- Пожалуй-ка, Лександр Васильич, - винца выкушать да закусить маленечко, - сказал он с учтивым поклоном.
- Да рано еще, кажется? - заметил Светлов.
- Ничего, опосля повторить можно. Иди-ка ужо!
Семен Ларионыч дружески взял молодого человека за руку и увел его во вторую комнату, к столу. Варгунин и Жилинский с дочерью оказались тут же: они толковали о чем-то с "дедами", тоже сидевшими за столом, но теперь уже на втором плане. Староста стал наливать Светлову мадеры.
- Нет, я лучше водки выпью прежде, - остановил его Александр Васильич.
- Вот это так! Вот это по-нашему, по-русскому! Любое дело! Ай да молодец! - в один голос заговорили "деды".
- Облобызай-кось его за эвто, Семен! - с восторгом обратился кто-то из них к старосте.
- Как деды сказали, так уж и надо исполнять, - заметил Семен Ларионыч, подходя к Светлому, и трижды поцеловал ею, утерев предварительно ладонью губы и бороду.
- Что, Саша? весело тебе у старосты? - спросила Жилинская, когда Александр Васильич выпил и закусил.
- Еще бы! - ответил он, улыбаясь, - уж, разумеется, здесь в сотню раз веселее, чем на каком-нибудь городском бале с большими претензиями и еще с большей скукой. Хочешь вместе русскую, Кристи? Пойдем!
Светлов обнял Христину Казимировну за талию, и они шаловливо убежали.
- Да, деды, уж если вы решились постоять за это дело, так надо постоять за него покрепче, да и поосторожнее, - говорил Жилинский, продолжая с стариками прежний разговор, прерванный на минуту приходом Светлова.
- Как, батюшка, не постоять! Коли пытать удачу, так уж, вестимо, не сдуру, - согласился с ним один.
- Наши робяты ни почему не попятятся, - заметил другой.
- Чего им пятиться! не таковский народец. Уж это… как мы сказали, так и будет; не докуда ему, слышь, кровь нашу пить… - подтвердил третий.
- А все бы пообождать не мешало… - сказал, будто нехотя, Варгунин.
- Уйдет, собака! не семи пяден во лбу, - лихо перебил его староста и стал угощать "дедов" вином.
Вечорка между тем шла в полном разгаре. То и дело прибывала молодежь, почему-либо замешкавшаяся дома; цветник пополнился новыми красавицами. Скрипки выназывали теперь беспримерное усердие, заливаясь на всевозможные тоны: для избалованного городского слуха они показались бы едва выносимыми, но деревенскому уху эти звуки были любезны: в них слышалась по временам та бесшабашная, полная глубокого отчаяния, русская удаль, которая, быть может, одна только и отводит душу всякими неправдами измученному народу. Светлов, несмотря на неизмеримое расстояние, отделявшее его, как образованного человека, от "темного" общества старосты Семена, чувствовал себя здесь будто в родном кружке. В самое короткое время Александр Васильич успел со всеми перезнакомиться, напропалую балагурил с прекрасным полом, толковал и перебрасывался шутками с парнями. В свою очередь, и это общество, как ни темно оно было, сумело, однако ж, сквозь изящную оболочку нового гостя, разглядеть в нем "не барина": парни бесцеремонно приставали к нему, молодицы и девушки то и дело тащили его плясать. Христина Казимировна, как видно, тоже умела водиться с народом: она без разбора танцевала со всеми.
- Золотая это у нас барошня! - заметила про нее Светлову Парасковья Петровна, когда он остановился возле последней, любуясь танцующей Жилинской.
- Да, славная девушка, - сказал Александр Васильич и стал искать глазами, куда бы сесть.
- Да вот садись тут, ко мне на колени - сдержу небось, - с наивной простотой пригласила его молодица. - Я ведь нарочно стягом-то давече постращала: тебя не тронут, - прибавила она, смеясь.
Светлов бесцеремонно уселся к ней на колени: ему не хотелось портить деревенской вечорки пустым жеманством.
- А что же ты на войну-то завтра пойдешь? - спросил он, улыбаясь.
- Пойдет муж, так и я пойду: с мужем-то ведь все ешь пополам - с ним, значит, и кашу хлебать доводится; у нас уж такое заведенье, - весело ответила молодица.
- Ты лихая, видно?
- Есть тот грех маленечко…
Парасковья Петровна засмеялась здоровым, грудным смехом.
- У нас в фабрике ничего без баб не делается, - пояснила она.
- Хороший обычай, - похвалил Светлов, - не мешало бы и городам поучиться у вас, как жить.
- Ну их! города - городами, а деревня - деревней, я так смекаю; спасибо, Хрестина Каземировна научила.
- А ты часто с ней видишься?