- Вас, батюшка, за этакое дело на том свете горячей сковороды избавят, а на этом - поджарить могут… - весело сказал Анемподист Михайлыч Варгунину и крепко пожал ему руку.
- Ну, батенька, меня как ни поджаривай, а все бифштекс-то с кровью выйдет… - широко улыбнулся тот. Он сказал это с таким юношеским задором, что трудно было бы поверить, что старику уж за пятьдесят стукнуло.
Светлов разлил вино в стаканы и пригласил гостей к столу. Уселись. Но не прошло и минуты, как Ельников снова встал и, подняв высоко кверху свой стакан, как-то шутливо и вместе с тем горько-воодушевленно сказал:
- Милостивые государи! Надеюсь, что вы не взыщете с меня, если я не буду речист. Красноречивым оратором я был только тогда, когда меня драли в школе. Я не хочу этим сказать, чтоб то был самый лучший способ развития дара слова, но я желаю напомнить вам, из какой школы пришлось выйти нам самим. Смею думать, что сохранением наших мозгов в порядке мы исключительно обязаны слепому случаю: один из моих умнейших товарищей, к которому не пришел на выручку этот слепыш, - уже помешан. Ваш покорный слуга… да не смеши, Светловушка, если и вынес из школы некоторые серьезные знания, то, во-первых, он откопал их там самостоятельно, где-то в заднем углу, чуть ли не под печкой, а во-вторых, розыски сии довели его до… кровохарканья. Да, милостивые государи, если я теперь о чем-нибудь больше всего сожалею, так именно о том, что не могу плюнуть этой самой кровью в лицо некоторым… сошедшим со сцены моим наставникам!.. С теперешним умом я бы даже мою собаку не поручил им воспитывать!.. Приглашаю вас серьезно подумать обо всем мною сказанном и пью от всего сердца за то, чтоб школа ваша вносила ум и душу в человека, а не отнимала их у него!
Ельников звонко чокнулся с компанией, залпом выпил свой стакан и закашлялся.
- Аминь! - сказали в один голос Светлов и Варгунин и дружно последовали его примеру; затем каждый из них поочередно обнял по-братски встревоженного доктора.
- Уж если на то пошло, господа, то и я прошу слова… - заметил после этих приветствий Матвей Николаич, становясь в позу оратора. - Достопочтенный предшественник мой, - начал он, улыбнувшись и указав глазами на Ельникова, - прекрасно обрисовал в немногих словах предстоящую нам задачу. Ну-с, хорошо-с. Соглашаясь с ним во многом, соглашаясь с ним во всем, я не могу сочувствовать, однако ж, тем проклятиям, которыми он бросил, так сказать, в покойных своих наставников… Да! именно этих проклятий я не могу разделить - и вот почему-с: делали прежние наставники свое дело как умели; может быть, и хуже, чем умели, но в таком случае, значит, оно не представлялось им настолько серьезным, как бы следовало. Еще бы! Не надо забывать, господа, что этих наставников воспитывали еще хуже, чем они нас. Это раз. Мы на них смотрим теперь свысока, а разве наши-то понятия о воспитании - последнее слово в таком деле? Ну-ка, скажите-ка? Допустить это - значило бы думать, что с нами остановится мир. Ошибки предстоят неизбежно и нам… не морщитесь, господин Ельников! - это меня нимало не смутит; ошибки, говорю, предстоят и нам. Но неужели же, если из каждых десяти человек, которых мы успеем ввести в область знания, двое окажутся даже в конец испорченными нами… неужели же, говорю, мы не заслужим ничего, кроме проклятий? Я по крайней мере так не думаю, не могу так думать! С такой печальной теорией легко могут и руки опуститься… да и непр-и-менно опустятся. Помилуйте! что это такое! Положим, копотен, узок был свет наших наставников, - правда; но все-таки это был свет или, по меньшей мере, намек на него. А ведь подчас довольно и намека, тогда как без этого намека уж ровно ничего немыслимо… Вы говорите, батенька, жалки были эти наставники, много хорошего исковеркали они в нас, не жалея нашей крови… Но мы будем лучше их: мы их пожалеем; все-таки мы кое-чем им обязаны. Ну-с, хорошо-с. Не будем же, господа, начинать проводить новые борозды с бесплодной брани на тех, кто работал на том же поле до нас, хотя по крайнему своему невежеству и напортил нам многое, и выпьем, господа, в память этих жалких, темных предшественников наших!
Варгунин поднес свой стакан к стакану Светлова.
- Я разделяю ваш тост с оговоркой, - сказал Александр Васильич, подумав, - я пью только за гех из них, которые действительно желали давать свет, но не сумели; за тех же, кто взялся за наставничество, как за средство существовать - как разбойник идет на большую дорогу - даже не подумав о том, что делает, - за тех я не пью… тех я даже и не считаю нашими предшественниками.
Светлов чокнулся с Варгуниным и отпил из стакана.
- Браво, Светловушка! - вскричал Ельников, следуя примеру товарища, - ты меня отлично понял… превосходно, брат, понял!
Начался оживленный спор. Варгунин, несколько сконфуженный, долго еще отстаивал свою мысль, доказывая доктору, что после этого и всякий работник, приступающий к делу, не видя в нем смысла, тоже не заслуживает доброй памяти, хотя бы оно и дало благоприятные результаты.
- Да где же вы, батюшка, нашли такого работника? - накинулся на него Ельников. - Таких работников нет; такие господа даже и названия-то подобного не заслуживают. Столяр, например, очень хорошо понимает значение стола, который он стругает; башмачник шьет башмаки потому, что гоже знает, что без башмаков ходить нельзя, - вот что, батюшка!
- Ну-с, хорошо-с, - возразил Матвей Николаич. - А разве те-то наставники, за которых вы отказались выпить… разве они, батенька, не сознавали так же точно, что без ученья нельзя обойтись?
- Вот то-то и есть, что не сознавали они этого, - в том-то и вся штука: видели просто, что люди платят деньги за ученье, - и учили; а там хоть трава не расти.
- Ну, а столяр-то, по-вашему, как же поступает? Не так же, что ли? Знает, что ему заплатят за стол, и делает стол; а потом ему тоже хоть трава не расти, - заметил Варгунин.
- Дудки-с, батюшка! софизм! - сказал, горячась, Ельников, - у него все-таки есть сознание, что он делает полезную вещь; а как ее употребят потом - это, разумеется, уж не его дело.
Спорившие нахмурились.
- А если кандалы кузнецу закажут? - спросил Матвей Николаич, помолчав.
- Сделает; с его точки зрения и кандалы полезная вещь.
- Ну, батенька, будто бы уж работник никогда и не делает бесполезных вещей. Мало ли что взбредет другому в ум заказать.
- Так что же? Работник и сознает, что уж если ему что заказали, так, видно, это нужно, видно, это полезно для заказчика; а вот, батюшка, наставник-то ваш, не понимающий смысла ученья, так тот, хотя бы и вред в нем видел, по первому же вашему приглашению возьмется за роль наставничества, потому что вы ему деньги за это хотите платить, - сказал доктор, сильно закашлявшись.
- Да разве, батенька, я не могу подкупить работника сделать мне какую-нибудь такую вещь, которая, как ему известно, служит исключительно ко вреду другого и именно на этот предмет и заказывается мной? - спросил Варгунин.
- Можете; только уж он-то будет с той минуты не работником, а… мошенником! - сказал Ельников, прихлебнув из стакана.
- Вон вы как, батенька, на работника-то смотрите… - заметил Матвей Николаич не то задумчиво, не то насмешливо. - Ну, я попроще гляжу…
Он медленно допил свой стакан, и в эту минуту по лицу его уже явственно проскользнула насмешливая улыбка. Анемподист Михайлович пристально посмотрел на Варгунина и ответил ему несколько сухо и тоже насмешливо:
- Глядите, пожалуй, как знаете; взгляды ведь никому не воспрещаются, да к тому же благо это, кажется, единственный предмет, не обложенный еще налогом.
- Мне, господа, в качестве предупредительного хозяина, остается только заключить ваш спор как можно безобиднее для обеих сторон… Ну, вот я и скажу, что вы - оба правы, - заключил, рассмеявшись Светлов.
Но шутка его не достигла цели: Варгунин и Ельников даже не улыбнулись; они продолжали хмуриться друг на друга.
- Два хороших человека всегда немножко оба правы, - повторил Александр Васильич.
- Ну и уподобился ты в эту минуту Любимову, брат! - рассмеялся, наконец, Анемподист Михайлыч. - Впрочем, рознь во взглядах еще не обозначает розни в стремлениях, - продолжал он, взявшись за стакан и обращаясь уже к Матвею Николаичу, - и потому я от души пью ваше здоровье, господин Варгунин, как человека, который помог самым капитальным образом осуществлению плана моего закадычного приятеля!
Тост этот пришелся как нельзя более кстати. Варгунин оценил и такт, с которым он был предложен, и ту искренность, с какою его высказали, и потому ответил на него добродушно и горячо.
- И ваше здоровье, доктор! - сказал он, чокаясь и крепко пожимая руку Ельникову. - Вы правы, батенька: стремления у нас одни, а взгляды нам не помешают… Я старик, но я всегда на стороне того, что мне докажет молодежь… да! именно, всегда на стороне доказанного. Не смотрите на мои седые волосы: под ними еще шевелится кое-что, как и в лучшую пору молодости, и они сумеют еще почернеть… Эка куда хватил: почернеть! Ну да вы меня понимаете, надеюсь, - заключил Варгунин, еще раз пожав руку Анемподисту Михайлычу.
- Вот с какого тоста следовало бы нам начать, - весело сказал Светлов, чокаясь, в свою очередь, с Матвеем Николаичем, - как это мне не пришло в голову раньше? Ну да все равно - не взыщете. Итак… да почернеют же ваши седые кудри!
- Эх, господа, я и точно чувствую, что помолодел с вами сегодня! - заметил Варгунин задушевным тоном. - Дай бог, чтоб это почаще случалось… Залезайте-ка когда-нибудь, доктор, вот с ним, - Матвей Николаич указал Ельникову на Светлова, - в мою хатку… потолковать-оспорить. У меня дома просторно, да и дивана два лишних найдутся, чтоб не тащиться ночью домой: я, надо вам заметить, за рекой живу - в деревне, так сказать…