Но разве подобное ничтожное обстоятельство могло вызвать в Оленьке столь постоянное и такое серьезное неудовольствие на брата, какое он замечал за ней в последнее время? Может быть - нет, а может быть - и да. Вернее всего, что именно в этом-то ничтожном обстоятельстве и зародилось первое семечко того яблока раздора, которое встало впоследствии непроходимой стеной между ними. По всей вероятности, неудовольствие стариков Светловых на сына только дало Оленьке канву для разработки ее собственной неприязни к нему, доставило ей, так сказать, возможность иметь на эту неприязнь более приличные и осязательные, по ее мнению, причины. Девушка могла бы еще помириться с чем угодно в поступках и мнениях брата, но Александр Васильич наступил нечаянно на самое больное и, вместе с тем, самое дорогое ее место: он задел ее полуфранцузское воспитание, на которое она смотрела, как на верх совершенства. И вот Оленька еще упорнее принялась доканчивать это воспитание, не простив никогда брату его невольного промаха. Он и сам увидел это впоследствии, и сам спохватился, но уже тогда, когда дело было непоправимо.
В эти невеселые дни домашних размолвок и недомолвок Александр Васильич не раз, заглянув случайно в зеркало, вспоминал с улыбкой "уксус" дяди Соснина, и ему частенько-таки приходили в голову насмешливые слова старика, что "у семейной розы, шипов не оберешься"…
II
МАТВЕЙ НИКОЛАИЧ ВАРГУНИН
Прошла еще неделя.
Однажды, часов около восьми вечера, когда стариков Светловых не было дома, а молодой Светлов только что собрался куда-то идти и уже надевал в передней пальто, туда вошел, или, вернее сказать, вбежал, запыхавшись, мужчина огромного роста, в беспорядочно накинутом черном плаще. Это был именно Матвей Николаич Варгунин - тот самый, из-за которого Ирина Васильевна пролила так много слез недели за две перед этим.
- Кричите, батенька: победа! - замахал он руками Светлову, торопливо и небрежно сбрасывая на пол свой плащ.
- Победа! - закричал шутливо Светлов.
Они, смеясь, поздоровались и прошли в кабинет к Александру Васильичу.
- Дайте папироску, и пока я ее не выкурю, ни о чем меня не спрашивайте: часа два не курил! - заметил Варгунин хозяину, бесцеремонно растянувшись на его диване во весь свой исполинский рост.
Мы воспользуемся этой минутой и познакомимся с наружностью гостя. Варгунин, прежде всего, был как-то весь пропорционален в своих массивных частях. Оттого огромная, косматая голова его с первого взгляда нисколько не казалось огромной; только увидевши Матвея Николаича рядом с другим человеком, можно было усмотреть это качество во всей полноте. Небрежно зачесанные назад черные, с частой проседью, длинные волосы вились у него в беспорядке по плечам, рельефно оттеняя высокий, чрезвычайной белизны лоб, перерезанный над самыми бровями глубокой морщиной. Из-под этих тонких совершенно еще черных бровей задумчиво смотрели прелестные голубые глаза, удивительно сохранившие юношескую свежесть; выражение их было переменчиво и несколько странно: то в них проглядывала робкая, почти женственная мягкость, то гордость и отвага знающего себе цену мужчины. Но замечательнее всего была у Варгунина улыбка: такая же непостоянная, как и выражение глаз, она то чуть змеилась насмешливо где-то около скул, то до самых этих скул добродушно открывала широкий рот, окаймленный крупными, но очень красивыми и правильными губами. Вообще же наружность Матвея Николаича, оригинальная и привлекательная, представляла из себя смесь чего-то детски-простодушного с умным и сильным.
- Слушайте, Светлов, - сказал он вдруг, затянувшись в последний раз папироской, - сколько, вы говорите, платят в год вашему отцу за большой дом? Я позабыл.
- Двести пятьдесят рублей. А что? - отвечал Александр Васильич, не придавая, очевидно, никакого особенного значения вопросу Варгунина.
Тот улыбнулся своей широкой улыбкой.
- Видите, что это такое? - спросил он, вынимая из кармана толстую пачку денег и показывая ее Александру Васильичу.
- Деньги, разумеется, - сказал, спокойно улыбнувшись, Светлов.
- Это и слепой, батенька, скажет, что деньги. А я вам скажу, что это наша… или, лучше сказать, ваша… бесплатная школа! - торжественно проговорил Варгунин.
Светлов заметно изменился в лице и посмотрел на гостя таким взглядом, как будто хотел сказать: "Не грех вам шутить подобными вещами?"
- Да вы что, в самом деле! не верите? - сказал Матвей Николаич, потрясая ассигнациями.
- Но… - возразил было, покраснев, Александр Васильич.
- Теперь эта грамматическая частичка совершенно лишняя… Слушайте-ка, батенька, лучше! - быстро прервал его Варгунин, откидывая назад волосы движением головы. - Когда вы мне в прошлый раз сообщили план своей бесплатной школы, я тогда же вошел во вкус его, только промолчал: что попусту язык мозолить. Вы намекнули… или нет - что я! - вы просто соображали, что хорошо бы было, если б вам заработать поскорее столько деньжонок, чтоб иметь возможность переехать в большой дом, а здесь, во флигеле, устроить школу… так ли? Ну-с, хорошо-с. Денег этих вы еще не скоро дождетесь, а между тем мне припала охота примазаться к вам в компанию… Постойте, не перебивайте меня, - остановил Матвей Николаич Светлова, заметив, что тот собирается что-то сказать. - Припала, я говорю, и мне охота… А охота, батенька, дело великое. У меня самого таких денег, разумеется, не нашлось лишних. Ну-с, хорошо-с. Так вот-с я и обратился к одному… подходящему человечку… Да уберите, пожалуйста, с Вашего лица ненужные черты удивления! к подходящему человеку, говорю, обратился. Подходящий человек оказался не скот, что я и предполагал, впрочем: дал мне вот эти триста рублей на школу, - чувствуете? Стало быть, батенька, вам остается только переговорить со своими стариками, уломать их переехать в большой дом, а речь насчет убытков прикрыть двумястами пятьюдесятью рублями из этих денег. Теперь можете даже многоглагольствовать.
Светлов, весь встревоженный и обрадованный, бросился сперва на шею к Варгунину, а потом стал крепко жать ему руку.
- Только руку, батенька, мне не изломайте… - чуть насмешливо улыбнулся Матвей Николаич, растроганный и сам не менее хозяина.
- Я просто не знаю, как вас и благодарить! - сказал Александр Васильич, садясь возле гостя, - ведь это прелесть - что вы совершили!
- Ну… благодарность-то вы можете в сторону… оно ведь не для вас и сделано, - заметил Варгунин, дружески обняв молодого человека.
- Как это вы ухитрились так скоро все обработать? Сегодня я меньше чем когда-нибудь был приготовлен к сюрпризам, особенно к такому… Вот вы обрадовали-то меня, Матвей Николаич! Не поверите, я просто сам не свой от удовольствия! - говорил Светлов, продолжая от времени до времени пожимать гостю руку. - Чем же бы нам отпраздновать сегодняшний замечательный для меня вечер? А непременно стоит отпраздновать! Давайте-ка выпьемте какого-нибудь вина, а?
- А что же, отчего бы и нет? Выпьемте. Вспрыски, стало быть, устроим, по русскому обыкновению. Обычай старый… да ведь и все не ново. Идет!
- Чего же мы выпьем? - спросил Светлов у гостя. - Выбор ваш: вы виновник сегодняшнего торжества.
- Ну, ладно, пусть мой будет. Так разве бутылочки две рейнвейну разопьем. Как думаете?
- Я сказал, что выбор ваш.
- Валяйте рейнвейну, - решил Варгунин. Он стал рыться у себя в бумажнике.
- Вы что это хотите?.. Уж и на этот раз не припала ли вам охота примазаться в компанию? - обратился к нему ребячески-испуганно Светлов.
- Батенька, у меня такой обычай, - заметил Матвей Николаич, вынув трехрублевую бумажку.
- Полноте! вы меня обидите… - сказал Александр Васильич.
- А в противном случае я себя обижу: у меня закон - пить и есть что бы то ни было на свой счет, - серьезно возразил Варгунин.
- Ну, измените сегодня ваш закон… - убедительно попросил хозяин.
- Полноте-ка, батенька, и вам о пустяках толковать. Вы думаете, я церемонюсь? Как бы не так, стану я церемониться! Что прикажете делать, коли у человека такое правило, - пояснил Матвей Николаич.
- В таком случае, - заметил Светлов, нехотя взяв у него из рук деньги, - пусть будет по-вашему: сегодня я не в состоянии ни в чем отказать вам, - и вышел распорядиться.
- Кстати, вы познакомитесь сейчас и с моим старым товарищем - Ельниковым: помните, я вам еще говорил о нем? Я за ним послал, - сообщил Александр Васильич гостю, вернувшись к нему через несколько минут.
- И умно, батенька, сделали: у меня сегодня есть-таки охота покалякать, - заметил Варгунин.
Начались толки о будущей школе. Светлов увлекся и говорил очень много, развивая Матвею Николаичу подробности своего плана; он только одного и боялся, что старики сильно заупрямятся. Варгунин доказывал, что это, собственно, пустяки, а главное - разрешат ли школу? Александр Васильич намекнул гостю, что можно написать кое-кому в Петербург об этом деле, а оттуда-то уж подтолкнут кого следует; что у него есть там довольно веская рука. Порешили, между прочим, устроить литературный вечер на первое обзаведение школы всем необходимым; Варгунин взялся выхлопотать для этого залу благородного собрания и раздать половину билетов. Перебрали всех, кто может быть у них учителями; оказалось, что недостатка в последних не будет. Тем временем на столе появились три бутылки рейнвейна, а почти вслед за ними пришел и Ельников.
- Эге! Да ты никак пьянство, Светловушка, учиняешь? - спросил он у приятеля, здороваясь с ним и искоса поглядывая на бутылки.
Александр Васильич объяснил доктору причину их сегодняшнего торжества и, как главного виновника этого торжества, представил ему Матвея Николаича.