"В чем состоит счастие?" - спросила меня Адель, не помню, к чему-то, прохаживаясь со мною по зале после обеда. - "Я могу отвечать вам на это одним словом", - сказал я, остановясь и взглянув на нее быстро. Этот взор, верно, был нескромен. Она покраснела и нарочно уронила кольцо, чтоб, наклонясь, скрыть свою краску. - "Нет, - отвечала лукавая, оправясь, - о таком любопытном предмете мне желалось бы услышать от вас больше". - "Извольте, я рад говорить сколько вам угодно, но не пеняйте: вы сами выбрали ответ темнее. Счастие состоит в наслаждениях". - "Эпикуреец… Что вы?" - "Извините - это общее место". - "Виновата, виновата. В каких же наслаждениях? Вы переменили только слово". - "В наслаждениях ума, сердца, воли". - "Опять с своей системой. Я думала об ней. Ум наслаждается знаниями, сердце - чувствованиями, воля - действиями - так? Но я опровергну вас примерами: кто действовал больше Наполеона, чувствовал больше Руссо, знал больше Фауста - а разве они были счастливы?" - "Comparaison n'est pas raison", но кто ж вам сказал, что Наполеон, завидев знамя Дезе при Маренго, или подписывая Кодекс, или возлагая на себя корону Карла Великого в соборе Нотрдамском , не был счастлив? А Руссо, поверьте, катаясь в лодке около острова Св. Петра, пишучи письма к Юлии , имел такие минуты, каких мало бывает на земле. - Фауста я терпеть не могу за его клевету на знание, и, верно, мы доживем до того времени, как новый поэт, воспитанник религии и философии, искупит это досадное для меня произведение славного Гете. Я поставлю вам в пример Архимеда, который бегал по улицам, крича: "Нашел, нашел!", Кеплера… и мало ли кого. - Но вы сами скажите, какое несравненное удовольствие вы ощущаете, уразумевая какую-нибудь глубокую мысль". - "Правда, - но это только минуты счастливые, а вся жизнь…" - "Иною минутою можно променяться на целую жизнь; примите еще в соображение, что этим людям мешали страсти". - "А как избавиться от страстей?" - "Читайте Евангелие. Средство есть, и если мы не умеем, не хотим пользоваться им, то должны винить себя, а не жизнь. - По тем минутам, которые нам, огрубелым, испорченным, развращенным людям доставляет чувство, знание, действие, можно судить, что бы они доставили нам в гармонической связи, если б мы были цели яко голуби . Это идеал, и расстоянием от него определяется мера настоящих наших участков". - "Вот вам еще возражение: к такому счастию способны очень немногие, а весь род человеческий - страшно подумать!" - "Не беспокойтесь, в природе все устроено премудро, и у крестьянской старухи так же трепещет сердце, когда она крестится на произведение суздальского иконописца, как и у Жуковского при взгляде на Мадонну . Деревенскому мальчишке резные вычуры на старостиной избе верно нравятся больше непонятных произведений Баженова или Михайлова . Линней десятью органами чувствует счастие, а рудокопатель двумя; но лишь бы они были удовлетворены, последний не будет тосковать о неведомых наслаждениях, и сытости меры нет. - Птица разве счастливее растения? - Только наблюдатель, созерцающий предвечные законы божий, указывает те наслаждения, которых человек вообще искать должен. - К сожалению, на свете не много еще Массильоновых избранных , не много людей, которые, по выражению Языкова, были бы достойны чести бытия , которые понимали бы, что такое человек, и старались достигать его высокой цели. Прочие - толпа, занята мелочью и так покорна обстоятельствам - земле, что не смеет и смотреть на небо. - И эти оглашенные презирают посвященных, смеются над ними, называют их безрассудными мечтателями. Голос их так шумит во всяком ухе, что даже я кажусь себе смешным, говоря вам это. Но наступит наконец блаженное время: род человеческий совершенствуется…" - "Ваша правда, ваша правда!" - воскликнула Адель и ушла от меня в сильном смятении духа.
Непременно, непременно я попрошу у ней позволение говорить ей ты. Сколько раз хотел я сделать это и всегда забываю. Мы друзья с нею; на что ж эти пустые приличия? Как приятно нам будет говорить так под окошком, в саду, украдкою от Аргусов . - "Ну что, Адель, ты прочла "Иваное"?" - "Прочла, благодарствуй, Дмитрий". - "А как тебе понравилась Ревекка?" - "Прелесть, прелесть! - Она вскочила на окошко. - И я испугалась, боялась продолжать, закрыла книгу". Вдруг кто-нибудь подходит, и мы опять по прежнему камертону. Вы - одно это слово, кажется, безделица, а как связывает: то ли, так ли скажется, так ли почувствуется с простым, милым дружественным ты? А пересылаться взглядами, говорить друг другу двусмысленности, которых никто понимать не будет!
Дружба! - Но почему ж мне… не жениться на ней. Я вздумал это только ныне поутру. - (Сердце у меня бьется, когда я пишу это.) - Она ведь мне самая дальняя родственница. Ей семнадцать лет. Мне двадцать пять. - Вот где совершенная дружба! Как бы я был счастлив с нею! А предрассудки ее родителей, их богатство, известное желание отца выдать ее за графа Н. - Это все вздор, лишь бы только она… надеялась найти во мне счастие.
Вчера она была очень мила, в сером шелковом платье с кисейною косынкою на шее. - Ведь это талант - так одеваться, чтоб всякий заглядывался. Просто, скромно, но как все пристало, какой вкус! Я неприметно вошел в комнату. Она сидела под окошком и смотрела на небо, усеянное звездами, как будто прислушиваясь к звукам Платоновой гармонии , под которые совершают они свое течение. - Задумчивость придавала новую прелесть ее лицу, и она казалась самою Элегиею, Никогда Жуковский в часы своей унылой мечтательности не производил во мне такого впечатления, как она в эту минуту. "Верно, вы думаете о той руке, по манию которой миры пустились в путь свой, - сказал я ей с благоговением, - …или выбираете, на который переселиться с нашего?" - "Точно вы меня угадали. И третьего дня также. Я выбирала; мы, верно, родились с вами под одним созвездием". - И мы начали говорить о таинствах симпатии, о магнетизме , о сродстве. - Многое, многое мог я растолковать в пользу себе, - Она любит меня. - Но в минуту самую занимательную нас перервали… и всегда так случается: только что разгорячится сердце, тотчас плеснут в него холодною водою. - Говорить о минутном вздоре: "Где были вчера, куда поедете завтра, водевиль очень смешон", - я не могу, не хочу с нею - и оттого кажусь иногда холодным. Нужды нет. Пусть беседует об этом толпа. - Нет, мы должны говорить только о боге, душе, добродетели, поэзии, истории. - Часто, в досаде на помехи, решаюсь оставить ее в своем воображении. Если б можно было завести разговор душевный! - Условиться в такой-то час в разных местах думать о том-то. Что, если родятся соответственные мысли? - Испытать. Как приятно будет снестися после! Струны, настроенные на один лад, издают звук, когда прикоснешься только до одной из них; почему ж душам не иметь подобного сочувствия?