Все прискучится, как не с кем молвить слова.
Но вот уже я намарала тебе целый лист. Это странно - всегда так случается: когда нечего писать или пишешь о вздоре, всегда напишешь много и легко; - а помнишь, бывало, сколько труда нам стоило иногда в Смольном монастыре написать письмо, которое задавал нам учитель русской словесности? Меня в жар бросало от напряжения головы. - Ах, Катенька, вспомнишь ли ты это бесценное время? Прощай, душенька, Христос с тобою.
P. S. Я позабыла описать тебе наш дом, а еще принялась за перо для этого. - Впрочем - лучше увидишь сама, как приедешь. Я скажу тебе только два слова о моем кабинете. Ты представить себе не можешь, как я люблю его. Туда никто никогда не ходит, кроме меня одной; - для меня очень приятна эта мысль; даже убираю всегда сама. Он не велик, но уютен. По стене стоит небольшой турецкий диванчик, обитый малиновою материею, на котором, в уголку, пригорюнясь или облокотясь на подушку, я люблю сидеть в сумерки, сидеть и мечтать. Пред диваном столик, на котором я пишу только то, что мне приятно писать. Налево библиотечка, еще очень бедная: у меня только Шиллер, кое-что из Байрона, Крылов, Карамзин, Дмитриев, Жуковский, мадам Сталь да "Чернец" Козлова. - Направо бюро, в котором хранятся мои бумаги, письма и мой журнал. - Над ним висит портрет лорда Байрона, - над диваном изображение Коринны с славной картины Жераровой! Вот и все сокровища. - Да - стул еще у окошка. -
Все утвари простые,
Все рухлая скудель.
Скудель, - но мне дороже,
Чем бархатное ложе
И вазы богачей.
Поверишь ли - я теперь еще перебирала и оглядела все до последней вещицы, и с таким удовольствием, как в первый раз.
ПИСЬМО IV
От С. С. к Б. Б.
Я получил два письма твои, от 4 и 10 мая. Тебя надо бранить за многое. Начну сначала. Ты все еще ребенок. Тоскуешь о разлуке! предоставь эту тоску сговоренным невестам. Мне стыдно даже быть твоим другом! на все должно быть готову. И что еще? Разлукою подкладываются новые дрова в огонь дружбы. Чувство освежается. Ум, сердце в другом мире. Свидание после - наслаждение новое, несравненное. Перестань же, слабый.
Дальше: тебя оскорбляют кривые толки! Есть простая пословица: на всякое чиханье не наздравствуешься. Всякому действию здесь первая награда в своей совести. - Извне - может быть и не быть. И Шиллер, не помню, где-то, оскорбел, что трудно найти человека, который бы понимал нас совершенно. Стремись же хоть под эпиграф Жуковского:
Wer den Besten seiner Zeit genug gethan,
Der hat gelebt fur alle Zeiten.
Наконец - о Сокольниках. И тень Шлёцера не явилась тебе с угрозою в этой проклятой калитке, за которую ты перешагнул с медным лбом своим! не загородила тебе дорогу - как у Камоэнса бурный дух мыса Доброй Надежды Васку де Гамо! - Так, я говорил правду. Я всегда боялся, что глупая твоя мечтательность не доведет тебя до добра. - Понять не могу, как мог я подружиться с тобою, при такой разности в характерах. Сбылось предчувствие; теперь начнется рассеянная, пустая жизнь, а кто знает, когда она кончится. Может быть, надолго, надолго прекратятся ученые твои занятия, от которых я ожидал столько.
Вспомни, что все умные люди, авторитеты, писали о женщинах: нет создания легкомысленнее, ветренее, непостояннее, вероломнее сих дочерей Еввы: они ведь, говорят, того и смотрят, чтоб обмануть нас, позабавиться над нами. А ты еще и подсмеиваешься, глупый: "У меня есть комментатор, которого не заменят тебе Гроновии!" - Смотри, брат, не позабудь своей латыни при таком комментаторе.
Я оставил Москву, и этот безумный большой свет, не подписываюсь уже под записками "весь ваш", не раздаю себя встречным и поперечным и принадлежу теперь себе в деревне. - У меня здесь свой Рим: я беседую с Катонами, Цезарями, Цицеронами, сражаюсь среди легионов римских с варварами, дерзающими тревожить пределы Империи, творю суд и правду в судилище преторском, провожу вечера у Августа, в обществе Горация, Виргилия, Овидия. Блаженство!
Как он описывает свою Сирену! Как будто это та красота, которую звал на землю Платон для привлечения смертных на путь добродетели!
ПИСЬМО V
От Б. Б. к С. С.
"Такая красота, какую звал на землю Платон", - смеешься ты надо мною. Такая для меня, потому что мне такою кажется. - Все в нас, все в нашей душе, мой друг. Надобно найти только вне себя предмет, который развернул бы нашу идею, бросил искру в наш порох, и благо тому, кто найдет его. - Но это в сторону. - Скажи мне: с чего взял ты боязливые свои предположения? Как будто бы нельзя познакомиться с милою девушкою без того, чтоб не влюбиться в нее, без того, чтоб не сойти с ума от нее. Мне помнится: мы давно уже как-то разговаривали с тобою о дружбе, и я тогда еще обнаружил тебе желание найти какую-нибудь Юлию, которой мог бы поверить всю тайну своей жизни и вместе наслаждаться такою доверенностию с ее стороны. Такая дружба бывала всегда любимою игрушкою моего воображения. Я предполагал в ней какую-то особенную прелесть, которую можно только чувствовать, не выражать. У меня записаны и некоторые другого рода мысли, мною тогда сказанные.
"Женщина есть сердце мужчины. - Как видим мы себя только в зеркале, так почти человек, говоря вообще без различия полов, видит сердце свое, чувствующую часть свою в женщине - в ней часть сия является во всей полноте своей и совершенстве. Итак, чтоб узнать человека, надобно узнать женщину. - Говоря индивидуально, тот не знает себя, не знает меры своего чувства, кто не любил когда-нибудь женщины. - Чувство наше, имея предметом женщину, делается нежнее, и я уверен, что если б можно было измерять по Реомюрову термометру любовь Тезея к Ариадне и Пиритою, то первая едва ли бы не взяла преимущество".
Наконец, с чем можно сравнить участие женское? - Нет, кажется, раны, которой бы оно не исцелило. А обращение с женщиною? - Различие полов, даже различие одежды, занятий, как мило действует на воображение! какую прелесть изливает на разговор!
В Луизе, мне кажется, я нашел такую женщину и буду стараться всеми силами заслужить ее хорошее о себе мнение. Я теперь уже наслаждаюсь мыслию, как после дневных хлопот приду я к ней под вечерок, расскажу, что думал, делал, чувствовал, и слышу от нее то же. - Я был у них в прошедшее воскресенье, и провел время приятнейшим образом. - Ее сначала не было в комнате, мы долго говорили с дядюшкою. Наконец она явилась. - У меня нарочно принесены были в кармане гамбургские газеты, я тотчас их отдал старику, сказав, что он сам может увидеть подробности о рассказанном мною сражении, и оборотился к Луизе. Мы говорили о ее саде, о лучших садах в Москве, об искусстве, о природе. Она очень умна и остра. Между прочим, она сказала мне, улыбаясь: "Вы, кажется, соединяете в себе склонности, совсем противоположные: теперь вы так хвалите природу, что я почти надеюсь увидеть вас завтра в сельском огороде с заступом и лопаткою в руке; а когда вы говорите с дядюшкою о войне греческой, то я боюсь, что вы на другой день, с саблею в руке, с ружьем за плечами, влетите, как смерть, в ряды турецкие".
- Ах, нет, - отвечал я, - если я стану воевать, так это для того, чтоб променять поскорее саблю на заступ и лопатку.
- Но далеко ли этот остров Ипсара от твердой земли? - спросил мой старик, кончив газеты и скидая очки.
- Извините, я не могу сказать вам этого наверное; но у меня есть подробнейшая карта нынешнего театра войны в Греции - если вам угодно, я…