Сидевший в углу Нешатов поднял голову, посмотрел на всех широко расставленными глазами и опять углубился в журнал. В его пристальном взгляде было что-то совиное, от этого взгляда всем стало не по себе, разговор притормозился.
- Кстати, - спросил Коринец, ни к кому в отдельности не обращаясь, - как там с Гошиной диссертацией?
- Готова, - ответил Малых. - Анна Кирилловна говорит, все в порядке. Даже публикации выйдут к сроку.
- Держу пари, он ее защитит раньше, чем я свою. Вот что значит протекция. Отец со связями. Заботливый руководитель...
- Опять руководитель! - сверкнула глазами Магда. - Игорь Константинович прав: умственно полноценному аспиранту руководитель не нужен.
- Значит, я умственно неполноценный, - огрызнулся Коринец.
- И я тоже, - поддержал его Толбин.
- Мне нужен руководитель, - сказал Малых, - чтобы было по кому равняться. Зная, что никогда не сравняешься.
Снова Нешатов поднял глаза, и опять всем стало не по себе. Словно почувствовав это, он встал и вышел.
- Как гора с плеч, - заметил Коринец. - Великий немой.
- Что ты к нему придираешься? - вскинулся Малых. - Человек неразговорчив. Может быть, он вынашивает идею.
- Ни черта он не вынашивает. Какой-то нахально несчастный.
- Илья, ты несправедлив, - сказала Магда. - Что он тебе сделал?
- Ничего. Просто у него такой взгляд, что сразу чувствуешь себя виноватым.
- Если ты не виноват, никакой взгляд не заставит тебя это чувствовать.
- Мало ли что мы тут говорим между собой? А он запоминает...
- Уж не хочешь ли ты сказать: доносит? - рявкнул Малых.
- То, что я хочу сказать, я обычно и говорю. Так о чем шла у нас речь? О руководителях. Тут есть две школы: интенсивная и экстенсивная. Наш Александр Маркович - представитель экстенсивной школы. Руководит сразу многими и никем в отдельности. А вот Анна Кирилловна - представительница интенсивной школы. Носится со своим Гошей, как наседка с больным цыпленком. Это две крайности, но из них я бы предпочел вторую.
- Стыдно! - сказала Магда. - Неужели тебе нужно, чтобы за тебя проверяли все преобразования? Чтобы возвести а плюс бе в квадрат или перемножить две матрицы, не нужен научный руководитель.
- Научный руководитель нужен, чтобы предложить тебе диссертабельную тему, - сказал Толбин.
- И чтобы, когда диссертация готова, подыскать совет, - прибавил Коринец. - Как теперь говорят, пробить защиту.
- А у меня вообще не было научного руководителя, - сказала Магда, - и защиту я пробивала сама.
- Так когда это было? - спросил Коринец.
- Не так уж давно это было, - рассердилась Магда, - и не так уж я старше тебя!
- О женщины, - сказал Малых, - обо всем могут говорить спокойно, кроме своего возраста. Я думал, что хоть ты-то выше этого.
- А я и выше.
Разговор расплескался по мелочам.
Часа через два вернувшийся в институт Фабрицкий, не заходя в "общую", позвонил из проходной секретарю парткома Яшину:
- Владимир Николаевич, это Фабрицкий. Можете вы меня сейчас принять?
- Пожалуйста, я вас жду.
Фабрицкий снова, шагая через две ступени, веселыми ногами побежал наверх. Все-таки, что бы ни случилось, физическая радость ощущения своего послушного, тренированного тела оставалась при нем.
В "предбаннике" Яшина ждало, томясь, несколько человек. У всех был такой вид, будто они пришли по жилищному вопросу (вообще больному для института). Секретарша немедленно, не в очередь, впустила Фабрицкого. Очередь, как полагается, возроптала, но Александр Маркович был уже в кабинете.
Секретарь парткома, бледный блондин с внимательными глазами, любезно встал навстречу Фабрицкому, обменялся с ним рукопожатием, предложил сесть.
- Знаете, где я сейчас был? - спросил Александр Маркович.
- Догадываюсь.
- Оказывается, наш общий друг настрочил новое произведение.
- Я в курсе, - сказал Яшин, не улыбаясь в ответ на улыбку Фабрицкого. Его светлые волосы лежали гладко, волосок к волоску; белые зубы, один к одному, выказывались при разговоре ровно настолько, насколько нужно, чтобы пропустить наружу слово. Он был олицетворением сдержанной доброжелательности.
- Значит, вы знаете, - выразительно сказал Фабрицкий, - что я заплатил секретарю бруновского совета за прием к защите диссертации моего сына две тысячи триста рублей?
- Все знаю.
- И что я не только даю, но и беру взятки? И что у меня такса за перевод на высшую должность в размере месячного оклада?
- Знаю и это.
- И вы об этом можете говорить спокойно?
- В моей должности обо всем надо говорить спокойно.
- А как вы относитесь к тому, что письмо подписано "член парткома"?
- Так же, как ко всему остальному, - философски. Написал объяснительную записку. Совершенно очевидно, что к парткому автор не имеет никакого отношения. К институту, безусловно, имеет. К вашему отделу - почти наверное. Это видно из того, что все свои общие положения о порочности руководства он иллюстрирует на материале вашего отдела. Кстати, что там за история с переводами?
- Чистый блеф. Обычно переводы для отдела выполняет в общем порядке институтское бюро переводов, но оно перегружено, приходится долго ждать. Я привлек к этим переводам младшего научного сотрудника Нешатова, хорошо владеющего английским. Его переводы не нужно редактировать, а те, что делаются в бюро, нужно. Считаю, что поступил правильно. Никакими деньгами для их оплаты мы не располагаем, так что обвинение, будто я эти деньги присваиваю, не только лживо, но и абсурдно. Написать объяснительную недолго, я уже так в этом деле насобачился, что написал ее за полчаса. Гораздо больше времени требует сбор оправдательной документации. Но и в этом я постепенно приобретаю опыт. Например, на обвинение, будто я приписываю себя в качестве соавтора к любой публикации каждого своего сотрудника, отвечаю полным заверенным списком их публикаций, ни в одной из которых я не соавтор. Такие стандартные справки я заготовил про запас в большом количестве, но никогда не знаешь, что еще придет в голову нашему общему другу. Не хватает времени на сущий пустяк - на научную работу.
- Будем надеяться, что нашему общему другу в конце концов надоест писать.
- По-видимому, он терпелив. Я к вам, Владимир Николаевич, в сущности, пришел с особой просьбой.
- Пожалуйста, буду рад.
- Дело в том, что защита диссертации моего сына, о котором, как вы знаете, много говорится в анонимках, назначена на двенадцатое июня. Так вот, мы с Анной Кирилловной на всякий случай решили никому не говорить, даже близким друзьям. Знаем только мы с нею и Ган, но он могила. Теперь вы тоже знаете. Больше никто.
- И никому больше ни слова! - сухо сказал Яшин.
- Разумеется. Но в случае, если возникнут какие-то неприятности, можем мы на вас рассчитывать?
- Безусловно. Я целиком на вашей стороне и сделаю все от меня зависящее, чтобы поддержать диссертанта.
- Спасибо, Владимир Николаевич. А нельзя ли как-нибудь добиться, чтобы меня больше по вопросу об анонимках не вызывали?
- К сожалению, нельзя. Общее правило: жалобы трудящихся не должны оставаться без внимания, даже если они не подписаны. Правило вообще-то гуманное, но мы с вами оказались в числе его жертв.
- Значит, мы с вами бессильны против одного подлеца?
- Выходит, так. Формально мы могли бы возбудить против него уголовное дело за клевету. Я уже наводил справки. Беда в том, что милиция крайне неохотно берется за такие дела, у нее по уши задач более важных.
- Поживем - увидим, - сказал Фабрицкий, и ноздри у него раздулись. - Милиция не поможет, справимся сами.
- Только не кустарничайте, не играйте в игру "Юный следопыт". Тут все-таки нужна квалификация. Кстати, Иван Владимирович просил вас зайти, когда вернетесь.
- Сейчас иду, - не без досады сказал Фабрицкий.
Директор института тоже принял его сразу, без очереди.
- Итак, Александр Маркович, - сказал он, поигрывая заграничным фломастером, - ваш неизвестный доброжелатель все еще не оставляет вас в покое.
- Я думаю, он не только мой, но и ваш. Или не так?
- Главным образом ваш. Но это неважно. Давайте подумаем с вами вместе, как бы прекратить этот поток обвинений.
- Я только об этом и мечтаю. Изловить подлеца и высечь при всем честном народе. Ей-богу, своими руками содрал бы с него штаны и отхлестал до крови.
- Это утопия, - усмехнулся Панфилов, чуть-чуть приподняв кустистые брови. - К счастью или к несчастью, телесные наказания у нас отменены. Давайте подойдем с другой стороны. Подумаем, так ли уж безупречны мы с вами. Вместо того чтобы ловить и преследовать автора писем, не лучше ли устранить их причину или, если хотите, одну из причин?
- Я вас не понимаю, Иван Владимирович, - бледнея, сказал Фабрицкий. - Вы думаете, что в анонимках есть доля правды? Тогда нам не о чем разговаривать.
- Известная доля правды всегда есть даже в самом абсурдном обвинении. Уже одно то, что этот поток сигналов, задевающих рикошетом и меня, и партком, направлен главным образом против вас и вашего отдела, говорит о том, что по линии воспитания личного состава у вас не все благополучно. Ведь не пишут же писем по поводу других отделов, а их в институте немало! Значит, их руководители сумели создать у себя здоровый моральный климат. А отдел товарища Фабрицкого - вечная мишень для нападок. Почему так, а?
- Не знаю почему, но охотно готов освободить вас от своего присутствия в институте.