Итак, пир продолжается, и мы съедаем все, что осталось от свадебного обеда, и вообще все, что есть в доме, а покончив с едой, решаем позабавиться. Теперь слово принадлежит дяде Джорджу. Он такой, что кого угодно расшевелит, наш дядя Джордж. Его излюбленная игра - завязать вам глаза и заставить валять дурака перед всем честным народом. То и дело раздается смех, и никто не обижается, когда тебе всаживают булавку в зад или тычут лицом в пирог с лимонным кремом, - что же тут такого, просто милая семейная шутка. Когда это начинает немного надоедать и все уже нахохотались до слез, дядя Джордж, демонстрируя многогранность своих дарований, садится за пианино и аккомпанирует составленному наспех хору. Затем Старика заставляют притащить свой тромбон, и он играет "Лишь песня в сумерках" и свою любимую "Благослови же этот дом". Когда он берет самую высокую ноту, с треском лопается электрическая лампочка, разбрызгивая по всей комнате осколки стекла. Я слышал, что от пения одного певца разлетелась вдребезги винная рюмка, но никогда еще, не слыхал, чтобы от игры на тромбоне лопались лампочки. В темноте начинается неразбериха, писк и визг, пока, чиркнув спичкой, я не отыскиваю новую лампочку.
Однако около половины девятого веселье постепенно затухнет, потому что многим предстоит проделать изрядный путь; начинаются поиски пальто и шляп, рукопожатия и поцелуи, рождественские пожелания, и вот около девяти часов среди разгрома остаемся лишь мы да еще дядя Уильям с тетей Эдной, которые решили у нас переночевать. Минуты через две юный Джим отбывает в постель.
- Как после футбольного матча, - говорит, озираясь по сторонам, наша Старушенция. По всей комнате в беспорядке стоят стулья, в том числе и соседские. На полу валяются подушки, всюду пустые рюмки и полные окурков пепельницы. Огонь в камине почти потух - под конец всем и без того было очень жарко, - а накурено так, что хоть топор вешай. Я нагибаюсь, чтобы поднять рюмку, пока ее никто не опрокинул, и обнаруживаю в ковре прожженную окурком дыру. Однако я помалкиваю, считая, что наша Старушенция успеет узнать об этом и завтра.
- Ну как, свыкаешься понемногу с тем, что в семье у тебя на одного стало меньше? - через некоторое время спрашивает тетя Эдна.
- Это, знаешь ли, не так-то просто. И конечно, мне будет ее не хватать. Она ведь у нас хорошая девушка, Кристина. Всегда была хорошая… Но настало время и ей обзавестись семьей. У многих в двадцать семь лет уже дети есть и даже школьного возраста.
- Она, по-моему, за славного парня вышла, - говорит дядя Уильям.
- Да, Дэвид - отличный парень. Лучше трудно сыскать. Ей будет хорошо с ним, на этот счет я ни минуты не беспокоюсь.
- И так ладно говорит, - замечает тетя Эдна. - И такой воспитанный.
- Он ведь с образованием, Дэвид-то, - вставляет Старик, как будто этим все сказано. - С образованием.
- И нисколько этим не кичится, - добавляет Старушенция, - Да, лучшего мужа нашей Крис мы бы и желать не могли.
Тут тетя Эдна бросает взгляд в мою сторону, а я забрался в качалку, слушаю, наматываю себе все на ус и молчу.
- Что ж, теперь очередь Виктора, - говорит она.
Я очень люблю тетю Эдну, но, право же, иной раз зря она сует нос в чужие дела.
- Нет, мы еще не скоро будем пировать на свадьбе у Виктора, - говорит наша Старушенция, точно меня тут и нет. - Ведь ему и двадцати одного года не стукнуло, еще не время обзаводиться семьей. Да он как будто и не ухаживает ни за кем. Правда, я, наверно, последняя узнаю об этом. Но все равно - я за него не беспокоюсь. Дай бог, чтоб все парни были такие положительные и степенные. Вот Джим, тот меня иной раз тревожит. Понимаете, все время учится. Совсем голове отдыха не дает. Хочет быть доктором. Конечно, чтобы поступить в колледж, надо, видно, много работать, но он все равно перебарщивает. Как-то ночью - вот поверишь, Эдна, ей-богу, не вру - захожу к нему в комнату, а он сидит в постели, весь книгами обложился и крепко спит. Да как крепко-то! Понимаешь, он и ночью не может со своей наукой расстаться. Мозг у него нисколько не отдыхает, все работает, работает. Не нравится мне это. И растет он больно быстро, а здоровья настоящего нет, не то что у Виктора. Тот у нас с самого рождения был силен как лошадь. Ничем никогда не болел, кроме, конечно, тех болезней, какие бывают у всех детей, да еще вот раз упал на рельсах и раскроил себе голову.
Тетя Эдна поворачивается и с улыбкой, любовно на меня смотрит. Я подмигиваю ей, а она - мне.
- Джим в самом деле сильно вырос с тех пор, как мы видели его в последний раз, - говорит она.
- Ну да, растет он быстро, а силенок-то мало. Вся сила у него уходит в мозг, а не в мускулы. Я уже решила, что схожу с ним к доктору после праздников и посоветуюсь.
- Если учение ему в охотку, значит, все в порядке, - говорит дядя Уильям. - Он очень умный парень, это сразу видно, а такие ребята, если голова у них ничем не занята, становятся непоседами, шалыми. Я бы на твоем месте, Люси, за него не опасался. С доктором поговорить, конечно, можно, а тревожиться нечего.
- Тебе хорошо говорить, Уильям, но когда у тебя дети, как о них не волноваться. Тут уж ничего не поделаешь.
По-моему, Старушенции не следовало бы так говорить, потому что у дяди Уильяма и тети Эдны нет детей, и, как мне кажется, они частенько горюют об этом.
- Мы, конечно, вовсе не хотим, чтобы он что-то упустил в жизни, - говорит Старик. - Только бы хватило у нас средств поддержать его, пока он сам не начнет зарабатывать. С Кристиной дело было проще - она получала стипендию, но, когда человек изучает медицину, тут, говорят, стипендия - капля в море. - Он сует руку в карман за трубкой и табаком и вспоминает, что в буфете лежит большая коробка сигар. - А ну-ка, Уильям, - говорит он, - угощайся. Это мне Дэвид купил. Молодец он, верно?
- Очень даже, Артур. - Дядя Уильям берет сигару и нюхает. - А я уж подумал было, что ты сам себя так балуешь.
- Ну и зря подумал, - говорит Старик. - Я не из тех, кто курит сигары.
- Но и не так уж тебе далеко до них, верно, Артур? - говорит дядя Уильям, и при свете спички я замечаю лукавый огонек в его глазах. - Чем ты не новая аристократия: живешь себе припеваючи, сына собираешься послать в колледж изучать медицину. У кого, у кого, а у тебя деньжата водятся. Ты ведь их каждый вечер не пускаешь на ветер.
- Полегче! Полегче! - говорит Старик, распаляясь и попадаясь на удочку. - В кои-то веки люди стали зарабатывать прилично, так все теперь прохаживаются на их счет.
- Я бы не возражал по двадцать фунтов в неделю зашибать, - говорит дядя Уильям, - а там пусть хоть весь мир на меня кидается.
- А ты попробуй, - говорит Старик, - попробуй их заработать, я буду только рад. Но вот что я тебе скажу, Уильям, - я это всем говорю, - если ты думаешь, что можешь заработать в забое двадцать фунтов в неделю, приходи попробуй. Заработать такие деньги можно, и кое-кто из ребят всегда столько получает. Но зато они и вкалывают, как каторжные, А эти трепачи только знают, что подпирать стойки в барах да языком молоть. Опрокинут кружку-другую - вот и вся их работа, более тяжелой они не знали. Да они одной смены в забое но продержат. Я-то, рубил уголь. Я знаю, каково оно, и очень рад, что могу больше этим не заниматься. Вот я теперь старший, и, хотя многие под моим началом зарабатывают больше меня, я им не завидую, потому что сам когда-то выколачивал так деньгу и знаю, почем фунт лиха. И еще одно…
- Ну ладно, Артур, хватит уж, - вмешивается Старушенция. - Чего тут спорить. Уильям так об этом судит, а ты иначе.
- Никто не имеет права судить, если не знает фактов. - Я ведь просто объясняю ему…
Старушенция и тетя Эдна переглядываются, и тут я решаю, что пора мне сматывать удочки. Я встаю.
- Ты что, спать пошел, Виктор?
- Нет, я ухожу. Сегодня в городе танцы. Думаю сходить туда на часок.
- Что?! В такую поздноту?
- Да там самый разгар сейчас.
- Ну ладно. Возьми ключ. И не задерживайся слишком долго, ты ведь сегодня целый день был на ногах.
- Веселись хорошенько, Виктор, - говорит тетя Эдна.