Зато до нас стали доходить сюжеты из жизни новых митиных знакомых, завсегдатаев толкучки у магазина "Умелые руки" - этого клуба мастеровитых людей. Что, например, Федюнин с Васюковым получили заказ на дачную мебель для одного академика. Теперь живут в Комарово - как сыр в масле. Кормят их бесплатно три раза в день, после обеда - они час "давят подушку", по вечерам шофер академика возит их на "Волге" пить пиво на станцию. А вот Евстратову, наоборот, не повезло. Такая въедливая заказчица попалась… Третий раз перекладывает ее дореволюционный паркет. А та все недовольна. Хотя кормит Евстратова только супами из пакетика…
- Между прочим, - бывало вслух размышлял Митя, - мебельщик - очень прибыльная профессия. Хороший мебельщик получает не меньше… - он не договаривал и косился на папу. - Кстати, есть такое училище. И конкурс туда - как в университет!
Папа нервно улыбался: "Давай, давай! Дед твой говорил на трех языках свободно, отец - доктор наук в тридцать шесть лет. А ты - мебельщиком. Давай, давай!"
Кстати, лично мне иногда казалось… То есть не могу сказать определенно, но… Словом, я стал замечать, что Митьке нравится беспокойство родителей. Нравится, что они так над ним трясутся, боятся, что он собьется с пути прогресса и образования в дремучие дебри невежества. Мне даже казалось, что иногда он намеренно их пугал.
Папины истории по воскресеньям он слушал теперь с какой–то терпеливо–снисходительной миной.
- Максим Горький, - говорил, например, папа, - рос в абсолютно невежественной среде! Среди мрака и бескультурия. А благодаря книгам, стал одним из самых образованных людей своего времени! Всю жизнь читал! Даже когда уже был писателем с мировым именем, был страшно занят, придерживался строгого режима, и все равно, каждый день по нескольку драгоценных часов - на чтение.
Митя терпеливо усмехался: знаем, знаем, плавали… Ясно, к чему вы клоните. Мне, так сказать, в назидание…
- А вот Тони Тонетти, - в ответ замечал он, - до конца жизни с трудом выводил свою подпись… И Петр Андреевич…
- Кто такой Тонни Тонетти? - беспокойно спрашивал папа.
- Основатель итальянской династии обувщиков. Между прочим, в свое время один из богатейших людей Европы…
"Ну знаете!" - разводил руками папа. А что тут скажешь? Трудно сказать что–то убедительное.
- А кто такой Петр Андреевич? - спрашивала мама.
- Руководитель нашей мастерской в ДК железнодорожников! - гордо заявлял Митька.
Мы молчали. И здесь тоже трудно было что–то сказать.
- А вот хотите анекдот, - через некоторое время спрашивал Митька, показывая, что он вовсе не ищет конфронтации, а наоборот ценит общий мир и покой.
Папа оживлялся, приготовляясь оценить тонкую игру ума и изящество юмора. Потому что у нас в семье всегда ценили хорошую шутку. Мы с мамой тоже проявляли внимание.
- Приезжает гном на бензозаправочную станцию. Гном - маленький, маленький. Машинка у него маленькая, маленькая. Походит к окошечку и говорит: "Накапайте мне, пожалуйста, в бак бензина". Из окошечка выглядывает небритый детина: "А может тебе еще и в шины напукать?"
- Фу, Митя… - морщилась мама. А Митька довольно смеялся.
К своему стыду, должен признаться, что тоже не мог сдержать дурацкого смеха. Не от митиной шутки, конечно, а от комичности ситуации в целом.
- Просто Шариков какой–то… - расстраивался папа.
Иногда Митька по–хозяйски приглядывался к столу в отцовском кабинете.
- Ничего столик, - высказывался он. - Добротная работа. И материал хороший. Только уж больно… накручено всего… Башенки всякие… Цепочки… Буржуйство какое–то. Это лишнее.
- Ну как же, - не соглашался папа, - такой стиль.
- Нет, нет, башенки нужно будет убрать. И сукно… Совсем непрактично. Вот пройдет городской конкурс "Юношеское творчество" и займусь…
- И что же получится? Обычный "Мебельтрест"… - вступала мама. - Мне кажется, нужно сначала посоветоваться со специалистами.
Митя смотрел на них с напускной недоверчивостью и в сомнении качал головой. Ему нравился производимый его словами эффект.
Лично моя рука тянулась дать ему хороший подзатыльник.
- Послушайте, да он же просто над нами издевается, - говорил я. - Валяет дурака. Что вы с ним церемонитесь? По шее ему, поставить на место! - я делал в воздухе энергичное движение кулаком. Сами знаете, как старшие братья относятся к родительской мягкости по отношению к младшим.
Родители и вовсе печалились.
- Нет–нет, - говорил папа. - Не нужно. Свободный человек должен сам осознать пределы своей свободы. И осознано выбрать цивилизованный путь. Он все со временем поймет сам… По крайней мере, должен понять… Не может не понять…
- Да он же!.. - у меня просто не было слов.
- Нет–нет, - проявлял неожиданную твердость папа. - Любое насилие порождает в ответ только агрессию. Тут нужно терпение. И любовь. Да! Между прочим, ты в его возрасте вообще увлекался пиротехникой…
Нам все же удалось уговорить Митю не начинать работу со столом до того, как он посоветуется с кем–нибудь из специалистов.
И как–то раз в субботу к нам зашел руководитель его мастерской, тот самый Петр Андреевич, мастер краснодеревщик - осмотреть чеховский стол и сказать, что с ним следует делать.
Уж не знаю, кого ожидали увидеть родители, но когда в дверях показалось худое, с огромными усами, сердитое от смущения лицо Петра Андреевича, они испытали облегчение - сразу стало ясно, что это необычайно милый человек Не успели мы оглянуться, как Петр Андреевич скинул ботинки и оказался стоящим на коврике перед дверью в носках. Мама засуетилась.
- Познакомьтесь, - представил Митя, - это и есть Петр Андреевич, о котором я говорил. Мастер - золотые руки. Реставрировал екатерининскую мебель в Эрмитаже, - по легкому оттенку фамильярности в митиных словах мы поняли, что он успел наладить с Петром Андреевичем особые отношения.
Петр Андреевич смутился еще больше. Он бросил на Митю укоризненный взгляд: разве можно такие вещи говорить человеку в глаза. Он бы вообще оборвал Митю, если бы это не было еще более неделикатно.
- Так где стол? - кашлянул он.
Снарядив тапочками, его повели в отцовский кабинет. При виде стола, а также сотен книг, сплошь покрывающих стены кабинета, Петр Андреевич стал серьезен и строг.
Он вытащил очки, стряхнув, расправил дужки и нацепил очки на нос; глядя то сквозь стекла, то поверх их, он тщательно оглядел стол и даже провел ладонью по орнаменту.
- Я, Петр Андреевич, считаю, - заявил Митя, - что тут много лишнего. Башенки, например… И вот здесь… Зачем?
- Нет, нет, - сказал Петр Андреевич. - Так надо. Называется стиль модерн. А вот здесь должны быть багеты… Редкая вещь…
Но со своим профессиональным заключением Петр Андреевич не спешил. Настоящему мастеру не пристало быть поспешным в словах.
- Орнамент несложный, - наконец, веско сказал он. И пояснил, обращаясь к Мите: - Двойной крест с неполной выборкой. А вот дерево редкое. Монгольский тик. Не знаю, найдется ли такое. Разве что искать подмену.
- Так можно сделать? - нетерпеливо спросил Митя.
- Можно, - подумав, сказал Петр Андреевич. - Отчего же нельзя…
Митя кивнул: вот видите. Я же говорил.
- Только я хочу все сделать сам, - заявил он. - Своими руками.
Петр Андреевич опять кивнул: это понятно, сам. Отчего же не сам?
Было видно, что Петр Андреевич относится к митиному интересу как к делу нешуточному и важному: человек готовится сам отреставрировать стол. Он знал, что каждый сделанный стол, - так же, как каждая сложенная печь или построенный дом, или, скажем, посаженный сад - это часть жизни мастерового человека, веха, его шажок к финальному смыслу существования. И тут недопустимы шуточки и суета. Особенно, если этот стол - первый.
Вообще, я подметил, что немногословный мастер относится к Митьке бережно и с уважением. Как будто признавая за ним определенное превосходство в эрудиции, кругозоре, и, в каком–то смысле, в жизненном опыте. И видя в его увлечении что–то нам неведомое…
Осмотрев чеховскую реликвию, Петр Андреевич высказал свои советы и хотел сразу уйти, но был почти под руки препровожден к накрытому столу. Вид маминых грибочков, колбасок и сардинок Петр Андреевич принял с терпеливым смирением. К хрустальному графинчику с коньяком он отнесся почтительно.
Уступая настойчивости мамы он выпил три рюмки и попробовал всего, что было на столе. В конце концов он немного отогрелся и помягчал. Попросил разрешения закурить.
- К сожалению, резьба не популярна у современной молодежи, - уютно задымив, сказал он. - Молодежь предпочитает по–другому проводить свободное время.
- И зря, - вставил мой брат.
Мы помолчали, оценивая, каждый для себя, Митины слова.
- А как наш Митя? - вежливо поинтересовался папа. - Как его успехи?
Петр Андреевич ответил не сразу, опять выдержав перед ответом приличествующую паузу. Мы терпеливо наблюдали, как он раскуривает еще одну папиросу.
- Глаз верный, - сказал наконец он. - И рука твердая. А остальное - дело настойчивости. Ведь знаете как: ребята поначалу заинтересуются, начинают, а потом бросают. А дерево - оно должно стать делом жизни, им нужно заболеть.
Митя с готовностью кивнул: ясное дело, заболеть! Вот он, Митя, заболел! Петр Андреевич не стал возражать. Хотя мне показалось, что у него были определенные мысли по этому поводу. Но мысли мыслями, решил мастер, кому до них дело?
Мы опять промолчали. Каждый подумал о своем.
- А что, этот Петр Андреевич - очень даже славный человек, - сказала мама, когда мастер ушел. Как будто кто–то ей возражал.
Митя кивнул: а то как же!