Четверг, 7 декабря
14.25
Чердак раскалывался - накануне я перебрала. Схватила бутылку воды, выпила залпом. Вроде стало полегче, но глаз я по-прежнему открыть не могла, голова была чужая.
Телефонный звонок.
Я со скрипом приподнялась, чтобы выяснить, который час. Зеленые цифры на видике - 14.30. Сегодня я работала в вечернюю, в "Эндо" меня ждали к 16.30, так что я вполне успевала привести себя в порядок.
Включился автоответчик. "Вас, ребята, я не забуду никогда", пела Шейла.
Следом - "Письмо к Элизе".
Я чувствовала себя грязной и подавленной.
Голос Королевы-Матери - хрипловатый, хорошо поставленный, сообщение четкое и ясное:
- Добрый день. Это сообщение для Луизы: ты не работаешь сегодня, "Эндо" закрыт. Но мне нужно тебя видеть. Приходи к восьми вечера и, пожалуйста, не опаздывай.
Никогда не представляется, уверена, что узнают по голосу.
Я работала в самом первом выкупленном ею баре. Жалкое заведеньице, в котором бывали одни нищие бедолаги. Она круто взялась за дело и добилась оглушительного успеха. Устраивала регулярные налеты с инспекциями, разносила всех в пух и прах, и бар стал супердоходным. Открыла массажный салон, потом еще один, очень "закрытый" ночной клуб… Ее тогдашний спутник для выходов на люди был хорош, даже очень.
Меня Королева-Мать выделяла - ей нравился мой особый маленький номер для клиентов, кроме того, я не выпендривалась и не совала нос в ее дела. Она всегда хотела заполучить меня в свои видеофильмы, приходила посмотреть, как я работаю, приглашала выпить, ворчала, уговаривая: "Какие деньги можно делать с твоей попкой, жалко, что ты не хочешь заняться серьезной работой…" Пустая трата времени, я всегда уклонялась.
Я не трахалась с мужиками. Никогда не хотела, не была для этого создана.
Я не принимала никакого специального решения - просто всегда знала. Это было запрятано глубоко внутри меня, неприступное, как скала.
Ни в рот, ни взад, ни в перед… Никто и никогда. Без меня, я для этого не создана.
Я не говорила об этом ни с одним человеком. Рассказывала сорок бочек арестантов, пудрила мозги, распускала слухи. Чтобы правда не выплыла наружу.
Я точно знала, что люди не поймут. Сделают из этого проблему, начнут обсуждать, спорить. Я знала людей.
С упорством всех лжецов, живущих в вечном страхе, что их обман раскроют, я усердно врала. Чтобы меня оставили в покое.
Во мне жило нечто - грязное и очень мерзкое, - и его следовало надежно прятать.
Я так привыкла врать и таиться, что перестала обращать внимание на свой страх. Ведь это не касалось никого, кроме меня.
Сообщение "Ты сегодня не работаешь" заставило меня встать с койки: раз делать нечего, нужно этим воспользоваться.
Я стояла в кухне, смотрела, как лениво растворяется в стакане аспирин. Гийом не убрал за собой грязную посуду.
Дверь его комнаты была распахнута. Никого. Гийом не ночевал. Я не могла вспомнить, когда мы расстались накануне, так что у меня не было ни малейших предположений касательно счастливой избранницы.
Гийом на год моложе меня, и мы всегда жили вместе.
Я легла на его кровать - она была удобнее моей. К тому же он относил стирать белье к матери, и оно пахло детством. У нас была стиральная машина, но брат отказывался ею пользоваться. "Потом белье нужно развешивать, никто тебе не погладит… тоска!"
У комнаты Гийома было еще одно достоинство: здесь было слышно все, что происходило у соседей. Этих затворников содержали богатенькие родители, и они валялись в койке с утра до ночи. Как-то вечером я потеряла ключи, и они пригласили меня на косячок, пока Гийом не вернется. Квартира - огромная, почти без мебели: два матраса на полу в центре комнаты, перины, подушки. Вокруг - на расстоянии протянутой руки - все необходимое: кофеварка, газеты, пульты - от телевизора и видюшника, коробки с видеокассетами, музыка, вода, пепельница, бумага для косячков, пирожные, телефон… Необъятный бардак… У соседки были темные волосы, и она любила одеваться в синюю куртку-анорак - такие Армия спасения раздает детям бедняков, чтобы ходили зимой в школу. Она-то просто играла в нищенку, изображала угловатость, неловкость. Да и сучка была та еще, а по виду - ангел смирения! Судя по тому, что мы слышали из их берлоги, они трахались, как кролики.
Но в тот день шоу не было.
Заснуть не удавалось, и я просто лежала, глядя в потолок. В комнате Гийома из всей мебели была только кровать. Когда мы переехали, он собирался все перекрасить, расставить стеллажи вдоль стен, повесить лампы дневного света и тяжелые двойные занавески, чтобы было поуютнее. Прошло уже несколько лет, но в комнате так и стоит одна кровать, а к стене прикноплен постер "Закат солнца", оставшийся от прежних жильцов.
Телефон снова зазвонил. Автоответчик, "Письмо к Элизе", голос:
- Луиза, ты дома? Это Роберта, мне только что звонила Королева-Мать, сегодня не работаем, звоню, чтобы сообщить…
Я пробурчала:
- Да оставь ты меня в покое, гадина, все равно трубку не сниму.
18.00
Когда я вышла, мысли по-прежнему разбегались в разные стороны, холод мгновенно обжег кожу. Внутренности сразу смерзлись. Брызги света прореживали темноту вечера, улица напоминала грязный цирковой манеж.
Стоя на перекрестке улиц Аннонсиад и Ботанического сада, я взглянула на свое отражение в витрине парикмахерской. Я красилась наспех, и результат не сильно впечатлял: толстый слой слишком светлой пудры, жирно подведенные глаза и кроваво-красный рот создавали странный образ. Бледная шея, черное пальто - женщина-вампир, вышедшая на ночную охоту.
Зимой удавалось сутками не видеть дневного света. Кожа становилась белой как мел, как будто загорала под Луной. И настроение было особым. Но сейчас я мерзла, ветер царапал кожу, боль стучала в виске.
Лестницы к улице Пьер-Блан показались мне круче, чем всегда. Пришлось сделать глубокий вдох, холод проник в легкие.
Бар на углу светился желтым светом и выглядел утешительно привычным.
Матье, здороваясь, протянул левую руку, в правой был стакан. Он сполоснул его под слабой струей воды, подставил под кран "Адель Скотт", наклонил так, чтобы было меньше пены. Наполнил, поставил на стойку, налил второй. Удивленно спросил:
- Ты не в "Эндо"?
- Сегодня не работаем, только что сообщила Королева-Мать.
- Разве у вас четверг - выходной?
- Да нет, что-то случилось. Не знаю что, но не скажу, чтобы очень расстроилась.
- Да уж… Что тебе налить?
Я прошла к столику в глубине зала, у бильярда.
Матье плюхнулся рядом, поставил на стол наши стаканы. Вид у него был измотанный. Для этого парня секс был лучшим отдыхом.
Первый глоток прошел с трудом, губы и горло обожгло, организм подал сигнал: "Не хочу! Хватит и вчерашнего!" Подступила тошнота. Почти сразу алкоголь проник в кровь, ударил в голову, вливая тепло в каждую клеточку тела. Дышать стало легче.
Вошел Жюльен, держа в каждой руке по туго набитому мусорному мешку. Он был в полном ауте и всячески это демонстрировал, ссутулив плечи и глядя на окружающих разочарованным взглядом.
Жюльен был курьером у Королевы-Матери. Не знаю, что и кому он перетаскивал, и никогда не хотела знать, но отсутствовал он часто.
Все остальное время он предавался романтическим чувствам: влюблялся по уши в девиц, которые его не понимали, и тогда он понурившись бродил по городу. Или запирался дома и слушал грустные песни.
Он сел к нам за столик, и Матье спросил:
- Забыл выбросить мусор в помойку рядом с домом?
Жюльен вздохнул.
- У меня больше нет дома… Все мое имущество - в этих мешках. Вся моя жизнь…
Мы заржали. У Жюльена никогда не было собственного дома, он то и дело просил кого-нибудь приютить его на несколько дней, задерживался на месяц, ссорился с хозяином, и все по новой. Жюльен любил говорить, что ему не нужна собственность, что дом - могила свободного человека.
В последнее время у него были ключи от берлоги Летиции, спокойной, мягкой девушки-студентки, на которой он хотел жениться.
Жюльен добавил с изумлением в голосе:
- Эта мудачка выкинула меня на улицу, как собаку.
Я поинтересовалась:
- Она больше не девушка твоей мечты?
- Дурища не желает меня больше видеть, она даже чемоданы мне не одолжила.
Матье хихикнул.
- Кончай, Жюльен! Сам ты - мудозвон, творишь невесть что: закрутил роман с Летицией, а сам трахал все, что движется.
- Это не значит, что я ее не люблю! Я просто боюсь связывать себя по рукам и ногам, веду себя как ребенок, но мне нужно время. Чтобы привыкнуть, притереться, нужна целая жизнь. А она этого не понимает, она вообще ни хрена не понимает в жизни. Единственное, что она видит, - я не ночую дома! Ну не дальше собственного носа! Я говорю: "Люблю тебя, люблю, хочу быть с тобой навсегда". А она: "Где ты провел ночь, с кем ты спал?!" Да нет, она точно мудацкая мудачка и в жизни не сечет. Ладно, я и так намучился, не будем о ней.
Жюльен был красивый парень. Высокий брюнет, загадочный и великолепный. Потрепанный и потому слегка потускневший. Черно-желтые пеньки зубов, лихорадочный блеск глаз, затравленно взирающих на мир.
Он скрестил руки на груди, сказал устало:
- Я слишком дорожу собственными ощущениями, именно это баб и бесит. Они любят несгибаемых аскетов, которые делают их несчастными. Это успокаивает женский пол.
Матье уточнил, вставая:
- Если ты чем и дорожишь, так это своим стручком. Прекрати то и дело дергать себя в задумчивости за хвостик, дай окружающим вздохнуть спокойно!