И вот мы уже в аэропорту: я, Майя и Полиночка. Путь северянкам предстоял неблизкий, с пересадкой в Зимнем, где по-прежнему жил мой бывший супруг, отец Майи, где, в ожидании нужного им самолета, должны были путешественницы проторчать целые сутки. Усадив нас с Полей на мягкий, без спинки, диванчик и наказав мне присматривать за вещами и внучкой, дочь моя побежала на переговорный пункт, чтобы позвонить отцу, напомнить ему надо было, что он обещал встретить ее и Полиночку, когда они прибудут в Зимний, предоставить им ночлег, а потом проводить. Отец - не мать, что требуется от него его же собственным детям, он запросто может "забыть", тем более, если он находиться в разводе с их родительницей и нуждается в подобных предупреждениях. Если бы у девочек моих было поменьше вещей, Майя, наверное, даже не стала бы обращаться к папаше со своей просьбой. Но вещей набралось очень много: три сумки. В одной - одежда, легкая и теплая, взятая на всякий случай, связанные раньше моей мамой (она же была рукодельницей), сбереженные и подаренные теперь внучке и правнучке шикарные пуховые шали и паутинки; в другой - обувь, Полинины книжки, игрушки и всякий шурум-бурум; в третьей, самой тяжелой,? бидоны с ягодами из маминого сада, свежими и превращенными в варенье. Баулы эти мы с Майей кое-как дотащили от остановки аэропортовского автобуса до входа в здание аэропорта - вдвоем. А как же дочь одна будет управляться со своим багажом, если отец ее не встретит? Очень я волновалась из-за этого. "Дергала" меня и внучка. На месте ей никак не сиделось. Когда мы, три женщины: я, Майя и она, летели в Летний из Зимнего, а Петя, побывав с женой на свадьбе в деревне, расположенной недалеко от областного центра, нас провожал до аэропорта, малышка наша гуляла по этажам с отцом, взяв его за руку, так важно шествовала, такая маленькая рядом с ним, чуть выше его колена, но такая уверенная в себе и такая гордая, что у нее есть папа, такой большой и сильный, который никому не даст ее в обиду… И, наверное, изучила она тогда все закоулки того здания. А оно, как две капли воды, походило на это, в Летнем, в котором мы сейчас находились. Строились они по одному архитектурному проекту. Два этажа, огромные залы отлета и прилета, зал ожидания, уставленный креслами с откидными сиденьями. Между первым и вторым этажами широкая пологая лестница. Эта лестница больше всего заинтересовала девочку. Как я ее ни уговаривала не отходить от меня, объясняя ей, что ведь через несколько минут она улетит, а я останусь, как ни просила побыть со мною перед прощанием, она не вникала в смысл сказанных мною слов. То лезет вверх, рискуя оступиться и упасть, то вниз спускается потихоньку, не держась за перила. И страшно мне, как бы, упав, не покалечилась она. Рука тянется отшлепать проказницу по попке. Но силу применять в общественном месте не хочется. Когда проходит мимо меня, пытаюсь схватить ее за ручку. Она увертывается и убегает. Надо бы ее догнать, но от вещей отойти нельзя. Не успеешь оглянуться - "уплывет" какая-нибудь из котомок. И, самое главное,? обидно мне очень, что внучка моя словно даже не помнит, что мы сейчас расстанемся с нею надолго, и совсем не грустит, в отличие от меня, по этому поводу.
Когда Майя, переговорив с отцом, наконец вернулась и Полина сама подошла к нам, мы стали вполголоса отчитывать ее за то, что она плохо себя ведет, не слушается. Но тут объявили посадку и маленькая внучка моя, до которой теперь дошло, что происходит, как начала кричать:
- Моя любимая бабуля! О! О! Любимая! Любима-ая моя-я бабуля-я! - От неожиданности я даже растерялась. Окружающие нас люди оглядываются, ищут глазами, где же эта старушка, которую ребенок так любит. Ищут и не находят, так как в то время я еще совсем не походила на бабушек в привычном понимании этого слова. Заметив наконец меня, рассматривают с любопытством, пытаясь понять, вероятно, чем же я заслужила такую горячую любовь малышки. Мама ведь рядом как будто, а она от бабушки оторваться не может. Мне просто не по себе стало. Не очень-то приятно оказаться вдруг в центре внимания такого большого скопления людей…
Ушли мои девочки. Я осталась. Опечалилась, безусловно. Однако не очень. Я уже привыкла к тому, что живут они от меня вдали. И не одна была я пока что. Была у меня тогда мама. И я знала, что она меня ждет.
Рассказывая о пребывании моих девочек, дочери и внучки, в Летнем, я упустила из вида одно событие, если в данном случае можно так выразиться, которое произошло в день рождения Светланы. С утра мы: я, Майя и Полиночка - поехали в сад. А когда, возвращаясь оттуда, вышли из автобуса, дочь сказала мне вдруг:
- Мама, постой со своей внучкой на остановке, я на минутку отлучусь. - И не успела я ничего ответить, она удалилась. Стала я думать и гадать, куда это умчалась красавица моя? Позвонить, что ли, собралась кому-то? Но кому? Наконец появляется. В руке букет алых роз. Я решила: для Светы. А она, Майя, приближается ко мне, целует меня в щечку и говорит:
- Милая мамочка! Поздравляю тебя с днем рождения. Желаю счастья. (До сих пор чувствую на своей щеке легкое прикосновение ее губ).
Я ей тогда сказала:
- Спасибо, дочка! Но день рождения у меня ведь не сегодня, а завтра.
- Ну и что же? - Улыбнулась она и еще раз меня чмокнула, в другую щеку. - Заранее тебя поздравляю.
За все мои муки, за все пережитые страдания единственная награда мне - моя милая, чистая, скромная, добрая дочка. И внучка моя тоже, о которой нам предстоит еще позаботиться. Отдав мужу при разводе все, что было у меня ценного, самое ценное я оставила себе - дочь….
II часть
Больше месяца не могла заставить себя продолжить свои записи. Мне казалось: пока я не пишу о том, что мама умерла, не описываю ее похороны, она еще не совсем мертва, а вот когда я опишу это, тогда все, будет конец. Рассказать о том, как гроб с телом твоей матери опускают в могилу и засыпают землей - словно во второй раз ее похоронить. А это слишком тяжело. Как легко писалось мне, как радостно, пока мама была жива. Заполненные строчками листы прямо-таки вылетали один за другим из-под моего пера, точно птицы из распахнутой клетки. А теперь словно кто сковал мои руки и голову….
Зато сейчас я поняла: когда мать так стара, мало радоваться, что она жива. Надо постоянно думать о том, о чем она сама ни на минуту не забывает, что ей недолго осталось жить, и быть с нею в эти ее последние годы, месяцы и дни помягче, полюбезнее и повнимательнее. Даже невзначай ее не обижать. Не могу себе простить, что в последний перед своим отъездом вечер убежала я попрощаться к подруге и не возвращалась долго. Мама тогда сильно осерчала на меня. Когда я пришла, она сказала:
- Я хотела куда-нибудь уйти. Да куда я уйду?
Успокоилась она лишь тогда, когда я сказала, что самолет мой улетает на другой день, но не утром же, еще побудем вдвоем…. Не предполагала я тогда, что это будут последние часы, которые мы проведем с нею вместе. А она, должно быть, чувствовала это и думала: с подругой ты еще после встретишься, а с мамой, живой, быть может, никогда…. И голубить ее нужно было почаще. Ведь она же, старенькая, будто ребенок малый, нуждалась в ласке. И постоянно вспоминала свое детство, как росла сиротой. Как не хватало ей материнского привета и отцовского тоже. Как она, убежав в поле и спрятавшись в высокой пшенице, криком кричала по матери, которая была жива, обитала в соседней деревне, но дочь к себе не брала…
Теперь только стало мне понятно, почему, когда мы жили все вместе: отец, мама и все их дочери, - мама обижалась на меня. Я доказывала родителям свою любовь правильными делами, а на слова нежные была скупа, а она же в них так нуждалась. Если бы я знала тогда побольше о том, какое было у нее детство, наверное, иначе вела бы себя. Как могло такое получиться, что, рассказывая о себе, о том, что росла сиротой, она упускала подробности? А мне ведь очень хотелось знать, как они (и мама, и отец) до революции жили. Я даже записывала ее рассказы. Или меня тогда больше интересовала социальная сторона их прошлого, а не быт? Или у мамы было слишком много работы по дому и некогда ей было в такие детали вдаваться? Только одно утешает меня теперь. В супружестве была она счастлива. Отец наш, ее муж, до последнего вздоха любил свою жену, только ее одну. Никогда, живя с нею, даже не взглянул неравнодушно на другую женщину. Страдал он какой-то сердечной болезнью, часто лечился в санаториях, уезжал из дома надолго, но об изменах, в отличие от других мужчин, не помышлял. Поведал он как-то маме, вернувшись из поездки на юг (а она нам, своим дочерям, передала то, что он говорил), что какая-то врачиха, пока он лечился на курорте, приставала к нему, пыталась его соблазнить, а ведь от доктора, который назначает процедуры больному, зависит порою, жить или не жить пациенту. Но отец сказал ей тогда, требуя, чтобы она оставила его в покое:
- Умру, но не изменю жене!…
К сожалению, их совместная жизнь с мамой все же не была безоблачной. У мамы эта любовь была первая и единственная. Но у отца до нее была другая. Возможно, он женился бы на той, другой женщине, если бы наша мама ему не встретилась на жизненном пути.