Он поставил чайник. Девки тем временем попросились помыться, то есть просилась Марина, а Алла Константиновна краснела и отводила взгляд. Мылись они весело, с визгом, дверь в ванную прикрыли неплотно, щель в три пальца словно бы приглашала заглянуть. Но Батраков пользоваться случаем не стал, вышло бы некрасиво, будто плату взимает за ночлег.
Из ванной Марина вышла в легком, совсем уже летнем сарафанчике, Алла Константиновна в том, в чем и прежде была, видно, лишних вещей с собой не брали. А осенью как же, подумал Батраков, на что рассчитывают?
Гостьи легли в комнате попросторней, Батраков в другой. Вежливо пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись.
Спать он не стал, после крепкого чая не хотелось, да и подозрение было, что не придется. И в самом деле не пришлось.
Девки в соседней комнате шептались, пересмеивались: похоже, и Алла Константиновна умела смеяться. Потом зашлепали шаги, вошла Марина.
- Не спишь? - Она стояла у двери в ночной рубашке.
- Да нет.
- Вот и я чего-то. - Она подошла к постели и села на край. - Много тебе с нами хлопот?
- Разве это хлопоты!
- Сам виноват, напросился. Хороший мальчик, а хорошим трудно жить.
Батраков хотел возразить, но не успел: жесткая нежная ладонь уже гладила его по лицу. Прочее произошло само собой: зажмурясь, ткнулся губами в ласковые пальцы, руки потянулись к женщине, под рубашку, в тепло - и тут же, одним движением скинув ночнуху, Марина нырнула под одеяло. Грудь у груди, пальцы, причитания, стоны, жадность и дрожь ее вздернутой губы… Бог ты мой, бывает же так!
- Хорошо тебе? - ее голос.
- А то не видишь…
- И мне…
Она снова потянулась к нему, и на этот раз было еще лучше.
- Я уж спать собралась, - сказала она, - Алла Константиновна не велела. Иди, говорит, а то будет нехорошо.
- Почему нехорошо?
- А это она не объясняет, - Марина засмеялась. - она только команды дает.
- Подруга твоя?
- Самая закадыка. Надежная и верная, вроде тебя. Видишь, какая я: сама плохая, а люблю хороших. - она усмехнулась.
- Почему это ты плохая? - Он не то, чтобы протестовал, просто спрашивал.
- Потому что сама навязалась! - прошипела она и прижалась к нему небольшими мягкими грудями.
Спорить Батраков не стал, но и поверить не поверил. Ему, конечно, хотелось знать про нее побольше, но самое главное он и так знал. С плохими так здорово не бывает. Плохой другого человека так никогда не поймет…
Вообще-то Батраков в людях разбирался так себе, знал это за собой и на всякий случаи обычно бывал осторожен: не раз и не два напарывался, пока не привык, что собственным начальным оценкам доверять нельзя… Но сейчас осторожности не было - была лишь неутоляемая мужская тоска по женщине, лежащей рядом, и горячая солоноватая жалость к родному бедному телу, к торбочке, к сарафанчику, к свалившейся на пол мятой ночнухе, к губке, вздернутой будто для поцелуя, к постельной умелости и покорности, к готовности ему, сегодня лишь встреченному, охотно и щедро служить. Мотается по свету в своих розовых тонких брючатах, ну, а осень - тогда как?
- Ну, а осень? - спросил Батраков. - Тогда как?
Она неопределенно шевельнула теплым плечом.
- Планы есть?
Подумала немного.
- У Аллы Константиновны бабка в Курской области.
- Ну и что?
- У них там сахарный завод, наверное, можно устроиться.
- У тебя какая специальность?
Ответила, но не сразу:
- Вообще-то поваром работала…
- А там кем рассчитываешь?
- Как получится.
- А чего ты зимой наденешь?
Поколебавшись, она сказала:
- У нас знакомый есть под Сухуми… у Аллы Константиновны. Свой дом, сад. Ну, и насчет работы может похлопотать.
- Он ей это обещал?
- Не обещал, но…
- Да, - сказал Батраков, - один план лучше другого… У самой-то родные есть?
И вновь пауза.
- Есть. Но можно считать, что нету.
- Ладно, - сказал Батраков, - прорвемся… Значит, так. Курская бабка, сухумский знакомый - это все одно воображение. Короче - оставайся со мной.
- А я не с тобой, что ли? - шевельнула она губами и опять пошел разговор кожи с кожей, сладкий полет двух вмятых друг в друга тел…
Батраков отрезвел и заметил, что начало светлеть. Часа четыре, наверное.
- Так остаешься? - проговорил он безразличию, как о деле решенном и потому маловажном.
Но полет уже кончился, они вернулись, лежали теперь порознь, и она поинтересовалась с легкой настороженностью:
- А зачем это тебе?
- Значит, надо. - Он хотел сказать, что жалеет ее и любит, но чувствительные слова с языка не шли, и он объяснил, как получилось: - Такой бабы, как ты, у меня никогда не было.
- А много у тебя их было?
- Все мои, - в тон подначке ответил он. Но, убоявшись, что разговор сползет в шутейную болтовню, уточнил серьезно: - С десяток было.
- Богатый, - незло усмехнулась она.
Вроде бы, и ее полагалось спросить про то же, но Батраков не стал. Не хотел ничего знать - не боялся, просто нужды не было. Если жизнь вдвоем получится, пускай начнется с нуля, с сегодняшнего дня.
- А хороших сколько? - это уже без усмешки.
- По-своему, все ничего, - сказал он, - но по-настоящему - одна.
- Где же она?
- Умерла. Замерзла. Там, в Читинской области, как раз когда я шоферил.
Марина приподнялась на локте:
- Это как же?
- Пила она. При мне держалась, не давал. А тут уехал на два дня, она и отвела душу. В своем дворе замерзла, десять шагов до двери. Приехал утром, а она…
- С чего пила-то?
- Не знаю. Она на восемь лет старше была, мне уже пьющей досталась… Ты-то не пьешь?
Она ответила шуткой, видно, уже привычной:
- Мы с Аллой Константиновной как солдаты - не напрашиваемся, но и не отказываемся.
- Теперь будешь отказываться, - не жестко, но твердо пообещал Батраков. И смягчил: - Ее потерял - тебя не потеряю.
Он понимал, что берет лишнее, что никаких прав на Марину у него пока что нет, может, никогда и не будет. Но об этой вещи хотел договориться сразу. Потому что самое жуткое, что он в своей жизни видел, было обнаженное стылое тело любимой женщины, никак не желающей оживать…
- Ты же меня не знаешь, - необидно укорила она.
- Что надо, знаю.
- Стасик, - сказала она. Вздохнула и повторила: - Стасик.
На сей раз это ему не понравилось.
- Батраков моя фамилия, шесть специальностей, четыре сотни в месяц. Понадобится, могу и больше.
- А зачем тебе столько?
- Чтобы жить.
- Со мной, что ли?
- Наконец-то догадалась.
Марина полезла ласкаться:
- Вот дурачок! Замуж, что ли, зовешь?
Батракову бабские фортели надоели, и он сказал:
- Значит, так, пойдешь или нет?
- Да, конечно, пойду, - отозвалась Марина, - думаешь, таких дурачков много? Да я за тобой куда хошь пойду. Только не выгоняй до марта, дай перезимовать.
- Перезимуешь, - пообещал Батраков и решил: - Завтра у меня тут дела, послезавтра тоже. А в пятницу поедем домой.
- Куда - домой?
- Где теперь твой дом?
- Где мужик.
- Наконец-то стала соображать, - похвалил он и улыбнулся, - давай и дальше так.
- У меня ж ни паспорта, ни трудовой…
- Это не проблема. И вообще запомни - больше у нас с тобой проблем нет.
Это он, конечно, погорячился - проблемы были, много проблем. В том числе и одна, им упущенная.
- А как же с Аллой Константиновной? - спросила Марина.
Он растерялся, но потом вспомнил:
- Так она же вроде к бабке собиралась.
- Она же со мной собиралась… Видишь, как некрасиво: гуляли вместе, а как мужик порядочный, так мне.
- Ну и она найдет. - предположил Батраков без большой уверенности.
- Где найдет! - отмахнулась Марина. - Стасики стаями не ходят.
Батраков развел руками:
- А чего же делать? Мусульманства у нас на любимой родине нет.
- Единственная моя настоящая подруга.
- Ну хочешь, я ей скажу?
- Не надо. Сама.
Она накинула ночнуху и пошла в соседнюю комнату. Не возвращалась долго, видно, проблема оказалась не из простых. Но Батраков о ней не думал, ему, как быстро выяснилось, и своих проблем хватало.
Самая первая - в пятницу предстояло везти Марину домой, а дома у Батракова, по сути, не было. Дом записан на мать, и хозяйка - мать. Конечно, и у него права есть, но не судиться же. Когда-то он мать очень любил, и отца любил, и дом, еще тот, старый, кособокий, но от этого тем более родной, с чуланом и низким чердаком, по которому можно было только ползать, даже ему, тогда семилетнему, негде было подняться в рост. Жили хорошо и весело, ходили с отцом по грибы, держали умную и хитрую дворнягу. Стасиком он никогда не был, а вот Славиком был - именно в те времена…
Потом отец уехал на полгода, с весны до зимы, вернулся гордый, с деньгами. Через неделю пришли плотники, двое, и вместе с отцом стали рядом с домом строить новый. Работали быстро, с каждым днем наращивая сруб. И мать помогала, и он, Славик, паклю подавал.
Тогда он не понял, почему все разом вдруг взорвалось и развалилось, потом уж объяснили добрые люди. А запомнилось - ночь, густой, злобный крик отца, звон, стук двери, странный, шепотом, вопль матери… Вроде утихло, и он уснул. Утром спросил, где мать. Отец сказал, что уехала в гости, а на сколько, будет видно.