И мы увидели дверь в стене. Коричневую и кожаную.
- Тихо, - сказала классная руководительница. - Это ее квартира.
И она нажала кнопку звонка. Кто-то чуть засмеялся за моей спиной. Раздался мелодичный звон и все мы замерли в тревоге, будто нам сейчас явится что-то таинственное и ни на кого не похожее.
За дверью раздалось поскрипывание и защелкал ключ в замке. Легкая полоска света, как пламя свечи, осветило лестницу и прошла через мое тело.
- Здравствуйте, Ольга Степановна, - сказала классная руководительница. - Мы пришли вас навестить. Как ваше здоровье?
- Спасибо, - раздался женский голос. - Проходите.
Мы вошли в маленькую квартиру и сложили в коридоре свои мокрые плащи. Наш общий шум нарушал ее одиночество.
Ольга Степановна сидела в кресле на колесах и смущенно улыбалась. Ей было лет тридцать пять.
- Проходите, - приветливо сказала она.
Мы вошли в комнату, посреди которой стоял стол, на нем чашки и чайник.
- Садитесь, будем пить чай, - сказала Ольга Степановна.
Все замерли в нерешительности.
- Садитесь.
Наша классная руководительница развернула цветы, которые мы купили, и сказала:
- Вот, это от нас, Ольга Степановна.
- Да что вы! - засмущалась Ольга Степановна и взяла цветы.
Она была одета в джинсовое платье. В ее ушах торчали сережки. Губы были накрашены. Улыбалась она очень мило.
Все, конечно, стали смотреть, действительно ли у нее нет ног. Я подавлял в себе это жестокое любопытство, но все же посматривал на нижнюю часть кресла.
У нее действительно не было ног, не было примерно до колена. Она руками крутила большие колеса кресла и так передвигалась.
Мы сели и стали пить чай.
- Берите конфеты, - сказала она, указывая на коробку конфет.
Я сидел рядом с Машей и изучал комнату. За окном мерцал дождь, бледная лампочка освещала выцветшие занавески, скатерть, которая, как римская тога, спадала с угловатых плеч стола, сервант с посудой, стоявший в углу, и диван. У окна - маленький телевизор. За стеклом серванта стояла фотография Ольги Степановны в молодости. Аппетитная черноволосая девушка, лукаво улыбающаяся. Она была очень похожа на Машу.
- Ольга Степановна, - сказала наша классная руководительница, - расскажите, как вы могли совершить такой поступок? Ведь это же подвиг. Как вы думаете, что движет людей на подвиг?
Ольга Степановна засмущалась, перестала улыбаться и сказала:
- Не знаю… Может, это прямо в человеке… Не знаю… Может, я вам музыку заведу?
- Да вот… - осеклась классная руководительница.
- Я очень люблю старинные чарльстоны. Я раньше очень любила танцевать.
Я сидел и чувствовал себя неудобно.
Ольга Степановна подкатила к проигрывателю, который стоял на подоконнике, достала откуда-то пластинку и поставила ее. Раздался жизнерадостный мотив. "О, Джоэма…" И так далее.
- Мне это очень нравится, - сказала она. - Потанцуйте.
- Да нет, - сказала классная руководительница, - нам вообще-то пора.
И тут Ольга Степановна бросила на нее жалкий, даже оценивающий взгляд и отвернулась к окну.
- Ольга Степановна, - сказала классная руководительница, - к вам будут приходить через день наши ребята. Вот комсорг, - она показала на меня.
Ольга Степановна повернулась и посмотрела на меня в упор.
- Как тебя зовут? - почти прошептала она.
- Егор, - сказал я.
- Хорошо, Егор, приходи ко мне завтра, ладно?
- Ладно, - сказал я.
- А вы посидите еще, - сказала она нам. - Танцевать не хотите, просто посидите.
- Ну хорошо, мы никуда не уходим, мы же ваши шефы, - попыталась улыбнуться классная руководительница.
- Тимур и его команда, - сказала Ольга Степановна. - Хотите еще чаю?
- Спасибо! - раздался нестройный хор.
- У меня еще есть варенье.
И мы пили чай еще и еще. Я сидел рядом с Машей, она молчала, а я с интересом разглядывал женщину, которая совершила подвиг. Но она словно не осознавала своего поступка до конца, она выглядела, как может выглядеть любая женщина, попавшая в несчастье.
- Маша, - сказал я Маше, - пойдем к ней завтра?
Маша обернулась ко мне.
- Нет, это уж ты должен идти. Ты комсорг. У меня будет своя очередь.
- Ну, как хочешь, - обиженно сказал я и отвернулся.
Мы пили чай, и пили его почти молча. Ольга Степановна сидела во главе стола, шумно хлюпая чаем и не произнося ни слова. Мы тоже все молчали. Иногда наша классная руководительница вставляла что-то, чтобы поддержать разговор, но у нее ничего не выходило, и она пристыженно замолкала.
Ольга Степановна тоже молчала, насупившись, словно стеснялась нашего присутствия, иногда кидая на меня быстрые взгляды.
Наконец классная руководительница сказала:
- Ну, нам пора, Ольга Степановна. Спасибо вам большое за чай.
- Спасибо вам, - улыбнулась Ольга Степановна. - Приходите. Егор?
- Да, я приду, - сказал я.
Мы вышли в коридор и стали одеваться. Наши мокрые одежды уже почти высохли, а на улице по-прежнему хлестал дождь.
Мы все сказали "до свидания", за нами закрылась коричневая кожаная дверь, и мы вышли на черную лестницу со стертыми ступенями, напоминающими жертвенные камни.
На улице было темно и холодно. Зажглись фонари, и желтые листья сумрачно блестели в грязи. Лужи сверкали и искрились и казались бездонными колодцами.
Мы разошлись в разные стороны, не говоря ни слова.
Я пошел с Машей под ее зонтом.
- Как тебе она? - спросила Маша.
- Черт ее знает! - сказал я. - Что-то в ней есть даже какое-то жизнерадостное и какое-то нездоровое. Жалко ее.
- Но она же хотела этого! - сказала Маша.
- Чего? Нет, как она могла этого хотеть?
- Зачем же она тогда?
- Не знаю, но она же спасла жизнь.
- Значит, она хотела этого, по крайней мере знала об этом.
- Не знаю, - сказал я. - В Японии были летчики-смертники - камикадзе. Они знали, что умрут, и умирали для общего блага. Но что-то такое есть в них отпугивающее. Что-то нездоровое, веющее самоубийством. А, ладно, хватит об этом! Мы сейчас поссоримся, - сказал я.
- Ладно.
И мы пошли дальше во тьму, взявшись за руки, разговаривая ни о чем.
Как приятно все же ни о чем не думать! Это нас, наверное, и спасает от сумасшествия. Не надо ни о чем думать, и надо принимать все легко.
Мы шли с Машей, и мне казалось, что я должен что-то сделать, что я не должен идти просто так, что что-то должно произойти, что - мы оба понимаем, но почему-то стараемся не выдавать своих желаний и прячем их как можно глубже. Но зачем?
Наконец мы подошли к дому Маши.
- Ну, пока, - улыбаясь, сказала она. - Завтра ты, значит, идешь.
- Что? Ах, я и забыл. Ну ладно.
- До свидания, - сказала она.
- До свидания, - сказал я.
И когда она удалялась от меня в свой подъезд, я думал, что ведь еще не поздно, еще все может измениться, но стоял и смотрел, как за ней захлопывалась дверь. "Потом", - думал я. Но я знал, что потом, может быть, что-то и будет, но будет что-то совсем другое, а этого уже не будет, и надо пытаться ловить именно "это".
На следующий день я пошел к Ольге Степановне. Я шел, исполненный чувства долга и представлял свой разговор с ней, она мне должна сказать что-то большее, чем при всех. Даже волнение охватывало меня. Я первый раз в жизни шел домой к женщине, которая сидела одна и ждала меня.
Я вошел в знакомый подъезд, который на этот раз сиял в утреннем свете и поднялся на ее этаж. Стертые жертвенные ступени уходили вниз. Я опять почувствовал себя виноватым перед ней. "А если бы она спасла мою жизнь?" - подумал я. "А если бы это я спас кому-то жизнь и лишился ног?" - опять подумал я.
Я нажал на звонок, он резко звякнул, и я замер. За коричневой кожаной дверью раздался скрип. Наконец дверь открылась, и я увидел Ольгу Степановну. Она сидела на кресле гордо, как королева на троне. На ней было небесно-синяя блузка с декольте, серая юбка и жемчужные сережки. Она улыбалась мне и раскрывала свои накрашенные ресницы.
- Егор? - сказала она нежным голосом. - Проходи. Я ждала тебя.
Я прошел в коридор, разделся, снял куртку и ботинки.
- Тапочек у меня нет, - сказала она. - Иди так.
У нее вообще нигде не было никакой обуви.
Я медленно прошел в комнату, она поехала за мной, небрежно подталкивая вперед свое кресло, и мне показалось, что я пришел в гости к ленивице-аристократке, которая бережет ноги и ее повсюду возит слуга с огромными бакенбардами.
- Садись, - сказала она. - Я очень рада тебя видеть. У меня очень мало друзей.
- Да, конечно, - сказал я чуть слышно.