КАК Я ЛЕЖАЛ В НАРКОЛОГИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЕ
Земную жизнь пройдя до половины, я обнаружил, что со мной случилось самое страшное, что может произойти с человеком: я превратился в опийного наркомана. Начавшись как несерьезное, приятное, забавное занятие, это увлечение постепенно и как-то подспудно захватило все мое бытие, уже почти заменив собой и творчество, и любовь, и изначальную радость чувствования реального вещного мира, и честолюбивое стремление состояться, которое и движет нормального человека вперед - к триумфу, путешествиям и наслаждению собственной значимостью.
Как же так получилось? Впрочем, все равно - надо было думать о том, как выбраться из сладкого ада моей новой уже почти сформировавшейся действительности и вернуться в многообразную человеческую реальность, которая не сводится к бесконечной череде кайфа - счастья - радужного умиротворения и ужаса - нетерпения - темного кошмара, что неотвратимой расплатой, словно Дамоклов меч, висит над каждым наркоманом.
Попробовав для начала переломаться на сухую, сутки проведя на диком кумаре в ужасном полубессознательном состоянии, я убедился, что моя нынешняя доза и стаж (три года) уже не позволяют просто так взять и бросить, перемучившись.
И вот очередным безрадостным утром, вмазавшись ампулой нормина, чтобы иметь возможность шевелить конечностями и передвигаться в пространстве, я доехал до больницы № 13, принадлежащей Центру наркологии, и через какое-то время, занятое оформлением различных бумаг, стал ее пациентом.
Итак, больница… Настоящий мужчина должен хотя бы раз в жизни переболеть триппером, настоящий наркоман - хотя бы раз отлежать в наркологической больнице, чтобы испытать это на себе.
Унылая, закрытая от внешнего мира, как тюрьма, обитель последней надежды на прошлую "нормальную жизнь"; пристанище обессилевших приверженцев химического решения своих душевных проблем; скорбный приют разуверившихся в собственных силах несчастных больных существ, которые сами себе выбрали болезнь и ад, но до сих пор мечтают о счастье и о кратковременном рае; "маковый корпус"; сборище печальных революционеров плоти и духа, добившихся в результате своего восстания против природы лишь добавления к обязательной для каждого человека необходимости есть, пить и дышать еще одной все перекрывающей страсти, неудовлетворение которой теперь равносильно медленной мучительной гибели; дом вожделенного возрождения, которое на самом-то деле ненавидишь всем сердцем и втайне совершенно не желаешь.
Вообще-то основной контингент лечащихся составляли алкоголики, а нас - рыцарей Шприца - было четыре-пять человек. Один был винтовой (винт - самодельный первитин), другой, по официальной версии, лечился от ЛСД, а на самом деле просто отмазывался от милиции, которая нашла у него питерскую "кислоту".
От алкоголиков исходило тяжелое, какое-то затхлое биополе, которое создавало во всем больничном отделении атмосферу устойчивого невроза и несчастья; наркоманы же - мои коллеги и товарищи - были более легкими и веселыми, поскольку длительные и неотвратимые ломки, видимо, мощно закалили их дух и организм.
Врач вызвал меня и долго вносил в компьютер мою жизнь, потом сказал, успокоив:
- На ночь вам сделают два укола, один - для сна и другой - чтобы вас не ломало.
- Норфин? Марадол? - поинтересовался я.
- Нет, норфин у нас больше не употребляют, он снимает ломку, но на него подсаживаешься, ведь он - наркотик.
Я грустно потупил взор, потом спросил:
- Как же вы лечите?
- Трамалом.
- Да он же ничего не снимает!
- Снимает. Весь вопрос в дозе. Вот наша схема, мы никаких тайн не делаем: три капсулы трамала четыре раза в день вместе с двумя феназепамами, на ночь два реладорма, и еще первые три дня колем реланиум. Через десять дней ломка проходит, и мы снимаем бессонницу и тягу, даем антидепрессанты. Вам, наверное, я назначу капельницы с мелипрамином, чтобы быстрее восстановилась выработка организмом эндорфинов - ваших собственных опиатов, недостаток которых и приводит к ломке и депрессии. Так они будут восстанавливаться от трех месяцев до года, а с антидепрессантами - быстрее. Уяснили?
- Да, - уже веселее ответил я.
- Вы, вообще, хотите бросить? Потому что мы только помогаем, а если человек не хочет, его никак не вылечишь.
- Я о-о-очень хочу бросить! - воскликнул я.
- Врете, - убежденно сказал врач.
- Почему?
- А наркоман всегда врет. Когда наркоман говорит "здравствуйте", он уже врет.
Потекли больничные дни, заполненные скудной едой, процедурами и таблетками.
Первое время я полусонно лежал, напичканный успокоителями, будучи, как это называлось на местном жаргоне, обмороженным, и в самом деле почти не чувствовал ломки: все-таки современная медицина может ее снять, может, если хочет, - зачем же я раньше столько страдал?!
Наконец-то в этой больнице, в моем нынешнем состоянии я ощущал неведомую доселе гармонию, чувство абсолютной правильности происходящего, истинного соответствия моего положения моему местонахождению: я не гад, не поддонок, не порочный отброс общества, а больной, и меня лечат. Я испытывал некое скучное счастье, блаженный покой, сменивший напряженный наркоманский образ жизни, полный своеобразной романтики, веселых удач, радостных утренних восходов и приходов и нищенского отчаяния, когда весь мир вокруг тебя умер, а ты знаешь единственный способ его воскресить, но не можешь им воспользоваться и тупо лежишь в постели, отсчитывая часы ужаса и мрака.
- Вмазаться хочу - готов биться головой о стену! - в первый же день заявил мне наркоман из Тюмени.
Потом он рассказал мне, что у них сторчался весь город - наркотики валяются чуть ли не под ногами, и он сбежал в Москву, чтобы как-то избавиться от вечного кошмара сибирской жизни.
- Ты ничего с собой не принес? Хоть что-нибудь - колеса, трава?
- Нет, - недоуменно ответил тогда я. - Я же пришел сюда лечиться! Здесь же обыскивают.
- Ну и что? - сокрушенно сказал он. - Ладно… Десять дней полежишь тут - увидишь!
Меня продолжали обмораживать, что мне очень нравилось, поскольку я не чувствовал не только ничего плохого, но и вообще практически ничего, только сонливость.
Через десять дней ломка, очевидно, закончилась, но меня продолжали накачивать лекарствами и стали давать уже какие-то возбуждающие средства, так что я немного воспрял.
Однажды вечером я, словно лев в тесной клетке, ходил по длинному больничному коридору, не понимая, что происходит, и вдруг осознал, что если я сейчас же не вмажусь, то просто умру, - случился какой-то бешеный приступ этой самой тяги, про которую мне буквально каждый день ездил по ушам врач - грустный от того, что не сможет с нами ничего сделать, заставить завязать, и даже, по-моему, в чем-то завидующий нам, тем, кто в отличие от него, знает не из книг этот кайф.
Я бросился к дежурному врачу буквально с криком:
- Сделайте со мной что-нибудь! Я хочу наркотик!
Внезапно все блага мира перед моим взором перестали чего-то стоить по сравнению с наполненным шприцем и знанием, что ты можешь сейчас вмазаться! Это было наистраннейшим ощущением.
- Ну и влип же я! По самые уши! Что делать?
- Хорошо, что вы пришли, - сказал врач.
Мне сделали какой-то укол в задницу - я успокоился и заснул.
Лечение продолжалось, мне начали ставить капельницы, от которых я сперва засыпал, а потом испытывал безудержное возбуждение и желание жить, хотя чувствовал себя при этом безмозглым бараном. Так они снимали тягу, отбивая все желания.
А алкоголики вокруг были жутко печальны, им предстояла эспераль, и они, кажется, готовы были сделать все, что угодно, за небольшой стаканчик пива или водки.
- Вот приду домой, напьюсь, - говорил я им в курилке. - А что? Выпить-то мне можно. Я же наркоман!
Они смотрели на меня с плохо скрываемой завистью и непониманием. Для алкоголика, как и вообще для всякого обычного человека, существует только три состояния: пьяный, трезвый, похмелье. А у нас! Какое раздолье и разнообразие! Приходы от опиума, кокаина, винта, таска, кумары, психологическое расширенное сознание, миры гашиша, марихуаны, отходняки… Воистину, наркомания - вещь намного более крутая, чем какой-то алкоголизм, поэтому мы ходили по больнице, гордо подняв голову и втайне презирая пьяниц, которые сами не могут справиться с эдакой ерундой, как этиловый спирт!.. А они грустно злились и, по-моему, всерьез задумывались о правильности избранного ими пожизненного удовольствия.
В конце концов меня вызвал доктор и сделал выговор за то, что я разлагаю отделение и всячески смущаю алкоголиков. Я обещал, что больше не буду.
- Хотите, я вас закодирую? - спросил он. - Или есть такие таблетки - налтрексон: утром принимаешь, и опиум на тебя не подействует, если ты его в этот день употребишь, так что колоться нет никакого смысла. И ты не колешься!
- Я сам справлюсь!
Как же я был самонадеян!
Однажды устроили лекцию о наркомании, которую читал старый врач с бритой головой и завораживающим взглядом талантливого психотерапевта.