(Последняя запись)
Вот и все. Сегодня явились врачи, наверное, все врачи, которые заняты в моем участке Подземелий для клонов, такого количества я еще никогда не видел в своей жизни И самый почтенный седовласый врач вышел вперед и заявил, что ему очень жаль, и так далее, и тому подобное, что они даже обращались с ходатайством лично к Президенту, но тот не разрешил, чтобы не был создан прецедент, и правильно с моей точки зрения, не разрешил, и завтра они должны меня убить, а мои органы - почти все - пересадить другому мне, то есть ему. Он еще сказал, что я - несомненный гений, и все, что я написал, обязательно будет опубликовано, правда, не так, что это именно я - клон - написал, поскольку официально у нас клонов нет, а как я-он, то есть тот я, или он, который там, в мире. Он, наверное, раз двадцать повторил, как ему жаль, и что он, увы, ничего сделать не может. Тогда я спросил, мол, одну все таки тайну хотя бы сейчас вы могли бы мне открыть: если я такой гений и стал таковым здесь, то кто же он - мое второе я, моя счастливая копия, кому повезло намного больше, и у кого столько возможностей для самораскрытия, которые мне бы и не пригрезились? Тут он выругался, даже, по моему, плюнул, и сказал, что он не делал совершенно ничего всю свою жизнь, а только злоупотреблял спиртными напитками и некоторыми официально запрещенными лекарственными препаратами, и поэтому буквально все его внутренние органы пришли в полную негодность, а стало быть, понадобились мои. Он опять повторил, что ему очень жаль. Он сказал, что если бы что то зависело лично от него, он бы прибил этого сукина сына - его (меня), а мне бы предоставил буквально все, что только в состоянии дать жизнь. И тут все врачи расступились, и вперед, ко мне, вышел какой-то врач, полностью закутанный в балахон, даже лица было не видно. Он подошел ко мне, и тут балахон раскрылся. И я увидел. Я увидел. Я увидел, что это - женщина, настоящая, живая женщина во плоти, почти с таким же ликом, какой я нарисовал в своем воображении. Она была совершенно обнаженной под своим одеянием. Она подошла ко мне, поцеловала меня в губы и тут же ушла. "Извини, - сказал седой врач. - Это - все, что мы можем для тебя сделать". Они еще раз внимательно на меня посмотрели и тоже все удалились, оставив меня одного в этот мой последний вечер.
Итак, он никем не стал? Ничего не создал? Просто спился, так и не осознав самого себя? Ладно, я дам тебе второй шанс. Я помогу тебе. Я не испытываю сейчас никаких эмоций, никаких страданий, ничего, ничего, ничего. Я не зря прожил свою жизнь. Когда мои произведения будут напечатаны под его именем, когда его признают, это вдохнет в него новую цель. Он станет гением, ибо он уже гений. Просто ему не повезло. Просто так сложилось. Но все всегда можно изменить, и это пробудит его! Это даст ему силы! Он поймет! Он все поймет!!! Он поймет все.
И я улыбаюсь и предвкушаю его величие, признание, любовь, славу. В этом и заключается смысл: ведь, в конце концов, он - это и есть я.
1999
ИЗ ЦИКЛА "ДВЕ ТЫСЯЧИ СВЕТОВЫХ ЛЕТ ОТ ДОМА"
КАК Я СТАЛ НАРКОМАНОМ
Когда у меня появилась первая мысль о наркотиках, я даже не могу вспомнить. В свое время я читал о них в газетах, естественно, под рубрикой "их нравы" или что-то подобное. Из этой писанины я понял следующее: это нечто запретное, распространенное на Западе среди нехорошей буржуазной молодежи, вызывающее кайф и развратное. Все это меня жутко привлекало, но мне и в голову не приходило, что наркотики можно достать где-то здесь. В разговорах с приятелями они почти никогда не упоминались, но мысль о них у меня где-то подспудно сидела.
Все изменилось после того, как я причитал в "Комсомольской правде" (название-то какое!) статью "Тайна коктейля Джеф". Статья была про то, как наша молодежь (это советская-то, подумать страшно) варит мульку из эфедрина.
Для меня это было тогда так же удивительно, как если бы я узнал, что из аспирина можно сделать героин или что-нибудь подобное. Эфедрин для меня был всего лишь каплями в нос. В те благословенные времена он свободно продавался в аптеках, правда, уже по рецепту и стоил - смешно сказать - 8 копеек за фурик. Кроме того, в статейке упоминались колеса - некие таинственные таблетки, вызывающие кайф.
Меня это все жутко заинтересовало: как же так? советские люди вместо того, чтобы строить коммунизм, торчат, а я об этом только в газетах читаю - явный не порядок. Я стал расспрашивать своих знакомых и через недели две уже знал название колес - мазепам. Еще примерно через неделю я их достал - купил у дружка, у которого их пила мать, за два рубля. Сожрал восемь штук, опьянел, через некоторое время протрезвел, но никакого похмелья не было, что мне жутко понравилось. И я стал периодически их доставать. Тогда это считалось круто.
У меня есть друг, в то время у него была баба, которая училась в том же институте, что и я, а у этой бабы была подружка, которая сама любила закинуться колесами, и они у нее почти всегда были. У нее-то я их и доставал. И вот однажды она принесла мне попробовать другие колеса - циклодол, всего один листик - 10 штук. Первый раз я съел три колеса, и, к моему разочарованию, никакого эффекта не было; на следующий день я съел еще четыре, появилось какое-то странное легкое опьянение и больше ничего. Полное говно, решил я. Но оставшиеся три выбрасывать было все же жалко, и я их съел. Я лег на диван и стал читать статью в газете про то, как героические менты на вертолетах, машинах и еще чем-то (хорошо не на танках) отлавливают безоружных сборщиков травы. Я увлекся чтением этой лажи и вдруг заметил, что появилось какое-то необъяснимое удовольствие, по телу проходят волны кайфа, цвета стали ярче. Я лежал и охуевал от этого, я не испытывал ничего подобного раньше (не могу этого объяснить, но и потом тоже, даже сейчас от героина), потом я пошел погулять и еще долго находился под впечатлением от пережитого состояния.
Так я впервые поймал настоящий кайф, сложно поверить, от сраного циклодола. Потом я еще несколько раз доставал циклуху. Мазепам и ему подобное интересовали меня теперь мало.
Однажды я копался у одного дружка в аптеке в поисках колес и обнаружил фурик с надписью "эфедрина ГИДРОХЛОРИД 3 %". Я знал что из эфедрина можно варить мульку, но это какой-то гидрохлорид да и как это делать, я не знал. Я попытался его забрать, но дружок, гад такой, назначил за него цену - червонец. Я стал торговаться, и в результате мы сошлись на том, что я когда-нибудь достану колес и угощу его (до сих пор достаю).
Но у меня не было баяна, и я не знал, как готовить.
Однажды после успешной сдачи экзамена я шел из института и решил зайти в аптеку в студгородке, я слышал, что одноразовые баяны можно купить без рецепта.
Я зашел в аптеку и спросил:
- У вас есть одноразовые шприцы?
- Нет.
- А стеклянные только по рецепту?
- Только по рецепту.
Я уже собрался уходить, но вдруг меня осенило.
- Понимаете, - сказал я, - мне подарили паркеровскую ручку с золотым пером, - с этими словами я с понтом полез во внутренний карман - будто там правда что-то лежало, - а она с чернильными баллончиками, наши баллончики к ней не подходят, а родные кончились и заправить их негде.
Пурга, которую я промел, вроде начинала действовать.
- А что, пипеткой нельзя заправить? - сделав рожу чекиста, спросила аптекарша.
- Нельзя, она не пролезает в горлышко, - ответил я.
- А вам какой шприц? - все еще с недоверием глядя на меня спросила аптекарша.
- Да какая разница, любой! - стараясь сделать максимально невинную морду, ответил я.
- Ну ладно, выбивайте.
Так я купил свой первый баян.
Баба моего друга, о которой я упоминал, в свое время год сидела на мульке, потом завязала и стала ярой противницей торчания, но больше узнать технологию варки было не у кого. Однажды она попросила меня принести ей для какой-то ее подружки бланки допусков, потому что у той начинались проблемы из-за прогулов.
Я ей пообещал, но когда принес, сказал:
- Услуга за услугу - ты мне рассказываешь, как варить, и допуски твои.
После недолгого препирания ей все-таки пришлось рассказать.
Оставалось только найти - с кем.
Я предложил одному своему одногруппнику и собутыльнику, и он на удивление сразу же согласился.
Мы пришли ко мне, и я стал варить. Уколов я тогда боялся дико. Один вид баяна да еще с толстой иглой приводил меня в ужас, как орудие пытки. Кроме того, осознание, что то, что я нахимичил, сейчас пойдет мне напрямую в кровь и это нельзя будет даже выблевать, настроения явно не поднимало. Если бы я был один, я бы пересрал, но мне было стыдно перед другом, и отступать было некуда.
Я отдал ему ключи от квартиры, выключил на всякий случай телефон, и сказал:
- Если со мной что-нибудь случится, забирай баян и съебывай. Никакую "скорую помощь" не вызывай.
Я закатал рукав, надел перетяжку и отвернулся. Вначале я почувствовал резкую боль от иглы, потом заметил, что что-то стало меняться, потом почувствовал, что будто на голове появился какой-то обруч. И я закрыл глаза.
Друг вынул иглу и прижал место укола ваткой. Я сидел молча.
- Тебе плохо? - спросил дружбан.
- Нет, мне хорошо, меня прет! - почти заорал я.
Было 9 марта 1987 года. Так я впервые вмазался.