Затихли. Сработало: я разнял их! Папаня вышел, уселся к телевизору. Я узнал тяжесть его шагов, особенные промежутки между ними, а увидал - только потом.
Дверьми они уж не хлопали.
Сто лет я сидел на лестнице, слушая, как маманя возится на кухне.
У здорового пони шкура мягкая и гибкая, а у больного - тугая, грубая. Телевидение изобрёл шотландец Джон Логи Бэйрд в 1926 году. Дождевые облака обычно называют нимбостратусы. Столица Сан-Марино - Сан-Марино. Джесси Оуэнс завоевал четыре золотых медали на Олимпийских играх 1936 года в Берлине. Гитлер ненавидел чернокожих, а Джесси Оуэнс был чернокожий. Берлин - столица Германии. Это всё я знал, это всё я читал. Читал я под одеялом с фонариком, притом не только ночью, но и днём: так было веселее, будто бы я шпион и прячусь, чтоб не поймали.
Я перевёл домашку на язык Брайля. До чего ж это оказалось трудно: не проткнуть бумагу иголкой, а лишь наметить пупырышки. Пока я управился, весь кухонный стол истыкал. А потом показал домашку папе.
- Это ещё что?
- Брайлевский шрифт. Для слепых.
Отец закрыл глаза, пощупал страницу, поинтересовался:
- И что там написано?
- Домашнее задание, - втолковывал я, - По английскому. Сочинение "Моё домашнее животное". Пятнадцать строк.
- Учитель что, ослеп?
- Да нет. Я просто для интересу. Обычным шрифтом я тоже написал.
Хенно бы меня изничтожил, вздумай я притащить в класс брайлевский текст.
- Так у тебя же нет домашнего животного.
- Разрешили выдумать.
- Кого ж ты выбрал?
- Собаку.
Папаня посмотрел страницу на просвет. Я тоже смотрел её на просвет.
- Молодец, - сказал он и вновь пощупал пупырышки с закрытыми глазами. - Но разницы не ощущаю. А ты?
- И я.
- Надо понимать, когда зрение пропадает, остальные чувства как-то обостряются…
- Ага. Брайлевский шрифт изобрёл Луи Брайль в 1836 году.
- Точно?
- Точно. Он был француз и ослеп в детстве в результате несчастного случая.
- И назвал шрифт в собственную честь?
- Ага.
Я учился. Учился читать пальцами. Уже заучив, что написано, я нырял под одеяло без фонарика. Касался страницы: ямочки, пупырышки. Моё любимое животное - собака. Так начиналось сочинение. Но читать по Брайлю не получалось - пальцы не различали, где начинается и где кончается буква.
Я учился быть слепым, но открывал и открывал глаза. Завязывал их платком, узел получался неудачный, а просить кого-то, объясняться мне было стыдно. Тогда я поклялся себе, что если ещё раз открою глаза, прижму палец к горячей плите, но чувствовал, что не сделаю так, и продолжал подглядывать. Однажды Кевин подучил меня прижать палец к плите. Ожог не сходил несколько недель, и от пальца пахло палёным.
Средняя продолжительность жизни домовой мыши - восемнадцать месяцев.
Маманя завизжала.
Я шевельнуться не мог, куда там пойти посмотреть.
Маманя пошла в туалет, а там мышь в унитазе бегает. Папаня был дома. Он бросился на помощь, спустил воду, но поток не смыл мышонка, потому что мышонок спрятался под ободок. Папаня сунул ногу в унитаз и ну спихивать мышь в воду. Тут уж и я захотел посмотреть, в честь чего маманя так визжит. Бедная мышь тонула, захлёбывалась, выплывала, а папаня ждал, пока наполнится бачок.
- Ой, Господи Боже ты мой, - причитала маманя, - Падди, сдохнет или не сдохнет?
Папаня молчал. Вода шумела. Он считал, скоро ли наполнится бачок. Губы его шевелились, отсчитывали секунды.
- Средняя продолжительность жизни домовой мыши - восемнадцать месяцев, просветил я родителей. Совсем недавно я прочел книжку о мышах.
- Только не в моём доме! - прогремел папаня. Маманя чуть не расхохоталась, но спохватилась и дала мне подзатыльник.
- А можно мне посмотреть?
Маманя заступила мне дорогу.
- Пусть его, - разрешил папаня.
Мышь плавала хорошо, но не хотела плавать, а выбиралась и выбиралась из воды.
- Салют! - воскликнул папаня и вновь спустил воду.
- Можно оставим мышонка? - сказал вдруг я, - я о нем заботиться стану. - Эта мысль пришла мне в голову неожиданно. А что, чем не домашнее животное, чем не друг?
Тем временем мышь засасывало в воронку всё глубже, и вот затянуло в трубу. Синдбад лез посмотреть.
- Ничего. Мышонок выплывет на очистных, - сказал я. Синдбад не сводил глаз с воронки.
- Ему там понравится, - подтвердила маманя, - Мыши и должны жить на очистных. Он там приживётся.
- А можно мне мышку? - заныл я.
- Ни-ког-да, - отчеканил папаня.
- Ну, на день рожденья?
- Нет.
- Ну, на Рождество?
- Нет.
- Их даже северные олени боятся, - сообщила маманя, - Ну всё, мальчики, всё, пойдём.
Маманя хотела выставить нас из туалета. Мы ждали, когда мышонок выплывет.
- Чего-чего? - переспросил папаня.
- Мышей, - повторила маманя и кивнула на Синдбада. - Олени боятся мышей.
- И правда, - сказал папаня.
- Ну, пойдёмте, мальчики.
- Я в туалет хочу, - заканючил Синдбад.
- А мышь тебя тяп за попу, - не упустил я случая.
- А мне по-маленькому! Я по-маленькому умею стоя.
- А мышь тебя тяп за яички.
Маманя с папаней спускались вниз, не слушали.
Синдбад стоял слишком далеко и обмочил сиденье и пол.
- А Фрэнсис сиденье не поднял! - радостно заорал я.
- Нет, поднял, нет, поднял! - и Синдбад с грохотом поднял сиденье.
- Он только сейчас, когда я сказал!
Родители не обратили внимания. Синдбад вытер сиденье рукавом. Я от души врезал ему пенделя.
- Если Земля вращается, почему мы не вращаемся? - спросил Кевин.
Мы лежали в высокой траве на сплющенных ящиках и смотрели в небо. Трава оказалась сырая-пресырая. Я знал, как ответить, но помалкивал. Знал ответ и Кевин, потому и спрашивал. Это было понятно по голосу. Не любил я отвечать на вопросы Кевина. И никогда не спешил с ответом, ни в школе, всегда пропускал его вперёд, пусть его выскажется.
Самая лучшая из читанных мною историй была об отце Дамьене и прокаженных. Мирское имя отца Дамьена было Йозеф де Вюстер. Родился он в 1840 году в Бельгии, в местечке Тремелоо.
Дело оставалось за прокаженными.
Когда отец Дамьен был маленький, его звали Йеф, и он был толстый. Взрослые пили тёмное фламандское пиво. Йозеф хотел стать священником, а отец его не пускал. Но всё он равно стал священником.
- Сколько платят священникам? - спросил я.
- Им переплачивают, - отвечал папаня.
- Ш-ш, Падди, - шикнула маманя на папаню, - Им вовсе не платят, - обратилась она ко мне.
- Как не платят?
- Это трудно… - начала маманя. - Ну, сложно объяснить. У них призвание.
- А что такое призвание?
Йозеф де Вюстер вступил в Конгрегацию Святых Сердец Иисуса и Марии. Конгрегация - это вроде клуба священников. Основатель Конгрегации Святых Сердец, имя которого я забыл, прожил очень трудную жизнь, чудом спасался из лап французских революционеров, которые хотели его казнить. Он жил в тени гильотины. Когда настала пора взять новое имя, Йозеф назвался Дамьеном в честь мученика первых веков христианства. Сначала он был брат Дамьен, а потом стал отец Дамьен. И вот поплыл он на Гавайи. Капитан решил пошутить, натянул поперёк линзы телескопа волосок и дал отцу Дамьену посмотреть. И наврал, что это линия экватора. Отец Дамьен поверил, но не потому, что идиот, а потому что в то время про экватор мало кто понимал. А ещё отец Дамьен сам пёк причастные облатки из муки, когда на корабле они кончились. А ещё он не болел морской болезнью, сразу стал как настоящий моряк.
Лучше всего облатки получаются из венского рулета, особенно из свежего. Тогда размачивать не надо. Неплох и батон, а вот простой нарезной хлеб не годится - расползается. Особенно трудно нарезать облатки, чтобы были совершенно круглые и ровные. Для шаблона я брал пенни из маманиного кошелька. Однажды она меня застала на месте преступления. Пришлось рассказать, зачем я взял. Вдавливаешь пенни со всей силы в ломоть, и вместе с монеткой выдавливается аккуратный кружочек. Мои облатки получались вкусней настоящих. Потом оставляешь их на подоконнике на пару дней - затвердевают, как церковные, но вкусу никакого не остаётся. Интересно, грех ли самому делать облатки. Наверное, нет, что тут такого? Одна облатка с подоконника успела заплесневеть. Вот это грешно - допускать, чтобы облатка заплесневела. Я прочёл одну Богородицу и четыре Отче наших. Мне больше нравилось Отче наш, чем Богородица - длиннее и красивее. Я прочёл их себе под нос в тёмном сарае.
- Тело Христово.
- Аминь, - пискнул Синдбад.
- Глаза-то закрой, - напомнил я.
Синдбад зажмурился.
- Тело Христово.
- Аминь.
Брат поднял голову и высунул язык до отказа. Я скормил ему заплесневелую облатку.
- А из чего делают Святое Причастие? - поинтересовался я у мамани.
- Да из муки, - сообщила она, - Пока облатку не благословят, она хлеб как хлеб.
- Нет, это не хлеб.
- Сорт особенный, - поправилась маманя, - называется: неквасной хлеб.
- Как это неквасной?
- Да я не знаю.
Не поверил я мамане.