- Бери стул, садись, - сказала девушка.
Кзума повиновался.
Девушка встала, положила ему еду. До чего же она красивая! Как бархатистый коричневый цветок. И какая молодая, сильная, ловкая. Все в ней красиво: и очертания рук и ног, и движения, и посадка головы - глаз не отвести. А голос такой нежный - кажется, век бы его слушал.
Девушка поставила перед Кзумой тарелку.
- Ты сегодня ударил полицейского? - спросила она.
Он кивнул.
- Почему?
- Он меня стукнул ни за что ни про что.
- А почему ты не убежал?
- Зачем бежать человеку, за которым нет никакой вины?
И тут она в первый раз улыбнулась ему. И какая милая у нее улыбка! Зубы белоснежные, на щеках ямочки, по одной на каждой. Глубокие, прехорошенькие- так и хотелось их поцеловать. А когда она улыбнулась, в глубине ее глаз загорелись огоньки. Он рассиялся ей в ответ.
- Ты не боишься? - спросила она.
- Не родился еще тот человек, чтобы меня напугать, - похвастался Кзума.
- Ешь, - сказала она.
Чуть погодя он поднял на нее глаза.
- Как тебя зовут?
- Элиза.
- Хорошее имя.
- Ты откуда родом? - спросила Элиза.
- С Севера.
- А у вас там красивые места?
- Очень красивые.
- Чего ж ты тогда оттуда ушел?
- Работы не было. А тут на рудник можно определиться.
Она замолчала. Ему хотелось поддержать разговор, но ничего не приходило на ум: она была до того красимая, что он онемел. Он поглядел на ее волосы - и руки сами собой потянулись погладить их. Она поймала его взгляд, и он снопа опустил глаза.
- Как тебе еда?
- Очень вкусная. Это ты готовила?
- Да.
Лия просунула голову в дверь.
- А она красивая, верно, Кзума?
- Очень красивая.
Лия прыснула, и грохнула дверью.
- Выпить хочешь? - спросила Элиза.
- Нет.
Элиза встала, убрала со стола. Кзума следил за ней - в комнате воцарилось молчание.
До них доносились едва слышные звуки пьяного веселья. Время от времени, когда пьяные уж слишком расходились, Лия наводила порядок.
- Помоги мне поставить машинку, мне надо кое-что построчить, - сказала Элиза.
Кзума вскочил, поднял машинку, и острая боль стрельнула в левое плечо.
- Тебе больно? - сказала Элиза.
- Ерунда, - сказал он.
- Дай посмотреть.
- Ничего серьезного.
- Раз так, дай посмотрю.
- Это меня полицейский огрел дубинкой.
- Садись сюда.
Она расстегнула ему рубашку. На левом плече лиловел огромный синяк.
- Надо растереть, - сказала Элиза.
Вынула баночку с мазью, растерла ему плечо. Какие у нее мягкие, нежные пальцы! Кзуме захотелось, чтобы она как можно дольше не отрывала их.
- Ты добрая, - сказал Кзума. - Добрая и красивая.
- А тебе тут одиноко, - усмехнулась она.
Оба снова замолчали, но молчание больше не тяготило их. Как не тяготил и шум, доносившийся со двора. Она протянула ему сигарету, закурила сама, поглядела ему в лицо и фыркнула.
- Ты что, никогда не видел, как женщины курят?
- Видел, только они были белые.
Она вдела нитку, и машинка застрекотала. Ее негромкое жужжание действовало успокаивающе.
- Расскажи мне, откуда ты родом, из какой семьи, - попросила Элиза.
- Мои родные места далеко-далеко, - сказал он. - Там между двумя горами течет река, а уж какая тишина, какой покой. Не то, что здесь. Когда я вспоминаю родные места, меня тянет вернуться туда. Раньше у нас было много скота, а теперь чуть не весь скот пал, и земля стала плохо родить. У меня там отец, а еще брат и сестра. Они моложе меня.
- А мать?
- Она умерла.
- Ты вернешься туда?
- Вернусь.
- А город тебе нравится?
- Пока не разобрался.
- Лии ты пришелся по вкусу. Она только о тебе и говорит.
- Она добрая, но ее не поймешь.
- Она не только добрая, она еще и хорошая.
- А тебе, видно, она тоже нравится. Кем она тебе приходится?
- Она мне тетка, сестра моей матери. После смерти матери она взяла меня к себе, определила в школу, и я выучилась на учительницу. А ты ходил в школу?
- Нет, в наших местах школы не было.
Элиза кончила шить, закрыла машинку футляром.
- Пошли погуляем. Я тебя в такое место отведу, где ты почувствуешь себя совсем как на родине.
И вот позади осталась Малайская слобода, остались толпа, брань, драки, мало-помалу уличный шум стал слабеть, и вскоре они различали лишь смутный гул.
А еще чуть погодя они уже ступали по траве.
- Как здесь тихо! - сказала Элиза.
- Почти как в деревне, - сказал Кзума.
- Когда мне надоедает городская суета, я иногда прихожу сюда, - сказала Элиза.
- До чего легко здесь дышится.
Они сели на траву.
- Вон там город, - показала Элиза.
На востоке высились сумрачные махины домов, мерцали огоньки.
- Когда глядишь на город, чувствуешь себя особенно одиноким, - сказал он.
Элиза растянулась на траве, подложила руки под голову.
- Люблю смотреть на звезды, - сказала она.
Он повернулся к ней.
- Ты красивая.
- Просто тебе одиноко, - усмехнулась она.
- Зачем ты так говоришь?
- Потому что это правда.
Он чувствовал, что их разделяет какая-то преграда, Которую ему не попить и не преодолеть, и отвернулся от пес. Па западе возносили к небу свои темные вершины горы. Округлые громады сужались кверху, завершаясь игольно-острыми пиками.
- А это что такое?
Элиза приподнялась и тоже посмотрела на запад.
- Это отвалы. Сюда сваливают песок, который выкапывают, когда добывают золото. Ты тоже будешь этим заниматься.
- Самый обыкновенный песок?
- Да, самый обыкновенный песок, - устало повторила Элиза.
- Его, должно быть, давно сюда ссыпают?
- Конечно, давно. Много лет подряд. И что ни день, этих отвалов становится все больше.
- Ты к ним подходила близко?
- Конечно.
- И какие они?
- Песок, он песок и есть.
- А какого он цвета?
- Белого.
- А черных отвалов не бывает?
- Мне не случалось видеть.
- Вот чудно.
- Что - чудно?
- Что такие высоченные горы белого песка насыпали черные.
- Без белых тут тоже не обошлось… Пошли, нам пора.
Она встала, потянулась, но Кзума никак не мог оторвать глаз от отвалов. Из-за тучи выглянула луна. Большая, желтая, добродушная. Весело замигали звезды. Кзума перевел глаза с отвалов на Элизу, его неодолимо тянуло к ней.
- Красивая ты, - угрюмо сказал он.
- Пошли, - сказала она.
- Я тебе не нравлюсь?
Она как-то странно поглядела на него и вновь оставила его вопрос без ответа.
Он прижал ее к себе, обнял и почувствовал, как тело ее стало мягким, податливым. Губы ее раздвинула улыбка.
По одну сторону от них тянулся город с Малайской слободой, по другую высились отвалы белого песка, а здесь был островок тишины, покоя, и она - такая нежная - в его объятиях. Он взял ее за подбородок своей огромной ручищей, приподнял ее голову. Улыбнулся, глядя прямо в глаза, но ответной улыбки не дождался. Ее не понять. Все равно как Лию. Он нагнулся поцеловать ее, но почувствовал, как она снова напряглась.
- Не надо, - совсем по-детски выкрикнула Элиза и оттолкнула его.
Отвернулась, отошла на несколько шагов. Кзума стоял как вкопанный и смотрел ей вслед.
- Прости, - сказала она, не оборачиваясь.
- Да ладно, - сказал он и повернул в другую сторону.
Он возвратился в город той же дорогой, которой они шли. Только раз обернулся поглядеть на далекие отвалы, а дальше шел, не останавливаясь. Элиза догнала его уже на подходе к Малайской слободе и пошла рядом, стараясь приладиться к его шагу. Какое-то время они шли молча.
Потом она вскинула на него глаза.
- Ты сердишься? - спросила она.
- Тебе-то что?
- Прости, - сказала она, - но тебе меня не понять.
Он поглядел на нее. Лицо ее было печальным. Вся ее злость куда-то испарилась, сменилась неизъяснимой тоской.
- Я не сержусь, - сказал он.
Они молча дошли до самого Лииного дома.
Всю ночь в Лиином доме пили и гуляли. Когда Кзума и Элиза вернулись, народу там еще прибавилось. Опора по-прежнему сидела все на том же месте во дворе. За ее спиной стояли два пустых чана, перед ней - один опорожненный до половины. На дворе народу тоже было видимо-невидимо.
В другом конце двора стоял еще один чан - там торговала пивом ледащая Лина, та самая, у которой был припадок белой горячки. К удивлению Кзумы, она совсем протрезвела.
Во всех комнатах толклись пьяные мужчины и женщины. Среди них попадалось много цветных женщин, они обнимались с черными мужчинами. А вот цветных мужчин встречалось мало - раз-два и обчелся.
Тощая цветная женщина с недобрым лицом подкатилась к Кзуме, повисла у него на шее.
- Поставь мне пива, милок, я тебя приголублю. Дешевле дешевого - всего полкроны.
Элиза удалилась в свою комнату, а Кзума вышел во двор. Там, прислонившись к стене, звонко хохоча, болтала с мужчинами Лия. Лицо ее раскраснелось, глаза задорно блестели.
- Кзума! - окликнула его Опора. - Садись-ка сюда, сынок, - сказала она и передвинулась, освободив ему место на скамье.
- У меня много денег набралось, вот я и хочу, чтобы ты взял их на хранение, а потом передал Лии: тут такая пьянь собралась - еще передерутся, а годы мои уже не те.