И люди враждовали.
Одни грустили.
Другие веселились.
Одни гуляли с друзьями.
Другие тосковали в одиночестве.
Одни умирали.
Другие нарождались на свет…
- Ты говоришь, что ничего не понимаешь в этой жизни, Кзума, а я, я вот понимаю. - Лия поглядела на него, и губы ее тронула улыбка, но глаза не смеялись. - Понимаю все, - шепнула она. - Выслушай меня, Кзума, - повторила ока уже вполне серьезно. - Я тебе еще раз попытаюсь втолковать, что такое городская жизнь. В городе ты с утра до вечера ведешь борьбу не на жизнь, а на смерть. Слышишь, борьбу! И когда спишь, и когда не спишь. И каждый борется только за себя. А иначе тебе каюк! Допусти только слабину, о тебя будут ноги вытирать. И оберут, и обведут вокруг пальца, и продадут с потрохами. Вот почему, чтобы жить в городе, надо ожесточиться, надо, чтобы твое сердце стало как камень. И лучше друга, чем деньги, в городе нет. На деньги можно купить полицию. На деньги можно купить человека, который отсидит за тебя в тюрьме. Вот какая она, здешняя жизнь. Хорошо ли, плохо ли, но от этого никуда не деться. И покуда ты этого не понял, Кзума, тебе здесь не жить. Там, в деревне, жизнь устроена иначе, здесь совсем не то.
Они снова замолчали. На небе зажглись звезды, взошла луна и поплыла по Млечному Пути на восток.
Розита, из дома напротив, завела патефон и, виляя пышными бедрами, вышла на веранду.
- Привет, - крикнула она через дорогу Лии.
- Пошли в дом, - недовольно сказала Лия. - Ужин, наверное, уже гогов.
- Мой белый дал мне фунт, - сказал Кзума. - Возьми у меня деньги: и ведь у тебя и сплю, и столуюсь.
Лия поднялась.
- Нет, получить первую получку, тогда и расплатишься. - отрезала она. - А теперь пошли.
Посреди кухни в продырявленной канистре из-под керосина горел огонь. Вокруг огня на полу расположилась Опора, Папаша, какой-то незнакомый Кзуме мужчина, Пьянчуга Лиз, ледащая Лина, Йоханнес и еще одна женщина - Кзума видел ее впервые.
Все, кроме Папаши, Йоханнеса и Пьянчуги Лиз, были трезвые.
Кзума, сынок, - приветствовал его Папаша, - я знаю, ты хочешь поставить мне выпивку, небось не забыл своего обещания?
- Он и так хорош, - сказала Опора и ткнула Папашу локтем.
- Сукин ты сын, Кзума, - лепетал Йоханнес.
- А тебе, Йоханнес, лучше бы помолчать, - сказала Лина.
- Сукин сын, - повторил Йоханнес, растирая лицо кулаком.
Лина кротко улыбалась. Трезвая, она выглядела на удивление хорошенькой. Кзума не верил своим глазам- неужели это та самая выпивоха, которую в воскресенье трясла белая горячка.
- Познакомься, это Самуил, - показала Лия на незнакомого мужчину. - А это Мейзи.
Кзума кивком поздоровался с новыми людьми. Женщина была молодая, но красивой ее никак не назовешь. Зато глаза ее искрились весельем, и этим она сразу располагала к себе.
- Элизы нет дома, - бросив взгляд на Кзуму, сказала Опора.
- Попридержи язык, старая, - прикрикнула Лия.
Опора прыснула:
- На ней одной свет клином не сошелся, верно, Кзума? Может, я и старая., ко получше иной молодой буду. Правду я говорю?
- Чем молоть языком, лучше бы покормила мужика, - окоротила ее Лия.
Посмеиваясь под нос, Опора поднялась и начала раздавать еду. Всем раздала, никого не обошла.
А Кзума никак не мог оторвать глаз от Лины.
- Поди пойми ее, - перехватила его взгляд Лия, - сын ее ходит в школу, без пяти минут учитель, у дочери большой дом и муж почти совсем белый, а она - это ж надо! - работает в подпольной пивнухе у черной бабы за жратву и выпивку. Вот и поди пойми ее после этого.
Лина понурилась. На глаза ее навернулись слезы. Лия кинулась к ней, притянула к себе. Лина прильнула к Лии, и Лия стала укачивать ее, ласково приговаривая:
- Не сердись, малышка, я не хотела тебя обидеть. Уж ты меня прости. Ну что ты, что ты, успокойся, не надо плакать. Ты же знаешь, я тебя люблю. Просто у меня язык без костей. На вот, вытри-ка слезы.
- Дети мои тут ни при чем, - сквозь слезы лепетала Лина, - Уж они ли не старались мне помочь…
- Да будет тебе, будет… Чего ты перед ними распинаешься, им-то какое дело? А все я виновата. Черт меня дернул тебя дразнить. Прощаешь меня, окаянную? - по-матерински участливо утешала Лия ледащую.
Лина кивнула, погладила Лию по руке.
- Вот и хорошо… А теперь садитесь-ка обе есть, - сказала Лия. Йаханнес обнял Лишу за шею, притянул к себе. Лина пыталась вырваться, но куда там. Под общий смех Йоханнес подхватил ее, как пушинку, и посадил к себе на колени.
- Зачем ты о ней так говорила? - спросил Лию Кзума.
- Ты же сам меня расспрашивал, - сказала Лия.
- А ты недобрая, - сердито сказал Кзума.
Лия пожала плечами и отвернулась.
В кухне завязался общий разговор, но Кзуме разговаривать не захотелось, и, покончив с ужином, он ушел. На душе у него было гадко, муторно. Он вышел на веранду, стал смотреть на улицу. Слушал уличные шумы, старался их различить. Гадал, где может быть Элиза, чем она сейчас занимается и как там его домашние в деревне? И чем они занимаются? И сам засмеялся своим мыслям. Ему ли не знать, чем они занимаются. Сидят-посиживают вокруг большою костра - сейчас туда вся деревня стеклась. Одни болтают, другие пляшут, третьи поют. Молодые резвятся, старые смотрят на них. Ему ли не знать, чем занимаются у них в деревне… А вот здесь, здесь все другое. Здесь никто никому не доверяет. Лия говорит, здесь не жизнь, а борьба. Йоханнес пьет, потому что боится жизни. Папаша пьет не просыхая. Послушать Опору, так можно подумать, она тронутая. А ледащая Лина, как напьется, одни человек, а как протрезвеет, совсем другой, и тогда несчастней ее никого не сыскать.
А Элиза, прекрасная Элиза, которая с лету все хватает, разве она, если приглядеться к ней, не странная? Он знал, что любит ее, тоскует по ней. И в атом знании было много печали. Разве Лия не предупредила его, что Элизе подавай такого, чтобы читал книги, одевался, как белый, и говорил по-ихнему? Но ведь та же Лия говорила, что он Элизе люб, чтобы он брал ее силком. Да разве он посмеет? А по своей воле Элиза к нему не придет - не о таком, как он, она мечтала. Никогда не понять ему городских обычаев, решил Кзума, глядя на Млечный Путь. Старики говорили, что умершие становятся звездами. Интересно, а его мать, она тоже стала звездой? Значит, она сейчас на небесах и видит его оттуда? "Мама, мама, как мне найти тебя среди звезд? Видишь ли ты меня?" И тут же посмеялся над собой - вот дурак, не нашел ничего лучшего - со звездами разговаривать. Чем он умнее своего пса, который вечно лаял на луну? А луне от этого ни жарко, ни холодно.
Из дому вышла Мейзи, подсела к нему.
- Ты все сердишься?
Кзума поглядел на Мейзи: лицо ее морщила улыбка, смеющиеся глаза сияли.
- Нет, - сказал он.
- Ты в нее сильно влюбился?
- В кого это?
- Я подумала, ты поэтому сердишься.
- Не понимаю, о чем ты.
- Не важно… Лия мне сказала, ты в городе новичок. И давно ты здесь?
- Всего четыре дня.
- Из каких ты мест?
Голос у нее был хриплый, грубоватый, но в нем звучала подкупающая задушевность.
- С Севера, наша деревня за Солончаковой горой. А ты?
- Я здесь родилась.
- В городе? - Он с любопытством поглядел на Мейзи.
Мейзи разобрал смех.
- Ну да. В городе.
- И ты никогда не была в деревне?
- Нет.
- И тебе не случается тосковать по деревне?
- Нет. Раз я не бывала в деревне, разве я могу тосковать по ней?
- И ты не чувствуешь себя несчастной, как они? - Он мотнул головой в сторону дома. Мейзи снова засмеялась. Смеялась она громко, заливисто, но в смехе ее не чувствовалось издевки. Две женщины и мужчина, проходившие мимо, обернулись на ее смех, улыбнулись Мейзи. Мейзи помахала им рукой. Они ответно помахали ей.
- Кто они такие? - спросил Кзума.
- Кто их знает.
Кзума поглядел на Мейзи. Смотри-ка, она родилась здесь, а когда он спросил, не чувствует ли она себя несчастной в городе, она только расхохоталась.
Мейзи ухватила его за руку и не выпускала до тех пор, пока не отсмеялась. Потом подняла на него глаза, смахнула слезы.
- Да нет, Кзума. С чего бы мне быть несчастной? Мне совсем не нравится быть несчастной. Я люблю радоваться, смеяться, а иначе жизнь не в жизнь. Слышишь, на углу танцуют. Пойдем и мы потанцуем…
- Не хочу…
Мейзи потянула Кзуму за руку.
- Ну пошли же, Кзума, - упрашивала она.
- Не пойду.
Мейзи выронила его руку, посмотрела ему прямо в глаза.
- Ее ждешь?
- Кого?
- Сам знаешь кого. Элизу, конечно, кого же еще? Но ты ей не подходишь. Она выше метит, много о себе понимает! Ей подавай такого, чтоб ситары курил, как белый, и разъезжал в машине, и на буднях в костюме ходил. Зря ты, Кзума, тратишь на нее время, она тебе натянет нос. А я тебя научу веселиться! Я тебе покажу, что и в юроде можно жить. Пошли со мной…
- Устал я. Я только сегодня начал работать на руднике, мне надо отдохнуть.
- С тебя всю усталость как рукой снимет, пошли.
Она вытащила его с веранды на улицу. Пение, хлопки придвигались все ближе и ближе. Мейзи висла у него на руке, вертела бедрами, приплясывала, то и дело забегала вперед, кружилась, вздувая юбку колоколом, и, отвесив ему поклон, вприпрыжку возвращалась и снова висла на его руке. В Мейзи жила такая радость жизни, что она заражала и его. Глаза Кзумы повеселели, он улыбнулся Мейзи в ответ.