- Судья говорил здесь: мой сын ограбил колхоз. Наверное, так оно и есть, судье лучше знать. Но я знаю другое: мой сын ограбил меня. Лишил меня самого дорогого, что есть у человека, - чести. Я не могу смотреть вам в глаза. Его мать позавчера скончалась - не вынесла позора. Она прокляла сына перед смертью. И я проклинаю его!.. - Старик покачнулся, словно его ударили по голове. Судья вскочил, помог Сапды-ага добраться до стула.
Я не видел, какое лицо было у Копека, когда говорил его отец, да и не было желания смотреть на него. Мне казалось, что Сапды-ага все сказал и суд уже кончился.
Глава тринадцатая
Приближалась пора весеннего кочевья. В начале апреля, а если весна ранняя, то и в конце марта, в селе начинается веселая суета: сворачивают кибитки, навьючивают на верблюдов и группами в несколько семей разъезжаются по весенним пастбищам. Одни перебираются в низины, где земля надолго насытилась дождевой водой, другие - ближе к колодцам. Да весной везде хорошо, куда ни пойди. Я только не умею об этом рассказывать, но если бы вам довелось провести месяц на мягком травяном ковре, вдохнуть запахи свежей земли, если бы вы хоть раз увидели лица скотоводов, прислушивающихся к далекому грому, и полюбовались дождевыми потоками… Представляете: целые потоки воды, желтоватой, мутной, но такой сладкой и щедрой!
Старые люди говорят: живи в песках, ешь пшеничный хлеб с жареной бараниной, пей верблюжье молоко и простоквашу - никакая болезнь не возьмет. Не знаю, так ли это, но весна в песках славная. Правда, минует апрель, и зеленые душистые травы высохнут, жгучее летнее солнце превратит их в жесткое сено. Но и за короткую степную весну люди немало успеют получить от природы. Те, у кого много скота, привезут с весенних пастбищ по пять-шесть огромных кувшинов масла. Масло будут топить в больших казанах, бросив туда по горсти пшеничных зерен для очистки. Когда зерна вытянут из масла все ненужное, его разольют в чашки и будут угощать всех соседей - получается вроде небольшого тоя.
Потом масло опять сольют в кувшины и зароют в кибитках - до осени. Осенью из Теджена привезут густой сладкий арбузный сок и смешают с топленым маслом. И опять угощение.
Вот что такое весенние кочевья!
Но нынче год особый - военный год, и весна особая - военная. И к перекочевке готовятся как-то вяло, без радости. Не только потому, что овец и верблюдов стало меньше, - тревожно у нас в эту весну. По селу ходят упорные слухи, будто нас переселят на целинные земли, на Амударью.
Все началось с собрания, на которое приехал представитель райкома Довлиханов.
Представитель сказал, что район наш животноводческий и поэтому в производительном труде заняты лишь чабаны, а прочие не работают, тогда как по Амударье пустует плодородная, обильная водой земля. Ее там много, хватит и для скотоводства, и для земледелия, но обрабатывать некому. Говорил Довлиханов строго, и получалось у него так, точно все мы, живущие в песках, чуть ли не бездельники, не хотим работать. Старики обиделись, заворчали. Тогда представитель повысил голос. Он сказал, что старикам осталось мало жить и они обязаны подумать о молодых, а не использовать свой авторитет для того, чтоб подбивать людей на сопротивление правительству.
Тут поднялся Анкар-ага.
- Не лишнее ли ты сказал, парень? - спокойно спросил он.
- Я вам не парень! - закричал Довлиханов. - Я представитель райкома и говорю от имени партии!
- Если от имени партии и правительства - сохраняй спокойствие, говори разумно и уважительно, как положено говорить с народом. Разве тебя прислали оскорблять нас?
- Оскорблять?! Вот как вы заговорили? - Представитель достал из кармана блокнот. - Как фамилия этого агитатора? - спросил он, обращаясь к Сазаку. Тот не ответил.
- Меня зовут Анкар, - отчетливо произнес Анкар-ага. - Отца звали Аманлы. Записал? Что тебе еще надо?
- Ничего. Все ясно. Я вижу, ты вожак в этом стаде! Но не забудь: кроме вожака с бубенцом есть еще и пастух с палкой!
- Ну, люди, - Анкар-ага с улыбкой обернулся к односельчанам, - если нам достанется такой пастух, наверняка передохнем с голоду!
- Ничего, Анкар-бай, - отозвался другой старик, - случается, овцы с голоду пастушью палку грызут.
- А вот у меня козел был! - со смехом выкрикнул седобородый чабан. - Чуть брюхо мне не распорол, когда я на него палкой замахнулся.
Довлиханов метнул в толпу сердитый взгляд, собрал бумаги, сунул их в папку и ушел не прощаясь. Ночевать он не остался. А Анкар-ага, никому ничего не говоря, в ту же ночь уехал в Ашхабад.
Глава четырнадцатая
Санджарову не спалось. Он лежал и курил одну папиросу за другой. Нет, не справиться им с переселением. Вот Анкар-ага, близкий человек, верит Санджарову, как самому себе, а сказал ведь: "Разлученный с родиной плачет всю жизнь". И на том стоит. Уж как его Санджаров уламывал: и о трудностях говорил - "песком сыт не будешь", и - "переселение выгодно самим степнякам". А он? "В нашем селе не найдешь человека, готового ради выгоды на чужбину податься. Здесь мы родились, здесь и глаза закроем". Ну как их убедить? А переселять все равно придется… Зазвонил телефон. Санджаров вскочил, торопливо прошел в другую комнату и взял трубку.
- Добрый вечер, товарищ Санджаров. - Он сразу узнал спокойный голос наркома. - Спали уже? Это неплохо, что ложитесь вовремя, другое плохо. Жалоба на вас. И не кому-нибудь, а председателю Совнаркома.
Санджаров сел, собираясь слушать.
- С переселением-то у вас не ладится!
- Точно, товарищ нарком, не ладится.
- Сегодня к председателю Совнаркома явился один старик из Учоюка!
- Из Учоюка?!
- И я сначала усомнился. Но все правильно, был такой посетитель. Так вот, товарищ Санджаров, что-то там ваши люди перемудрили: запугивали, что ли… Решили, видно, не церемониться. Придется вам разобраться на месте. И помните - никакого принуждения: разъяснять, разъяснять и разъяснять! Ясно?
- Ясно, товарищ народный комиссар, - еле слышным голосом ответил Санджаров. - Спокойной ночи.
Он вернулся в спальню. Лампа на тумбочке не горела - движок уже перестал работать. Санджаров открыл форточку, лег, взял папиросу.
- Ругали? - сонным голосом спросила жена.
- А ты думаешь, ночью звонят, чтоб благодарность объявить? - Санджаров шарил по тумбочке, не находя спичек.
- Опять куришь! Господи, ведь не продохнуть! А еще говорил - бросишь.
- Да, бросишь тут… - Санджаров поднял с коврика оброненный коробок.
…Из Ашхабада Анкар-ага вернулся через несколько дней довольный, однако ничего рассказывать не хотел.
Как-то утром, когда вся семья пила чай, пришел старик из соседнего села, давний знакомый. Гость справился о здоровье, о вестях с фронта, о том, как в селе с продовольствием. Не забыл помянуть добрым словом покойную бабушку Дурдыгюль, пожелал, чтоб земля ей была пухом. Взглянув краем глаза на Кейик, сообщил, что слышал о женитьбе Юрдамана, но на свадьбу прийти не смог. "Да принесет новая невестка благо в твой дом!" - торжественно произнес старик. И только после всех этих необходимых предварительных разговоров открыл, из-за чего явился к Анкару-ага: люди говорят, в Ашхабаде он был, насчет переселения беседовал с большим начальством.
Почтенного гостя Анкар-ага не мог обидеть. Пришлось все изложить по порядку. Впрочем, позднее, по просьбе односельчан, неоднократно повторял он свой рассказ.
- До Ашхабада я добрался быстро - машина шла, груженная саксаулом. Переночевал в караван-сарае ка Текинском базаре, встал пораньше и - прямо в Совнарком. Иду сразу к самому главному. Нет, говорят, его, будет после обеда. Пришел после обеда - собрание. Походил я по базару, вернулся - говорят, ушел; может, зайдет вечером. Сел я у двери, где караул стоит, жду. "А вы, - спрашивают, - отец, на прием-то записаны? Без записи едва ли примут". - "Не записан, говорю, но все равно примет, не может он меня не выслушать - дело важное". Стемнело, я все сижу. Потом вижу: подъезжает машина, вылезает из нее человек, плотный, невысокий, кожаное пальто на нем, как у Санджара Политика, шапка смушковая. Увидел меня, остановился. "Здравствуйте, говорит, отец! Что это вы так сидите сиротливо?" - "Здравствуй, отвечаю, сынок! Жду я одного человека". - "Кого же?" - "Да самого главного. Дело у меня к нему важное". - "Важное, говорите? - Посмотрел на меня внимательно, на часы глянул. - Ну что ж, пойдемте, расскажете". И удивительно, насколько маленькие начальники чванливы бывают, настолько настоящее начальство просто с людьми держится. Чаю мне сам в пиалу наливал. Я вот на невестку обижался, а, оказывается, у них, у ученых людей, это первое уважение. Рассказал я Совнаркому про паше собрание, про представителя этого. Хмурится. Я сначала думал - на меня сердится, что жаловаться приехал. Сердится не сердится, думаю, скажу все как есть. Выслушал он меня, потом говорит: "Нехорошо у вас там, отец, вышло. Не поняли вы друг друга. Одно могу сказать - против воли народа никаких решений приниматься не будет. Поезжайте, успокойте людей, пусть работают, как работали". На том и расстались, до самых дверей проводил…
- Ну теперь до него рукой не достать! - с улыбкой заметила Кейик, когда свекор вышел проводить гостя. - Думает, и правда - правительство с ним советоваться станет. Надо будет переселять - и переселят!
- Бог с тобой, невестка! - испуганно пробормотала тетя Дурсун. - Как ты легко толкуешь! Может, тебе хочется переселяться?
- А что особенного? - спокойно отозвалась Кейик. - Я привыкла на земле работать. А тут, в песках, с тоски пропасть можно. Целыми днями сидишь без дела. А знаешь, мама, - вкрадчивым голосом добавила Кейик, - говорят, там, на Амударье, сплошной сад!