Я невольно фыркнул:
- Это как понять, тетя Огулдони? Что "такое" ты имеешь в виду?
Тетя Огулдони нисколько не удивилась, услышав мой голос. И ответила не оборачиваясь, словно давно уже беседовала со мной:
- "Такое", милый мой, это то, что ни мне, ни твоей матери не понадобится, а только вам, мужикам, потребно. Знаете, проклятые, женскую слабость и пользуетесь. Как начнете вокруг бабы увиваться, голову дурить, редко какая устоит. А ты чего это больно заинтересовался? - вдруг спохватилась она. - Соседка! Слышишь, какие твой младшенький разговоры ведет? Пожалуй, женить пора. Чего-чего, а невест сейчас в достатке, - может, сосватаем ему?
- Придет время - сосватаем, - вздохнула мама. - Я слышала, ты тут Гыджу поминала. Правда, что ее завскладом назначили?
- А чего же не правда? Вчера и назначили. Мне что, мне все равно, но кое-кому это не по душе придется. Вот Анкар-ага… Как он посмотрит?
Послышался сердитый кашель. Это Поллык-ага поднял голову с подушки. Сейчас он должен сесть, взглянуть на часы, которые недавно купил и по которым еще не научился узнавать время. Взглянуть и важно сказать: "Чуть было не проспал…"
Нет, сегодня все вышло не так. Едва Поллык-ага зашевелился, тетя Огулдони, сообразив, что он не мог не слышать ее слов, обернулась с умильной улыбочкой:
- С добреньким утром, начальник! Уж я жду, жду, когда проснетесь… Спичечками разжиться… Измучилась с проклятыми камнями, а у вас спички всегда найдутся… Вам, при вашей должности, никак нельзя без них… А то чаю вскипятить не можем…
Поллык-ага достал из кармана спички, тетя Огулдони подпрыгивающей походкой засеменила к нему. Однако Поллык-ага оказался настолько предупредительным, что поднялся с постели и, подойдя к очагу, сам стал разжигать огонь.
- Вот, горит. - И добавил угрюмо: - А сплетни с утра пораньше не следовало бы распускать…
- Не дай бог! - с готовностью отозвалась тетя Огулдони. - Типун на язык этим сплетникам! Какая нам разница: Гыджа будет складом управлять или кто другой…
Поллык-ага выразительно посмотрел на меня и, сказав жене, что чай будет пить позднее, ушел.
Когда мы напились чаю, он вернулся и сразу же подозвал Солтанджамал и меня.
- Чего расселась? - прикрикнул он на жену, которая устроилась рядом послушать новости. - Сходи к соседям, что ли.
- Не кричи! - огрызнулась женщина. Однако поднялась.
- Иди, иди!
Разговор обещал быть серьезным: Поллык-ага достал часы, взглянул на них, положил обратно в карман и начал так:
- Товарищ Солтанджамал, а также товарищ Еллы.
Вчера было заседание правления. Выступал наш новый председатель. Вопросы такие. Первое - чтобы доярки во время работы не занимались сплетнями. Это товарищ Довлиханов особо подчеркнул… Второе - о торжественном праздновании Первого мая, ударницы получат премии. Третье - с завтрашнего дня Гыджа заведует складом. И четвертое - почту теперь будут возить попутно, кто поедет в район. Сдадут шерсть и заедут за почтой. Вот и все. Вопросы есть?
- Какой из Гыджи заведующий! - Солтанджамал презрительно скривила губы.
Прежде чем ответить, Поллык-ага снова достал часы и внимательно поглядел на них.
- Женщина в колхозе - большая сила, - внушительно сказал он. - А Гыджа в основном жена бывшего актива. И грамотная.
- Скажите, Поллык-ага, Гыджу выбрали или назначили? - поинтересовался я.
Поллык-ага помолчал, подумал.
- А ты что, против?
- Да нет, просто хочу знать.
- Выбрали. Председатель выбрал. Сказал, что завскладом уходит в армию и нужно подобрать на его место расторопную грамотную женщину. Сазак, прежний наш председатель, назвал Гыджу. Вот мы ее и выбрали.
- Выбирает только общее собрание, - заметил я так, для порядка. - Я считаю, что Гыджа вполне справится.
- Это хорошо, что так считаешь. - Поллык-ага исподлобья взглянул на меня. - Только вот что я тебе скажу, Еллы. Ты, может, и грамотнее нас - учитель, но мы тоже, слава богу, на государственной работе и кое-что понимаем.
- Конечно, - согласился я. - Никто не спорит. А который теперь час, Поллык-ага?
Старик опять достал часы.
- Большая стрелка немного перегнала маленькую, - сказал он.
- Понятно. Большое спасибо, Поллык-ага. Мы пойдем?
- Идите. - Он важно кивнул головой.
Глава двадцать четвертая
Кибиток на Ганлы не больше, чем на Юсупе, и все же это центр, потому что здесь палатка председателя, а возле нее вырыт глубокий погреб, крытый хворостом и колючей травой. В погребе склад.
Каждый день в склад привозят свежесбитое масло. Чаще приезжает сам Поллык-ага, но иногда поручает это дело Солтанджамал. Вот и сегодня масло привезла она. Уложила верблюда, прочитала прибитый над дверью лозунг: "Товарищи доярки и стригали! Достойно встретим 1-е Мая! Наше дело правое. Мы победим!" - и начала стаскивать тяжелые бидоны.
Из погреба вышла Кейкер с толстой коричневой тетрадью в руке. Увидев Солтанджамал, сунула тетрадку в карман и стала помогать ей.
- Как живем, Кейкер? Как новая заведующая? Она здесь?
В вопросе явно слышалась издевка, и Кейкер лишь кивнула в ответ. Они потащили кувшины вниз.
В разделенном на отсеки полутемном погребе было прохладно. У самой двери стояли весы, маленький столик и два стула. К весам привязана табличка с надписью: "Курить воспрещается". "Ну да, на стенку-то здесь не повесишь", - мельком подумала Солтанджамал. Гыджа с карандашом в руке стояла возле кувшинов с маслом, по самое горлышко зарытых в землю. Она видела Солтанджамал, но не поспешила ей навстречу, сделала вид, что поправляет шерстинку на горле кувшина - от муравьев. Новая заведующая была в длинном полушелковом платье, поверх него - белый халат и пиджак Вейиса, на ногах - хромовые сапоги. Мгновенно прикрыв рот концом головного платка, Солтанджамал прихватила его зубами. И лишь когда Гыджа подошла, - притворно охнув, открыла лицо.
- Ой, это ты, Гыджа? А я думала, что за мужик ходит! В сапогах!
Гыджа насмешливо глянула на нее:
- А чем я не мужчина, раз от меня молодухи закрываются!
- Что и говорить: и пиджак, и сапоги. Одного только не хватает. Ну этого, как говорится, не займешь, не купишь!..
- А зачем покупать? - Гыджа усмехнулась. - Даром сколько хочешь предлагают. Отбою нет.
- И ты, конечно, не теряешься?
- А чего ж… Иначе заведующей не назначили бы. Ну, еще чем поинтересуешься? Все ясно? Тогда давай тащи бидоны на весы!
До сих пор Солтанджамал полагала: никто из односельчан не одолеет ее в перебранке, а Гыджа вот одолела. Стиснув зубы, Солтанджамал взвесила масло, оформила документы. Выйдя из погреба, плюнула с остервенением и стала поднимать верблюда. Из погреба слышался спокойный перестук костяшек - Гыджа считала на счетах.
Глава двадцать пятая
На весенние пастбища мы уезжали втроем, а возвратились вдвоем с Джаннет. Маму мы схоронили.
Когда караван, отвозивший в райцентр шерсть, привез извещение о смерти брата, плакали все: мама, Джаннет и я. Но мы с сестрой не знали, что мама плачет по-другому, не так, как мы.
Она лила слезы один день и одну ночь. Потом перестала. И перестала говорить с нами. И есть перестала. Целую неделю ничего не ела. Приходили соседки: тетя Огулдони, жена Поллыка-ага, Солтанджамал. Мама и с ними не говорила, даже не смотрела на них. Около полуночи взяла пиалу с чаем, отпила глоток и долго смотрела на спящую Джаннет. Я тоже взглянул на сестру. Она показалась мне вдруг очень красивой. Мама подняла руку, положила ее мне на колено, вскрикнула и упала ничком.
Почему она умерла? Ведь не одни мы получили в те дни извещение. И как мы теперь будем без нее? Когда мама умерла, мы узнали, что ей было только сорок шесть лет. А раньше я думал, что мама уже старая. Вернее, я об этом просто не думал, мне казалось, что мама была всегда и всегда будет.
Когда у покойной остаются маленькие дети, им можно сказать, что мать ушла на базар, что она вернется. Дети верят. А мы с Джаннет знали, что мама не вернется, что мы никогда ее не увидим. Только ночью, вернее, под утро, когда за кибиткой начинала греметь посуда, нам с Джаннет казалось сквозь сон, что это мама готовит завтрак. И мы сладко дремали.
- Вставайте, ребятки! - раздавался над нами ласковый голос соседки. Нет, это не мама, она никогда не называла нас "ребятками". Начинался новый день, еще один день без мамы.
В Учоюке живут разные люди, есть и добрые, и не очень, но я точно знаю: когда умерла мама, нашему горю сочувствовали все. Одной из первых пришла с колодца Ганлы Гыджа. Я не видал ее с тех пор, как она обругала меня в своей кибитке. "Крепись, Еллы, - сказала она, - сейчас в каждой семье беда". Почему-то меня очень тронули эти слова, может быть, потому, что их сказала злая Гыджа.
На поминках она вела себя так, словно была нашей старшей сестрой, хозяйкой кибитки, и это ее обязанность - как положено справить весь обряд; она хлопотала без отдыха: варила, мыла посуду, прислуживала гостям. Когда понадобилось вырыть яму для большого казана, Гыджа молча взялась за лопату. Женщины стали в сторонке, с тревогой поглядывая то на Гыджу, сильными взмахами отбрасывавшую в сторону песок, то на Анкара-ага, спокойно наблюдавшего за ней. Наконец какая-то старуха не выдержала:
- Анкар-бай! Чего же вы смотрите! Разве это женское дело - под очаг землю копать! Такое бог не примет!
- Ничего, старая, примет, - отозвался Анкар-ага. - Если от чистого сердца - примет.
Старуха бросила на Анкара-ага негодующий взгляд и, поплевав себе за ворот, отошла.
В тот день, на поминках, я услышал такой разговор между стариками.