4
Осень сорок первого года была на исходе. Фашистские орды топтали землю Белоруссии, Украины, Прибалтики, вплотную подошли к Москве. Наши заводы, перебазированные в восточные районы страны, делали все, что могли, выбивались из сил, но работали пока не на полную мощность, явно ощущалась нехватка танков, самолетов. Она возмещалась беспримерным героизмом наших воинов. Газеты писали, что один наш истребитель вступил в бой с шестью истребителями противника и вышел победителем. Сообщалось о беспримерном подвиге капитана Гастелло, о том, что летчики под командованием полковника Преображенского бомбили военные объекты Берлина и успешно вернулись обратно…
Шесть раз уже вылетал Керим Атабеков на боевое задание. Сегодня был седьмой вылет. Казалось, можно было уже привыкнуть ко всем особенностям полета, по Керим все равно воспринимал детали взлета бомбардировщика словно впервые. Вот пилот Николай Гусельников дал полный газ - и стремительно побежали назад деревья, окаймляющие взлетную полосу. Вот перестала трястись мелкой дрожью турельная установка пулемета - это самолет оторвался от земли. Слабо, чуть слышно стукнуло - самолет убрал шасси. "Как засыпающий ребенок поджимает ноги", - подумал Керим, хотя тяжелый "СБ" совершенно не подходил для такого сравнения.
- Как дела, Абдулла? - осведомился Гусельников через переговорное устройство.
- Нормально, командир! - тотчас отозвался штурман из своей носовой кабины, отозвался быстро, точно ждал вопроса, хотя он вообще отвечал так, словно боялся, что его перебьют и не дадут договорить. - Над целью будем вовремя.
Гусельников удовлетворенно кивнул: хороший штурман Абдулла Сабиров, грамотен, точен, никогда не ошибается с прокладкой курса, с начала войны летаем вместе. А вот стрелок-радист - новичок, всего несколько вылетов, но держится вроде ничего, уверенно держится, не суетится. И стреляет прилично.
- Как у тебя, Керим? Что видно?
- Ничего не видно, товарищ лейтенант.
- Мерзнешь?
- Наоборот, жарко. Каракумы вспомнил.
- Ты там не очень в воспоминания углубляйся, наблюдай внимательнее и докладывай немедля. А то твой предшественник…
Командир не договорил, но и так ясно было - предшественник Керима недоглядел, просмотрел выскочивший из-за облака "мессер", и в результате Гусельников с трудом дотянул поврежденный "СБ" до аэродрома, на маленьком кладбище которого и похоронили незадачливого стрелка-радиста.
Поворачиваясь на турели, Керим до боли в глазах всматривается в холодную голубизну, ожидая появления врага, чтобы влепить в него хорошую пулеметную очередь, по "мессеров" не видать, исчезли даже облачка, за которыми любят таиться эти хищники, и Керим невольно переводит взгляд вниз, на землю. А там виднеются разрушенные деревни, чем-то напоминающие ледяные глыбы во время ледохода. Черные поля, подернутые наволочью дыма, похожи на раны, нанесенные войной земле, и черные трубы пепелищ словно просят помощи у неба. Мелькнула мысль: если бы в огне войны сгорел аул Торанглы, такой ли вид был бы у пожарища?
Керим тут же одернул себя за недобрую мысль, ибо сразу же в дымной наволочи появились фигуры деда и жены, фигуры аульчан, мечущихся в отчаянии среди руин. Керим поежился, стараясь думать о другом, Например, о чем расспрашивал его Николай Гусельников, когда они бродили по вечернему аэродрому. Каракумами пилот интересовался, живностью, которая там водится. Смешные иногда вопросы задавал: правда ли, что шакалы обгрызают только сапоги у спящего человека, а самого спящего не трогают? А правда ли, что очень много людей умирают от змеиных укусов? А почему Амударью именуют Джейхуном?
Керим с удовольствием вспоминал родные края, обстоятельно отвечал Гусельникову на все вопросы: шакалы вообще людей боятся, близко к ним не подходят, разве что кур да дыни воруют; змеи людей не кусают, они живут в таких местах, где людей нет, а при встрече уступают Дорогу, змея существо безобидное, не то что фашист; "Джейхун" - название старое, так реку за ее своенравный норов прозвали "Бешеная", значит, то и дело русло меняет…
- Атабеков, как небо? - Это голос командира в переговорном устройстве.
- Все в порядке, товарищ командир! - рапортует Керим.
- Смотри внимательней. С нами истребителей нет, прикрывать некому.
- Смотрю.
- Скоро линия фронта, штурман?
- Скоро, командир. Пройдем во-он тот полог облаков - увидим.
- Как настроение, Абдулла?
- Нормальное настроение, командир… Гляди вниз.
Облачная пелена внизу поредела, стала рваться, показалась линия фронта. Отсюда, с высоты, ничего страшного или просто впечатляющего, и дула орудий торчат - будто спички, воткнутые ребятишками в бороздки на огороде. Если бы оно было так на самом деле!
Штурман озабоченно вглядывается в расстилающийся перед глазами рельеф, делает пометки на карте. Он на три года старше Керима по возрасту, но держится так, словно старше на все десять лет. Высокий, худой, губы тонкие, поджатые, будто все время что-то на уме держит. Он туркмен, но родом из Казани, куда отец переехал из Ставрополя. Отец - жестянщик первой руки, великий мастер по всяким переносным печуркам, чайникам, тазам и прочему жестяному хозяйству. Его изделия пользовались хорошим спросом на рынке, он и сына ладился к своему рукомеслу пристроить - хлебное. Да Абдулла не захотел - его небо манило, сумел, когда на действительную взяли, на курсы военных штурманов попасть. Сестре Розии фотографии слал - бравый парень в форме летчика, даже улыбнуться пытается. Но улыбка у Абдуллы почему-то не получалась, в отца пошел, за них обоих Розия улыбалась - и губки у нее розовым бантиком были, не в ниточку, как у брата и отца, и личико круглое, и фигурка - хоть на обложку спортивного приложения к журналу "Огонек" или на плакат - "Готов к труду и обороне". Она не питала особого пристрастия к деньгам, как старый Сабир или Абдулла, безделушками не увлекалась, хотя и загорались глаза, когда брат дарил какую-либо ерундовину - серьги там или колечко. Отец до этого не снисходил, он копейку берег и детей наставлял в той же вере.
Руки пилота - как продолжение штурвала, ноги в меховых унтах ощущают малейшее движение педали. Думать почти не надо - движения автоматические, как и должны быть у хорошего пилота, а Гусельников пилот не из худших. Еще в школе он учился, попалась в руки книга, написанная Николаем Бодровым, "Хочу быть летчиком". Он прочитал ее - и заболел небом. С тех пор, кроме спорта и авиации, его не интересовало ничего. Он записался в авиакружок. Сперва это были модели самолетов, потом прыжки с парашютной вышки, потом полеты на учебном игрушечном самолетике и, наконец, военное авиационное училище. Здесь и застала его война. Программу в училище сократили, выпуск был досрочным, курсантов аттестовали недоученными, но летчиков не хватало позарез, как, впрочем, и самолетов. Тот же "СБ", за штурвал которого пришлось сесть, еще в Испании показал себя и тихоходным и уязвимым, но лучших пока не было.
- "Четверка", как дела? - Это вопрос ведущего, полковника Брагина.
- Я "четверка", все в порядке.
- Следите, скоро цель.
Цель - городок, в котором разведка обнаружила сосредоточение вражеских войск, штаб, склад горючего и боеприпасов.
- По курсу цель, - докладывает штурман.
Гусельников отжимает штурвал, самолет идет на снижение. Теперь только прямо и прямо. А зенитки бьют остервенело, все небо вокруг самолета в белых хлопьях снарядных разрывов. Вперед! Прямо! Вперед! Не упустить момент, когда надо нажать кнопку бомбосбрасывателя!..
Самолет дернулся - словно градом сыпануло по корпусу. Потом он дал крен, разворачиваясь, снова заходя на цель, а внизу уже рвалось пламя, такое маленькое и безобидное, если глядеть сверху.
- Цель накрыта! - сообщает бесстрастный голос штурмана Сабирова.
- Второй заход! - отвечает напряженный голос Гусельникова.
И снова стокилограммовые бомбы летят вниз, туда, где панически мечутся крошечные человеческие фигурки, где растет и ширится, наливается багровым и черным игрушечное пламя.
Тяжелый молот с грохотом бьет по кабине Керима. Его рвануло, ремни лопнули, он сильно ударился обо что-то, невидимое в густом дыму, заполнившем кабину, и потерял сознание.
Очнулся от ледяной струи воздуха, врывающегося в пробоину. Первая мысль была: сбили, падаем!.. Но мотор самолета работал ровно, лишь воздух в пробоине свистел. Взгляд упал на тягу руля поворота - и сердце оборвалось, стало падать быстрее самолета: тяга была надкусана осколком вражеского снаряда и держалась на "честном слове". Того и гляди лопнет.
- Командир! - закричал Керим, кашляя и задыхаясь от дыма. - Тягу перебило, командир!
Никто не отозвался.
"Погиб Гусельников?" - похолодело внутри у Керима.
Самолет выровнялся - нет, жив Николай! Жив! Но тяга-то, тяга… И почему не отвечает Гусельников? И голова кружится… соль во рту… странная соль… Свиста из пробоины не слыхать - необычный звон заполняет уши…
- Гусельников! Командир! Сабиров!
Не отвечают ни командир, ни штурман. Откуда знать Кериму, что перебито переговорное устройство, что целы и Абдулла, и Николай. Звенит, поет у Керима в ушах, тошнотно кружится голова, а мысль стучит, как дятел: "Тяга… тяга… тяга…" Он с трудом дотягивается до "надкусанной" дюралевой трубы. Пальцы его стискивают "надкус" и костенеют на нем - в тисках сильнее не сожмешь. Удержать разрыв, удержать во что бы то ни стало, иначе самолет потеряет управление и упадет! Удержать!..
И эта мысль была последней перед провалом в забытье.