- Пей сам, не пить же мне одному!
- Не могу, Гуллы-шура, пейте сами.
Гуллы не заставил себя дважды просить, опрокинул одну за другой две пиалы, запустил пятерню в подставленное блюдо с бешбармаком. Прожевал, шумно чавкая, глотнул.
- Ночью сегодня из Москвы звонили…
Казахи торопливо закивали.
- Постарайся, мол, Гуллы Кельджаевич. Постараюсь, говорю, понимаю, что и танки нужны, и самолеты, чтобы успешно бить врага…
- Мы же собирали на танк! - перебил Гуллы одноглазый молодой казах. - Совсем недавно тебе деньги на танк отдали!
Гуллы подскочил как ужаленный.
- Ты что хочешь сказать, косой?.. Я присвоил эти деньги, что ли? Или тебе хочется, чтобы в наши края фашист пришел? Так сразу и говори!
- Не сердитесь, Гуллы-шура, он молодой, глупый, говорит не подумавши, - успокаивал гостя старый казах, незаметно подмигивая молодому. - Пейте еще вино, давайте я вам налью.
- Молодой! - сердито отдувался Гуллы. - Все равно веди себя пристойно, а то не погляжу, что ты одноглазый… в рабочих батальонах и с одним глазом принимают.
- Простите его, шура-ага.
- Ладно, прощаю пока… Налей-ка… Уф!.. Хорошо пошло… Да-а… звонят, значит, мне из Москвы: "Дорогой Гуллы Шихлиевич…"
- Вы сказали давеча "Кельджаевич", - не удержался от ехидной реплики одноглазый.
Но Гуллы сразил его испепеляющим взглядом.
- Кельджаев - это моя фамилия, давно запомнить надо. А Шихлы - отца моего так звали… И говорят мне из Москвы: "Деньги на танк, которые ты прислал, мы получили. Теперь шли на самолет, самолетов не хватает, помогай, пожалуйста". Разве я могу сказать: "Нет, наши люди жадничают, прячут деньги под кошмой, не хотят государству помогать"? Хорошо, отвечаю, соберем деньги и на аэроплан, вышлем немедля… Наливай-ка, что ли, пока еще не тридцатки отсчитываешь, хоть и то красненькое, и это… Ух, пошла!
- А сколько стоит аэроплан, Гуллы-шура?
Гуллы пожевал губами, поднял глаза к тюйнуку.
- Сколько? Аэроплан… то есть самолет стоит… он стоит… двадцать тысяч рублей он стоит!
- Нам столько не собрать, Гуллы-ага, - переглянулись казахи. - Даже если всю свою домашность продадим, нам никто таких денег не даст. Так и передайте.
- Хорошо, - миролюбиво согласился Гуллы, - так и передам. При вас передам. Прямо сейчас. У меня аппарат есть для прямой связи с Москвой.
Он вытащил из бокового кармана пиджака трофейную, купленную по случаю авторучку. Отвинтил колпачок. Не жалея позолоченного пера, воткнул его в землю возле края кошмы, на которой сидел. Колпачок поднес к уху. Казахи следили за ним как завороженные.
- Але, Москва, - заговорил Гуллы, и не понять было, куда он смотрит - то ли перед собой, то ли по сторонам. - Москва?.. Гуллы Шихлиевич беспокоит вас… Попросите мне…
- Погодите, Гуллы-шура, - торопливо остановил его кто-то за руку, - погодите, Гуллы-ага!
- Эй, не зовите пока… тут казахи что-то удумали… сказать что-то хотят… Ну, что вы хотите сказать?
- Не торопитесь, Гуллы-шура, - сказал самый пожилой казах. - Мы поговорим между собой немножко, посоветуемся, подсчитаем, у кого сколько есть… Вы угощайтесь пока, пейте вино, а мы пойдем потолкуем.
- Сразу не могли по-человечески сказать! - прикрикнул на них Гуллы, выдернул авторучку из земли, очистил ее аккуратно, навинтил колпачок, спрятал в карман пиджака, а пиджак положил рядышком - ненадолго, мол, отсрочка, быстрее думайте да подсчитывайте. - Идите. Но если без денег вернетесь…
- Не беспокойтесь, Гуллы-шура…
Один за другим казахи вышли из юрты, а Гуллы начал пировать вовсю. Посмеиваясь над простаками, опрокидывал пиалу за пиалой, ронял кусочки жирного мяса на рубашку, на кошму, на пиджак. Веки его постепенно тяжелели, голова то и дело соскальзывала с руки, на которую он пристраивал ее. Наконец он уснул, всхрапывая как баран, которому надрезали горло.
И приснилось ему, что справляет он большой той. Шестой сын у него родился - по этому случаю той. Костры горят, бахши поют, люди улыбаются, а сам Гуллы хохочет во все горло - ему можно, он хозяин. Жарко ему от костров, раздеваться он начинает и раздевается догола. Но совсем не стыдно ему, а, наоборот, гордость из, него прет. Сына голенького подают ему - принимает сына, а жар от костра все сильнее, пот глаза заливает, все расплывается… Не выдержав, кидается он в хауз. Но и вода жжется. Размахивает руками, чтобы поплыть, - не получается, что-то горячее и зловонное плещет в лицо…
Проснулся Гуллы, отфыркивается, пытаясь сообразить, где он и что с ним. Голова раскалывалась от боли, и сам он себя чувствовал так, будто его в двух крутых кипятках сварили. Жбан рядом валяется и красная лужа… А-а, это он, значит, руками махая во сне, жбан опрокинул, Вино пролилось. А вином казахи угощали.
Где казахи?
Ни живой души вокруг. Лишь понурый мерин стоит, привязанный к вбитому в землю колу. Но ведь уснул-то Гуллы в юрте, на добротной кошме! А ни юрты, ни кошмы, как во сне они приснились…
А солнце не приснилось - печет оно сверху вовсю, и Гуллы от него распух, как дохлая собака на солнцепеке. Во рту сухо: горошину брось - зазвенит, будто бычий пузырь, горько во рту, мерзко. Даже встать сил нет, встал на четвереньки.
"Обманули, проклятые казахи! - изумился Гуллы. - Меня обманули, Гуллы-гышыка, меня провели! Ах, собачьи дети! Ну погодите, попадетесь вы мне теперь, у слепого только один раз посох крадут… А кто это там на ишаке едет? Уж не сам ли святой Хидыр - покровитель путников?"
Подъехал, однако, не Хидыр-ата, а Атабек-ага. Он повстречался недавно с откочевывающими казахами, те рассказали, что их окончательно допек налоговый инспектор Гуллы-гышык и они решили переселиться в соседний район. Поэтому Атабек-ага смотрел неприветливо, ни капли жалости к распухшему от вина и солнца Гуллы не было в его глазах, одно осуждение.
- Что стоишь на четвереньках? - спросил он, подъезжая. - По-человечески встать на ноги не можешь?
- А это действительно ты, Атабек? - перестраховался на всякий случай Гуллы. - Казахи чертовы бросили меня одного. Разве так порядочные люди поступают? Дай воды напиться!
Атабек-ага протянул обшитую сукном военную флягу - подарил когда-то командир пограничников хорошему проводнику и следопыту во время погони за остатками банды курбаши Джунаид-хана. Долго булькал Гуллы-гышык, захлебывался, кашлял, давился. Наконец пришел в себя, остатки воды из фляги на голову вылил.
- Хорошо-о-о…
- Мало хорошего, - сердито сказал Атабек-ага, - ведешь себя неправильно, должность государственную порочишь. Ты кривой тропкой идешь - люди думают, что вся власть кривой тропкой идет. Плохо. Завтра же поеду в район к Баллыбаеву, выясню, что он тебе разрешает делать, а что ты сам придумываешь, ссылаясь на Баллыбаева. Не говори потом, что не слышал!..