Оттого ли он сгорбился, что всегда смотрел вниз, или всегда смотрел вниз оттого, что сутулый?
Он дошел до дверей Дадаша. И так эти двери открывал, словно у них прощения просил за то, что открывает. Открыв дверь, он бочком, на цыпочках, семеня, вошел внутрь. Вошел так, будто там кто-то спал или болел.
Дадаш собирал бумаги в свой большой пухлый портфель. Портфель был такой громадный, что в нем можно было уместить годовалого ребенка.
Тахмина, достав из ящика небольшое зеркальце, красила губы, потом облизнула помаду языком.
Курбан, опустив голову, что-то писал.
- Здрасьте, - сказал Мамед Насир.
- Ну что, Мамед Насир, - сказал Дадаш, - ты, кажется, хочешь что-то сказать?
Мамед Насир предложил:
- Может, сыграем, а?
- Клянусь честью, спешу, а то бы, знаешь, с удовольствием. - Он взял в руки свой монументальный портфель, сказал уверенно: - Ну, будьте здоровы.
Широкая спина на минуту заслонила дверь.
Мамед Насир, поклонившись этой спине, сказал:
- Будьте здоровы, всего вам доброго, - дважды кивнул, прощаясь с этой спиной, а его собственная спина еще больше сгорбилась, он согнулся почти пополам. - До свиданья, девица-красавица, и тебе всего хорошего.
Дверь закрылась. Было слышно, как идет Дадаш, казалось, по коридору марширует пара утюгов. К этому стуку добавился дробный стук каблучков Тахмины - будто на пол закапала вода.
Звуки удалились, исчезли…
Курбан поднял голову.
- Мамед Насир, это правда, что у тебя с Дадашем свои, особые шутки?
- Какие еще шутки?
Курбан усмехнулся:
- Поговаривают, что, когда ты выпьешь вдоволь, приходишь к нему домой часа в два, три ночи. Звонишь. Его жена просыпается, открывает. Спрашивает, что случилось, что за срочное дело такое, а ты отвечаешь: очень срочное дело! И вот к двери подходит заспанный Дадаш в кальсонах, протирает глаза, спрашивает: что стряслось? А ты, - тут Курбан засмеялся хриплым смехом курильщика, - щелкаешь пальцами и поешь:
Тра-та-та-та, тра-та-та,
Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля!
Мамед Насир тоже рассмеялся. Во рту у него не было ни одного целого зуба.
- Бывает, бывает, - сказал он. - Да я этого Дадаша знаю как свои пять пальцев. Сколько лет дружили. Ты тогда еще ребенком был. Первым сюда на работу пришел я. И с тех пор работаю корректором. Семь раз меняли орфографию. И всякий раз я переучивался. И латынь знаю, и арабский, и теперешний. Однажды на углу у Парапета встречаю Мирзу Джалила. На нем был такой голубой парусиновый пиджак, знаешь. В руке - трость. Говорит: "Ну, Мамед Насир, мы так не договаривались, брат!.." Эх, Курбан, люди были! Людей видели!
- Дадаш тоже с тех пор работает, - сказал Курбан.
- Нет, первым пришел сюда я. Потом перетащил Сафтара. Теперь он главный бухгалтер. А тогда был помощник кассира. Подай, прими… И Дадаша я сюда устроил. Однажды вот на этом самом месте встречаю Гейдара Махмудова. Говорит: что случилось, Мамед Насир, ты выглядишь каким-то скучным? Ничего, говорю, спасибо, дай бог здоровья. Но у меня, говорю, есть товарищ. Если можно, возьмите его на работу. Что, говорит, за товарищ? Да вот, говорю, Дадаш. А что, говорит, он умеет? Да все, говорю, что скажете. Пусть, говорит, придет, возьму его пока курьером, а там посмотрим. Эх, люди были тогда! Где они теперь? Остались только детки да клетки. Теперь каждый…
- А это правда, что Дадаш накапал в свое время на Гейдара Махмудова?
Мамед Насир пожал плечами:
- Пойдем-ка сыграем в нарды…
- Так, значит, это ты устроил Дадаша на работу. Смотри, пожалуйста, начал с курьера и как поднялся…
- Да, тогда он был не такой расторопный. То и дело раздавались окрики: "Эй, Дадаш, быстрее двигайся! Шевелись, милый!" Даже стишок сочинили: "Эгей, Дадаш, эгей, а ну-ка побыстрей!" Погляди на него теперь: племянник аллаха.
- Правая рука директора, - сказал Курбан. - Берегись, не попадайся. Но, сказать по совести, тебя он всегда защищает. Прошлый раз опять тебе хотели вкатить выговор, и опять он не дал.
- Дай бог здоровья, - сказал Мамед Насир. - Я-то ничего плохого от него не видел. Ничего, кроме хорошего. Ну, пойдем сыграем в нарды.
- Нет, мне надо бежать. Если я опоздаю хоть на пять минут, жена устроит мне голубую жизнь. Тебе этого не понять, Мамед Насир. Тебе что, ты холостой!
- Холостяк, когда он пьян, независим, как султан. Я, Мамед Насир, одинок и сир.
Он вышел из комнаты. Издательство совсем опустело. Дядя Сафтар запер железные двери и направился к лестнице. Он раньше всех приходил и позже всех уходил.
- Сафтар, - сказал Мамед Насир, - перекинемся в нардишки, а?
Дядя Сафтар был задумчив и сосредоточен. Заслышав голос, он вздрогнул, поднял голову. Будто сразу и не узнал Мамеда Насира, будто видел его впервые. Снял очки, дохнул на стекла, протер их платком.
- Эх, Мамед Насир, - сказал он, - только нардов мне и не хватало.
Два месяца назад у дяди Сафтара умерла жена.
- Ох, Сафтар, - сказал Мамед Насир, - право, этот мир не место для жизни. Вот никак не могу собраться найти время покончить с собой.
- Не стоит труда, - сказал Сафтар, - смерть сама тебя разыщет.
Мамед Насир зашептал:
- Сафтар, говорят, в то время Дадаш накапал на Гейдара, да?
Сафтар махнул платком, как бы отгоняя осу.
- Мамед Насир, ради всего святого, оставь меня в покое. Ты выпил, тебе море по колено…
И ушел, торопливо вышагивая: так-тук, так-тук…
Когда Заур выводил машину из гаража, он вдруг вспомнил, что забыл в ящике стола плавки. Летом он всегда держал их на работе. Смотришь, иногда в конце дня договоришься с ребятами и - на море.
Он подрулил к издательству. Работа окончилась. Люди разошлись. Он постучал.
- Никого нет, - сказал вахтер, - все разошлись.
- Знаю, - сказал Заур и юркнул в дверь.
Поднялся к себе, открыл ящик, взял завернутые в газету плавки. Посмотрел на часы и вдруг удивленно прислушался. С верхнего этажа пустого учреждения ясно слышался стук костяшек. "О, Мамед Насир здесь, оказывается! Интересно, кого это он охмурил? Поднимусь-ка, - подумал Заур, - посмотрю, кого он зацепил. Будет тема для разговора с Тахминой. Вообще Тахмина любит поговорить о Мамеде Насире. Еще расскажу ей историю с экзаменами. А потом поведем другие разговоры, перейдем к делу, к сути, дружище Заур. Ах ты, хитрец!"
Он усмехнулся в усы, пригладил волосы и направился к комнате, из которой доносился стук костей.
Открыл дверь - и обомлел.
Мамед Насир играл в нарды один, сам с собой. Он не видел Заура.
- Ходи, Дадаш, - сказал он и бросил кости. - Ага, шесть - шесть.
Сыграл.
- А теперь твой покорный слуга Мамед Насир.
Кинул.
- Тьфу! Опять два - один! Уж не везет, так не везет…
Заур тихонько затворил дверь и медленно стал спускаться.
Покачал головой, улыбнулся.
- До свидания, - сказал он вахтеру и сунул ему тридцать копеек. Вышел на улицу и вновь покачал головой.
Письмо Дадаша
"Москва, улица Добролюбова, 11, кв. 4.
Профессору Гейдару Махмудову.
От души приветствую Вас, многоуважаемый и дорогой профессор! У меня так занята голова непробиваемой текучкой, что давно уже не находил времени написать Вам. Наконец сегодня, в субботу, я сказал себе: что бы там ни было, я должен выкрутиться и написать хоть несколько слов.
Однако, если я не пишу Вам, это отнюдь не значит, что я ничего не знаю о Вас. Кто бы из знакомых ни приезжал из Москвы, я неизменно о Вас расспрашиваю и неизменно радуюсь, услышав, что Вы здоровы и хорошо настроены. Я горжусь, когда вижу в центральной печати Ваше имя. Вероятно, Вы не вполне представляете себе, дорогой профессор, что значит для нашего поколения Ваше имя, творчество, судьба, жизнь. Когда я думаю о подлинно советском ученом, о подлинно кристальном гуманисте, мужественно, с открытым забралом преодолевающем все испытания, все превратности, я вспоминаю о Вас. То, что вы прошли сквозь такие тяжелые годы, облыжно обвиненный, но не сломленный, с несокрушимой верой в будущее, и заняли вновь достойное место среди строителей нашей жизни - все это урок не только для молодого поколения, но и для нас. В самом деле, даже сейчас еще встречаешь людей, которые, столкнувшись с несправедливостью или злоупотреблением, заболевают страшным недугом равнодушия, опускают руки, уходят в тень, ни во что не вмешиваются, начинают жить по принципу "плетью обуха не перешибешь", "моя хата с краю". Вы же после всего, что Вам довелось испытать, с прежней энергией, с молодым задором, с юношеской страстностью работаете, творите, живете для нашего народа.
Дорогой Гейдар-муаллим, простите мне громкие слова и поверьте, что слова эти пришли из глубины души и выражают неподдельное, живое чувство.