2
На другой день отец и мать девушки, ночной путешественницы, собрались к утреннему чаю вместе с другими членами семьи.
- Что ж Надежды нет? Она вечно пропадает! - резко говорит смуглая, сухая женщина средних лет с серыми, тоже какими-то словно сухими глазами и сероватыми от серебра седины волосами. - Позовите ее.
- Да ее нет в комнате, - тихо отвечает отец девушки. - Она, верно, гуляет.
- Гуляет! Ты ее избаловал так, что девчонка совсем от рук отбилась. Ты ее видела, Наталья? - обратилась она к горничной, стоявшей у порога.
- Нету, матушка барыня, не видала… Когда я пришла к ним в комнату сегодня, чтоб убрать, так и постелька их не смята, - знать не ложилась совсем, - робко отвечала горничная Наталья, теребя передник.
- Что ты врешь? Я сам ее вчера на ночь благословил, - заметил отец девушки.
- Прекрасно, прекрасно - нечего сказать, хорошо себя ведет девка, - ворчала мать. - Ну, ступайте с Артемкой - ищите ее по горам да по долам.
Горничная вышла.
- Отлично воспитали вы свою дочку, - обратилась она к мужу. - Уж, поди, сбежала с кем-нибудь… пора уж - вчера шестнадцатый год пошел… Да такой батюшка чему не научит…
- Не батюшка, а матушка, скажи, - возразил отец.
- Как матушка? Разве я девку избаловала?
- Да, ты избалуешь! Поедом ешь бедного ребенка. В это время в комнату вошла Наталья, дрожа всем телом.
- Ох, Господи! ох, Казанская! - стонала она.
- Что с тобой? что это такое? - с испугом спросил отец девушки.
- Капотик барышнин, и рубашечка ихняя, и штаники ихние…
- Ну, что ж? говори - не мучь.
- Бабы принесли, у Камы, у самой воды подняли…
- Господи!
Как помешанный, он выбежал на двор, крича растерянно:
- Вестовые! рассыльные! скорее давайте невод… сети тащите… она утонула! Надя моя! Надечка!
И он бросился через сад к Каме. Собаки, поняв, что случилось что-то необыкновенное, может быть, даже что-нибудь очень веселое, с визгом и лаем кинулись за барином, опережая его и бросаясь на все - и на воробьев, и на голубей, и лая даже на воздух, на небо.
Вестовые также поняли, в чем дело, и мигом притащили к реке сети, достали лодки.
- Закидывай ниже! завози глубже! - кричит несчастный отец, бегая по берегу и поминутно бросаясь в реку.
Волокут сеть… вытаскивают на берег… скоро вся вытащится…
- Ох, живей, живей, батюшки!
Страшно… А если ее нет там!.. А если она там - мертвая, мертвая, холодная, бездыханная?
- Нету их там, барин, - робко говорит Артем, приближаясь к своему господину. - Не ищите.
- Что ты?
- Не там барышня, - оне не утонули.
- Что? что ты говоришь?
- Оне кататься уехали… И Лакиту взяли…
- Ты сам видел?
- Сам… я был вчера выпимши за здоровье барышни и уснул… Так они Лакиту-то сами изволили взять.
Страшный камень свалился с сердца… Она жива… она не утонула… Она поехала кататься - ах, разбойник ден-чонка, как напугала… Но зачем тут этот капот? Новое сомнение закрадывается в душу. Зачем платье и белье брошено у воды?
Он велит продолжать закидывать сети, а сам идет в комнаты дочери… Да, действительно, постелька не тронута, не помята. Кот Бонапарт жалобно мяучит - опять становится страшно… Она так дрожала вчера, так нежпо ласкалась к отцу… Она что-нибудь задумала. На стене нет сабли: новое предположение, что она что-то задумала и, может быть, уже исполнила. На столе брошены ножницы.
Нет ли записки?
Нет, на столе ничего не видать. Разве в столе?..
"Боже мой! это ее волосы, ее локоны! все обрезаны!.. Надя! Надя! девочка моя! Что с тобой? Где ты?"
И, целуя волосы дочери, он залился горькими слезами. Казалось, что он целует локоны мертвой, похороненной.
"Дитя мое! где ты? где ты, моя радость, мое сокровище?"
А сокровище это уже пятьдесят верст отмахало. Она нагнала казачий полк на дневке - туда-то и стремилось ее необузданное воображение. Полк шел на Дон, к домам, на побывку, и имел дневку в небольшом селении на Каме.
Встретив казаков, которые вели коней на водопой, девушка приосанилась на седле и, подъехав к донцам, приветствовала их своим детским голосом:
- Здравствуйте, атаманы-молодцы! Бог в помощь! Странно прозвучал в утреннем воздухе этот металлический голосок, - так странно, что казаки невольно остановились и удивленно посмотрели на этого диковинного мальчика. Что это такое? С виду, по одежде - казачонок, малолеток, барчонок, и конь добрый, горской породы, черкесский конь, дорогой - казаки знают толк в своих боевых товарищах - одним словом, "душа добрый конь"… - И чекмен казацкий добрый, хорошего сукна, и пика добрая, и посадка добрая, казацкая, атаманская… А собой - как есть девочка: груди высокие, перетяжка - в рюмочку, голосок - словно птичка звенит… Фу-ты пропасть! Откуда оно выскочило? Тут кони ржут - пить хотят, а тут птичка щебечет - личишко беленькое, словно сейчас из яичной скорлупы вылупилось, глазенки черненькие. Ах, чтоб тебя разорвало! Вот штучка невиданная!
Казаки отдают честь. Переглядываются: "Здравия желаем!"
А "оно" опять щебечет:
- Скажите, как мне найти вашего полковника?
- Это Миколай Михалыча?
- Да, Каменнова.
- Вон тамо-тка, где часовой стоит, - зеленые ставни.
- Спасибо, братцы.
И "оно" поехало дальше, а казаки, разинув рты, глядят ему вслед.
- А и бесенок же какой! Кубыть и большой ездит.
- А поди еще кашку с ложечки учится есть.
- Вылитая девочка.
- А посадка не наша, не казацкая.
- Да, это гусарская посадка… Иж и дьяволенок же!
Когда дьяволенок подъезжал к зеленым ставням, указанным ему казаками, из ворот вышли офицеры и остановились при виде молоденького всадника. Этот последний, ловко осадив коня, отдал честь офицерам совершенно по-военному.
- Я желаю говорить с полковником Каменновым, - молодцевато прощебетал он и зарделся, как девочка.
- Як вашим услугам, - отвечал полный брюнет с черными, ласкающими глазами.
Офицеров не менее, как и казаков, поразил голос и вся наружность приезжего. Но он так ловко соскочил с седла, бросил поводья на луку седла так умело и изящно и так дружески сказал коню: "Смирно, Алкид", который и встал как вкопанный, что все это разом расположило их в пользу таинственного гостя.
- Что вам угодно? - спросил полковник ласково.
- Я приехал просить вас, полковник, чтобы вы взяли меня в ваш полк.
- Вас! в полк!.. Да вы ребенок, - извините, пожалуйста.
- Нет, господин полковник, я уже не ребенок… я могу владеть оружием…
- Но простите, я не знаю, кто вы…
- Я дворянин, полковник… Моя фамилия - Дуров… Я хочу служить царю…
- Но для этого есть законный путь.
- Для меня он закрыт, господин полковник: отец запрещает мне служить, а я желаю.
- Но вы не из казачьего роду?
- Нет, мой отец русский дворянин, служил в гусарах.
- В таком случае вы не можете быть казаком: против вас закон.
Девушка побледнела и зашаталась. Тревоги нескольких дней, почти две ночи, проведенные без сна, последняя ночь, полная потрясающих впечатлений, пятьдесят верст на седле без роздыха, без сна, без пищи, страстность, с которой все это делалось, чтобы исковеркать всю свою жизнь как женщины, боязнь и мука за отца, грозное и неведомое будущее, наконец, просто усталость, разбитость нежного тела и нервов - все это заставило зашататься необыкновенную девушку. Офицеры заметили это и подскочили к ней. Сам полковник поддержал ее.
- Простите… успокойтесь… вам дурно…
- Нет, благодарю… я устала… (Девушка спохватилась на окончании женского рода, и слабая краска опять залила ее бледные щеки), - я не спал две ночи…
Полковник ласково держал ее за руку.
- Ручонки-то какие - совсем детские… Да, вам надо отдохнуть, а там мы потолкуем, - говорил он нежно. - Господа, пойдемте ко мне… милости прошу и вас, господин Дуров.
Девушка сделала знак Алкиду - он пошел за нею.
- Ах, какой дивный конь! - заметил полковник.
- Да, его хоть в гостиную, - засмеялся молоденький офицер. - Пожалуйте, господин Алкид, - как вас по батюшке…
Все засмеялись. Алкид чинно выступал за офицерами, словно и в самом деле собирался в гостиную.
- Ах, какой милый конь! какая умница!.. Лузин, выводи его да задай ему овса, - распорядился полковник, обращаясь к вестовому.
- Позвольте, господин полковник, я прикажу Алкиду слушаться, а то он никого к себе не подпустит, - заметила девушка, обращаясь в сторону своего коня.
И действительно, когда Лузин подошел к нему, чтобы взять его, Алкид поднял голову и сделал угрожающий вид.
- Ишь ты, строгий какой, недотрога, - заметил вестовой. - Фу-ты, ну-ты…
Девушка подошла к нему и, погладив шею коня, поправив чуб, падающий на глаза упрямцу, сказала:
- Ну, Алкид, слушайся вот его - это Артем. Конь радостно заржал. Слово "Артем" напомнило ему, вероятно, конюшню, овес и всякие сласти в лошадином вкусе. Он позволил взять себя под уздцы.
- Вот так-то лучше, - улыбнулся вестовой казак, - а то на - черт ему не брат.
Юного гостя ввели в дом, занимаемый полковником, - это был дом сельского попа, - усадили, ухаживали за ним, как за найденышем, полковым найденышем. Вошла матушка-попадья, заинтересованная необыкновенным шумом, да так и всплеснула руками:
- Ах, святители! да какой же молоденький! Да и какая же мать-злодейка отпустила дитю такую!
- А вы, матушка, живей самоварчик велите подать да закусить чего-нибудь нашему птенчику, - распоряжался добряк полковник.