Казахское освободительное движение (1916 год)
На пути из Акмолинска в степь я интересовался настроением людей не только в казахских аулах, но и заглядывал в некоторые русские посёлки. Вблизи города казахи волновались сдержанно. Некоторые из молодых жигитов держали наготове оседланных коней и, кажется, ждали, какой оборот примут события. Все они в случае беды были готовы умчаться к месту вооружённого сопротивления. Однако все эти настроения тщательно скрываются, приготовления к бунту незаметны. Трудно сказать, намерены ли пригородные аулы открыто выступить против правительства.
Но в аулах, чуть подальше от Акмолинска, уже начались разговоры о том, чтобы потихоньку сняться с насиженных мест и откочевать подальше в степь. На лицах растерянность и страх.
Отношения между русскими и казахами весьма натянуты.
Русские городские богачи и сельские кулаки в разговорах с казахами желчно недоумевали: "Владеете такой необъятной землёй, живёте спокойно, в достатке, а ещё враждуете с русскими, отказываетесь от царской службы!"
Казахи же смело заявляли: "Царь отобрал нашу землю и воду, теперь он хочет забрать наших людей, послать их под германские пули, чтобы казахов скосить, как траву. Царь хочет уничтожить нас совсем. Лучше мы погибнем на родной земле, чем в далекой Германии!"
Вражда между русскими посёлками и казахскими аулами особенно чувствуется в отдалённых, окраинных, уголках уезда.
На юг от Акмолинска, приблизительно в ста пятидесяти километрах в направлении к нашему аулу, на берегу Нуры стоит село Захаровское. Здесь живёт пристав, отвечающий за порядки в южных волостях Акмолинского уезда. Приехав в Захаровское, я зашёл к приставу. В разговоре со мной он был неискренен, явно рисовался, всячески стараясь показать, что болеет душой за казахов.
Сдерживая усмешку, я спросил у пристава:
- Если вы так озабочены судьбой казахов, почему бы вам не поехать в аулы и не поделиться мудрым советом?
- А если меня казахи убьют? - ответил пристав. "Правда ведь, - подумал я. - Эту собаку могут прикончить в ауле".
Из самого крайнего посёлка русский возница нехотя довёз меня до ближайшего аула и, быстро ссадив, моментально повернул лошадей обратно.
Я оказался в ауле Жолболды, где жили казахи большого рода Тока. Меня тотчас окружили, едва успев поздороваться, сразу засыпали вопросами. Я вошёл в юрту аксакала Копбая, моего близкого родственника. Путника из самого Акмолинска Копбай принял очень хорошо. Сначала не спеша, спокойно расспросил о положении в городе, о других не слишком важных новостях, потом обеспокоенно заговорил о главном:
- Что намерена предпринять русская власть? Верно ли, что против нас снаряжаются войска? Чем всё это кончится?
В здешних местах взбудораженные казахи своего недовольства уже не скрывали. Чувствовалась решимость выступить против русских властей. Жигиты не расседлывали коней, приготовили пики, секиры, дубинки. То и дело скакали между аулами взад и вперёд группы всадников. В руках зажаты дубинки, у колен длинные палки с топорами на концах - секиры. Острия поднятых пик сверкают на солнце. Не только молодых, но и старых подняла какая-то неведомая сила, все приготовились к бою.
Аулы по берегам Нуры самовольно выбрали своим ханом хаджи Альсена. Видно, что народ ни перед чем не остановится, не отступит перед царскими войсками, не померявшись силой, хотя против винтовок, пулемётов и пушек будут выставлены только дубины и пики.
- Мы погибнем без страха и сожаленья, но мы должны выступить против русского царя, забравшего наши земли и воду, а теперь хватающего нас самих, - такими словами казахи поднимали друг у друга боевое настроение.
Разговор в юрте Копбая то журчал, то шумел, словно весеннее половодье. Но готовности принять самим какое-то решение, начать действовать самостоятельно пока не чувствовалось. Разговоры оставались разговорами.
Заночевав в ауле Жолболды, рано утром я отправился в путь и к вечеру добрался до своего аула. Здесь народ поднялся по-настоящему. Люди шумно, возбуждённо переговаривались. И в прежнее время не очень работящий, ленивый, наш аул сейчас совсем забросил хозяйство. Равнодушных нет, взбудоражились, поднялись все. Собираются выбрать ханом хаджи Амета. И ещё одного-двух хаджи прочат ему в визири. Молодёжь куёт пики, кинжалы, секиры.
Сверкают на солнце наконечники пик, толпами скачут между аулами жигиты, степь гудит.
"Лучше принять смерть на земле, где мы родились и впервые стали на ноги, чем погибнуть в неизвестной, чужой Германии! Что бы ни случилось, будем готовы пожертвовать своей жизнью, пойдём на священную войну - газават! Кто примет смерть на поле газавата, тот будет блажен на том свете…"
Женщины, дети и старухи плачут. Особенно горько рыдают бедные матери, у которых сыновья призывного возраста. Печаль матерей как чёрный туман. Дети - свет материнских очей. Пойдут ли сыновья на "германца" и сложат там свои головы или выйдут на битву с царским войском и погибнут здесь - в любом случае бедной матери одно горе. Днём и ночью думает она о своём сыне, тоскует, проливает горькие слёзы.
По соседству с нашим аулом, в двух волостях казахская знать рода Кареке выбрала своим ханом Нурлана Кияшова. Он долгие годы служил волостным. Распространился слух, будто аулы рода Тинали организовали пятнадцатитысячный отряд повстанцев. Построили сорок кузниц и делают ружья. Хаджи Куаныш, ставший ханом, разослал всюду своих гонцов с призывом объединиться. Тиналинцев якобы поддержали другие роды.
В урочище Карагаш собрался отряд повстанцев и провозгласил ханом сына Чона Оспана. Оспан послал гонцов к нам.
Среди тиналинцев объявился мулла Галаутдин. Он начал проповедывать: "Гяуры будут побеждены. Я пойду впереди нашего войска, и пуля никого не тронет". Вслед за родом Тинали поднялись аулы Тургая и тоже избрали своего хана. Их примеру последовали аулы Атбасара.
Народ волновался. Одна за другой распространились вести о готовящемся мятеже. Любой ценой решили отказаться казахи от царской мобилизации. Становилось очевидным, что без катастрофы, без вооружённого столкновения народного возбуждения теперь не унять.
Всюду появились муллы, усиленно проповедующие шариат. Муллы призывали каждого принять участие в священной войне против царя. Участвовать в газавате - обязанность всех мусульман. Если царь нарушил своё обещание не брать казахов в солдаты, то воевать с ним не грех. Появился какой-то мулла Кумисбек с призывом: "Не бойтесь, мусульмане, вы победите! Если царские солдаты поднимут ружья, глаза их застелет пыль. Если они выстрелят, пули улетят в небо".
Народ верил ему и вторил: "О дай господь!"
Слухи ходили самые невероятные. Будто какой-то старик чабан видел самого Ануарбека, султана Турции. Султан оказался летающим. Подлетел он к отаре старого чабана на самолёте и приземлился. Старик испугался, но Ануарбек быстро подошёл к нему и успокоил: "Не бойся меня, я Ануарбек. Я явился сюда, чтобы посмотреть, что творится в аулах. Передай всем казахам, пусть они ничего не боятся - я ещё явлюсь. А сейчас мне надо спешить". И султан якобы улетел дальше.
То и дело слышится: "Надо объединиться с тиналинцами. Пора готовиться по-настоящему".
Очень скоро я убедился, что не подействуют никакие уговоры аксакалов, посланных по приказу акмолинского губернатора. Народ им не поверит.
"Было бы лучше, если бы молодые казахские жигиты побывали в солдатах, - думал я. - Они бы научились владеть оружием, обучились военному искусству, а потом бы выступили против царя". Но эти мои соображения вряд ли показались бы убедительными в такой напряжённой обстановке.
Наблюдая за происходящим, я замечал, что многие не очень жаждут смертной схватки, больше стремятся показать свою воинственность на расстоянии, а ещё лучше просто-напросто без греха откочевать подальше. Большинству хотелось не борьбы, а всего лишь избавления от солдатчины.
Начал распространяться слух о том, что из города в степь двинулись войска. Переселение аулов, располагавшихся ранее вблизи русских посёлков, усилило панику среди аулов, решивших оставаться на своих местах. Волостным начали угрожать: "Не подавайте списки призывников!" Волостных старались не пропустить в город. Сына бывшего нашего волостного по дороге на Спасский завод подстерёг визирь новоявленного хана:
- Куда ты едешь?
Тот ответил, что едет на завод.
- Что тебе делать на заводе?
- Вот тебе раз! - воскликнул сын волостного.
Визирь ударил его камчой, сказал: "Получай уат тиби нас!". Избил и заставил вернуться обратно.
Аулы волнуются, паника нарастает. Пошли слухи, что против тиналинцев выступили войска. Жигиты продолжают гарцевать на конях, бряцать оружием, но особой готовности поддержать тиналинцев не обнаруживают. Кажется, что горя и слёз у детей, стариков и женщин будет ещё больше, что это только начало. Настроение у людей такое, что готовы хоть сейчас бежать без оглядки. Пусть после схватки с царскими солдатами останутся на родной земле трупы убитых, но те, кто будет жив, должен спасаться бегством в дальние края. Иного выхода нет - только бегство. Прощай, родная земля, прощайте, ручьи и реки.