Хозяин замка смерил его равнодушно-презрительным взглядом и высокомерно улыбнулся. Вероятно, такое выражение было бы у Шекспира, если бы кто-нибудь сказал ему: "Послушай-ка! Охота тебе понапрасну бумагу изводить!"
- Однако! - только и сказал Иштван Понграц и щелкнул своего неблагодарного фаворита в лоб. (В этом безумце было что-то от великого человека, как и во всяком гении есть нечто от безумца.)
Но однажды в замке произошли странные события. Прогуливаясь по парку, граф увидал в оранжерее великолепную распускающуюся розу. Садовник, вырастивший розу, гордился ею и не мог нахвалиться:
- Такому цветку место на груди королевы. Понграц недовольно пробормотал:
- Помолчи, дурень! Где я возьму для твоей розы королеву?
- В округе немало красивых девиц. Вот хотя бы мадемуазель Мотешицкая, - заметил "полковник" Памуткаи, который уже давно хотел сосватать своему господину богатую невесту. - Получше будет иной королевы.
- Ну и пошлите ей эту розу, мне-то что за дело!
Памуткаи ухватился за этот "приказ" и тут же велел берейтору оседлать коня и отвезти великолепный цветок красавице Эржебет Мотешицкой в ее имение Бардони.
Всадник вернулся домой не с пустыми руками: он привез пакет. Красавица приняла розу, но шипы отослала обратно. В пакете находилась книга Сервантеса "Дон-Кихот Ламанчский".
"Придворный поляк", которому не хотелось, чтобы граф женился, ибо он собирался прожить в Недеце до конца своих дней, обратил внимание графа Понграца на книгу:
- Неспроста эта злючка прислала книгу. Говорят же про нее: сатана в юбке.
- Намек, говоришь? - отвечал Понграц и приказал своему "дьяку" вечером вместо семейной хроники читать произведение Сервантеса.
Книга произвела сильное впечатление на графа Иштвана.
- Читай, читай! - подгонял он дьяка.
И тот читал ему всю ночь напролет. А наутро граф, печальный и мрачный, оделся и вышел в замковый парк.
В парке каждая ветка, каждая травинка смеялась и ликовала на чудесном празднике весны. Только что зацвели яблони, и их ветви, густо усеянные бледно-розовыми цветочками, тихо покачивались под легкими порывами утреннего ветерка. Граф Иштван набросился на эти цветы и стал поспешно срывать их один за другим - так садовник обирает гусениц с плодовых деревьев.
Тут и застала его Эстелла, вдруг появившаяся за спиной графа в костюме маркитантки.
- Граф, что это вы делаете? - ласково-приветливо окликнула она его.
Иштван вздрогнул, потом сердито ответил:
- То же самое, что и царь Ирод: убиваю младенцев, будущие яблочки. Я борюсь с самим богом! Всякий, кто уничтожает что-нибудь живое, восстает против бога.
- Пойдемте, граф, вам надо прилечь и отдохнуть. Мне сказали, что вы сегодня всю ночь не спали, - потому-то у вас такое дурное настроение.
- Не настроение у меня дурное, дурень я сам. Видишь ли, Эстелла, умный человек снимает с деревьев гусениц, чтобы они не ели будущих плодов, а я срываю завязи плодов, чтобы червяку нечего было есть. Результат почти один и тот же, не правда ли, Эстелла? Ну отвечай, коли я спрашиваю, да смотри умно отвечай, а не то - прибью!
В словах его звучала бесконечная горечь, гнев, а на лбу уже собирались черные тучи. Когда его спрашивали о чем-нибудь, он отвечал нехотя и вообще вел себя очень странно. Полковнику Памуткаи, например, сказал, что скоро распустит свою армию. Когда же капеллан упрекнул графа, что он пропустил обедню (это случилось с ним впервые за двадцать лет), Понграц спросил, с сомнением поглядев на него:
- Разве есть бог?
- Есть, - благочестиво отвечал капеллан.
- А ты его видел? - рявкнул граф и отвернулся.
И раньше случалось, что этот человек с помутившимся рассудком, который обычно и мухи не обидит, без всякой видимой причины вдруг распалялся, становился придирчивым, впадал в гнев. Но теперь ко всему этому присоединилась какая-то бесконечная подавленность, даже раскаяние. Еще до обеда граф приказал оседлать рыжую кобылицу Белку и отправился в город Будетин, к начальнику гарнизона, который принял его очень приветливо:
1 Добро пожаловать, дорогой родственник. Ну, что привез новенького?
- Мир. Я приехал известить тебя, что войны не будет.
- Да что ты? Почему это вдруг?
- Так ведь смеяться все станут!
- С каких это пор ты стал таким стеснительным?
- Решил и я записаться в умники, - отвечал граф и тут же ускакал.
Напрасно начальник гарнизона кричал ему вслед:
- Иштван, Иштван, одумайся, что ты делаешь?
Домой он поспел как раз к обеду, который и в этот день прошел, как всегда: с обычными тостами, с орудийными салютами. Только барон Бехенци пробовал кушанья несколько рассеяннее обычного. Так уж всегда бывает: если какое-нибудь занятие становится обязанностью, оно приедается человеку. Пресытившись яствами, пробы с которых ему полагалось снимать, барон захотел иного лакомства: захотелось ему поцеловать красные пухленькие губки Эстеллы.
Правда, судя по всему, дело это было не такое уж трудное, но известная подготовка все-таки требовалась. Ведь даже на какой-нибудь жалкий суп и то подуть нужно, прежде чем ко рту нести.
После четвертого или пятого стакана Бехенци-младший, рассуждая с капелланом о Малой и Большой Медведицах, о Косце, Плеядах и прочих небесных телах, незаметно для других несколько прижал ногой ножку Эстеллы.
Девица некоторое время терпела молча, но под конец вспылила:
- Послушайте, Бехенци, оставьте меня и мои ноги в покое! Если вам что-нибудь нужно, скажите прямо. Чего вы хотите от меня?
При этих неожиданных ее словах все весело захохотали, один лишь капеллан стыдливо зарделся. Памуткаи схватился за живот от смеха, а Пружинский зычно крикнул: "Ну и плут!" Поляк хотел было шутливо похлопать сидевшего рядом с ним барона по макушке, но, повернувшись к Бехенци, похолодел от ужаса: барона за столом уже не было…
- Пресвятая дева Мария! - воскликнула Эстелла, и мертвенная бледность залила ее лицо, еще мгновение назад такое розовое и задорное.
Она первая увидела, как земля бесшумно разверзлась и в мгновение ока поглотила барона Бехенци вместе со стулом и с салфеткой, лежавшей у него на коленях, так что бедняга даже рта открыть не успел.
Воцарилось гробовое молчание. У Понграца проступили на лбу багровые пятна, не предвещавшие ничего доброго.
- Так мы, Понграцы, расправляемся с каждым, - заявил он холодно и резко, как бы поясняя происшедшее, - кто за нашим столом оскорбляет стыдливость женщины.
Некоторое время никто не решался нарушить тягостное молчание. Все были поражены исчезновением Бехенци. Одному лишь коменданту были известны тайны старого замка, - знал он и о кнопке в столе, при нажатии которой замаскированная в полу западня открывалась и поглощала жертву.
Ах, Эстелла, коварная Эстелла! Не так уже сильно была оскорблена ее стыдливость, и "поползновения" смазливого Бехенци-младшего вовсе не были ей неприятны. Она попросту хотела обратить на себя внимание Иштвана Понграца, сказать ему: "Неужели ты не видишь, разиня, что я красива и привлекательна! А вот другие видят!"
Тщеславие бессердечной Эстеллы было наконец удовлетворено. Иштван Понграц возмутился и убрал с дороги дерзкого ухаживателя, своего соперника. О, каким торжеством забилось ее сердце и как стремительно прилила к ее лицу кровь, отхлынувшая было на мгновение. А как кокетливо заблестели ее глаза! Ведь поступок Иштвана был как бы молчаливым признанием.
Голос Эстеллы сделался нежным, игривым.
- О сударь, нельзя же быть таким жестоким! За какой-то пустяк так сурово наказать этого несчастного!
- А что, разве он хотел какого-нибудь пустяка? - спросил поляк с напускным простодушием.
- Он не сказал, чего хотел, - с такой же детской наивностью ответила Эстелла, - ему не дали для этого времени. Откуда же мне знать?
Эта милая, шутливая игра в наивность так шла к ней, что иной зацеловал бы ее до смерти.
- Чего бы он ни хотел, - продолжал плести нить застольной беседы Пружинский, - но, уж наверное, не того, что с ним случилось.
- Надо думать! Но где же он сейчас?
- Внизу, в замковой темнице, - отвечал граф Иштван, к которому был обращен вопрос Эстеллы.
- В темнице? Боже милостивый! - воскликнула бывшая цирковая наездница, испуганно всплеснув руками. - И как долго он там пробудет?
- До тех пор, пока я его не выпущу, или…
- Как! - удивилась Эстелла. - Есть еще какие-то "или"?
- …Или пока я не прикажу отрубить ему голову.
Сидевшие за столом переглянулись. Этого еще недоставало! В самом деле, со вчерашнего дня поведение графа начало внушать опасения.
- Но это невозможно! - невольно вырвалось у Эстеллы.
- Почему же невозможно? - казалось, удивился граф. - Ведь у нас в арсенале есть палаш.
- Палаш-то есть, - откликнулся Памуткаи, стараясь успокоить графа мягким, ласковым тоном. - Но у нас уже нет права его применять.
- Ерунда, отрубает голову не право, а меч.
В этот день после обеда разбрасывание денег не состоялось, граф даже не закурил, как обычно, и не вышел на балкон, а заперся у себя в кабинете. Озадаченные "придворные", оставшись в столовой, собрались в кружок, чтобы обсудить необычное происшествие.
- Граф влюблен в вас, мадемуазель, - убежденно высказался поляк. - И он легко может выкинуть такую штуку, которая кончится скандалом на всю Венгрию. Одна безумная выходка - и все мы пойдем по миру. Ведь граф теряет рассудок буквально с каждой минутой. Нам нужно что-то предпринять. Идите же к нему и уговорите графа помиловать Бехенци.