Девушка была вне себя от радости, получив красивый цветок с шафраново-красными гроздьями лепестков.
- Где ты раздобыл его, Милослав? - допытывалась она.
- В саду Недецкого замка.
- Ох, и отчаянная же ты головушка! - воскликнула Аполка и благодарно улыбнулась. - И тебе не жалко было срывать бедный цветочек?
- Ну-ну, не жалей его, ведь вырастет новый, из того же корня.
- А через сколько времени?
- На тот год в эту пору.
Аполка стала радостно хлопать в ладоши, прыгать по двору, так что широкие разрезные рукава ее небесно-голубого кунтуша развевались, как ангельские крылышки.
- Тогда ты прогадал, Милослав! Ведь мои-то волосы отрастут и за две недели. Глупышка!
Милослав улыбнулся и через некоторое время приобрел у одного профессора в Бестерце американского скарабея - жука величиной с чижа, истинного гиганта в мире насекомых. У скарабея - два темно-красных блестящих рога; коричневая, рассеченная посередине спинка делает его похожим на нашего майского жука, но рядом со скарабеем тот выглядит совсем малышкой.
Увидав жука-великана, Аполка загорелась страстным желанием заполучить его:
- Милослав, я умру, если ты не отдашь мне скарабея!
Милослав начал разыгрывать упрямца, клялся и божился, что не может отдать его и что на это у него много причин: он, мол, и сам без ума от этого насекомого, и вообще другого такого жука нет во всей Венгрии! Американский жук, шутка сказать! Сколько ему пришлось постранствовать, прежде чем он попал в Жолну! Правда, весь этот путь он проделал уже мертвым, что значительно уменьшает утомительность пути, но тем не менее… Нет, нет, если он, Милослав, в конце концов и согласится уступить жука Аполке, но дешево он его не отдаст.
- Но чего ты хочешь за него, Милослав?
- Я, право, не знаю… (Разумеется, разбойник знал, чего хочет, недаром он так улыбался!) Что бы ты могла мне предложить?
- Я тоже не знаю. (Она, конечно, догадывалась, чего попросит за жука Милослав, потому что густо зарделась.)
В конце концов после долгих, секретных переговоров, которым часто мешали посторонние, они сошлись на одном поцелуе.
Сначала сторговались только в принципе, но тут же возник вопрос: где произвести расчет? Можно было бы в саду, но что, если увидят? Ну и пусть видят. Разве не стоит скарабей поцелуя, даже если кто-то смотрит?
Скарабей перешел к Аполке: "Какой глупый этот Милослав, - подумала Аполка, - ведь, может быть, при случае я его и даром поцеловала бы". Но с этого дня все "старые деньги" были изъяты из обращения. Теперь валютой стали только поцелуи; и даже ничего не стоящие козявки и травки, которые приносил Аполке Милослав, оплачивались новой валютой. Однако Милославу и этого казалось мало, он то и дело жаловался:
- Ах, какая чахлая, какая бедная флора в наших горах.
Старый Тарноци почти ничего не замечал и лишь иногда отпускал едкие замечания относительно страсти сына к ботанике:
- Ты дитя, большое дитя, Эмиль! (Чтобы лишний раз позлить Петера, он переделал даже славянское имя сына.) Какой ерундой ты занимаешься! Целыми днями лазаешь в поисках каких-то букашек и цветочков. Ты, что же, совсем не думаешь о том, что не сегодня-завтра тебе предстоит стать депутатом парламента и тогда придется заниматься не этими вот травками-козявками, а местными железнодорожными линиями?!
Нет, видно, старый Гашпар так ничего и не подозревал до самого последнего дня, когда наконец и у него открылись глаза. В этот последний день "его полугодия" люди Петера - старая гувернантка, мадемуазель Шкультети, маленький арапчонок (первый и последний эфиоп в Жолне) и камердинер-англичанин с бакенбардами и длинными, ниспадавшими на плечи волосами - появились в доме Гашпара, чтобы отвезти Аполку к другому дядюшке. На улице перед домом Тарноци девочку ожидала упряжка маленьких лошадок, понуривших головы, со старым кучером на козлах, который все время весело пощелкивал кнутом. Все было по-старому, только державшийся с необычайным достоинством суровый камердинер, в туфлях с пряжками и чулках до колен, был незнаком Аполке; таких камердинеров, прислуживающих маркизам, жители Жолны видывали только во французских водевилях, которые иногда ставил местный любительский драматический кружок.
Когда люди Трновского появились на террасе дома Гашпара Тарноци, Аполка побледнела, ноги у нее подкосились, и она вынуждена была опуститься на стул.
- За барышней явились? Ну что ж, пришла пора, надо расставаться, - спокойно сказал дядюшка Гашпар, бросив полный ненависти взгляд на слуг своего брата. - Иди Аполка, деточка, в свои покои, надень самое затрапезное свое платье и отправляйся с богом. Смотри береги себя, не зачахни за полгода в логове этого разбойника.
Аполка уронила голову на стол и зарыдала, но не тронулась с места.
- Ну, чего ты сидишь? Иди! И почему ты плачешь? Ведь через полгода снова вернешься ко мне.
- Разрешите мне остаться здесь, у вас, - тихим, глухим голосом прошептала девушка.
- Э, нет, - строго возразил дядюшка. - Без глупостей. Собирайся и иди. А когда вернешься, тебя будут ждать уже длинные платья. Слышишь, Аполка, длинные платья!
Последние слова он умышленно сказал по-словацки, чтобы слуги Петера поняли их и передали своему хозяину, который, по слухам, уже заготовил на полгода вперед все необходимые для племянницы вещи: пусть он еще немного поиздержится, коли захочет опередить его, Гашпара. Мысль эта очень обрадовала его, и он даже руки потирал от удовольствия.
Аполка с трудом поднялась со стула, вытерла слезы и неверными шагами подошла к дядюшке, чтобы поцеловать ему руку. Тот в свою очередь чмокнул ее в лоб. Затем девушка протянула руку побледневшему Милославу, который молча стоял рядом с отцом.
- Ну, Милослав, не горюй, - сказала она и даже улыбнулась, хотя и очень печально. - Теперь все равно зима, и ты не сможешь найти для меня никаких растений.
- Да, конечно, - замогильным голосом пробормотал юноша. А какая уж там зима! Весна была на носу, и по стеклянным стенам и крышам коридора, перестроенного под зимний сад, уже карабкались первые солнечные лучики, словно просились впустить их в натопленное помещение, где зимовали многочисленные кактусы, фикусы и олеандры. Ощутив тепло первых весенних лучей, растения словно пробуждались от сна - казалось, они только теперь начали понимать, что целую зиму их просто обманывали. Бедные, доверчивые цветы!
Во дворе потягивалась кошка, грея на солнце свою старую спину, желто-бурая наседка как раз сегодня вывела цыплят и важно прогуливалась с ними между сухими стеблями цветов и кустарников, которые выглянули из-под таявшего снега. Все растения были еще на диво однообразны, пожелтев за зиму под белым снегом, так что никто не мог бы сейчас сказать, на каком стебле в прошлом году качался цветок тюльпана, а на каком - пион или бальзамин. Бедные цветы, как коротка ваша жизнь!
Всюду чувствовалось теплое дыхание весны, только сердце Аполки сковал лютый холод. Потому она и сказала Милославу: "Сейчас все равно зима".
Попрощавшись, девушка неверными шагами двинулась к выходу. Пропустив слуг дядюшки Петера вперед, Аполка еще раз обернулась в дверях.
- Забыла что-нибудь? - спросил равнодушным тоном Тар-ноци-старший.
- Нет, ничего, - еле слышно пролепетала девушка, ее тоненькая талия так изогнулась, что, казалось, вот-вот переломится, глаза закрылись, словно два солнца одновременно закатились за горизонт, а на месте двух светил сразу же забили два родника.
Ах, как она была хороша в этот миг! И Милослав не выдержал, он крикнул ей вдогонку:
- Погоди, Аполка, вернись!
Девушка, словно влекомая неведомой силой, машинально сделала несколько шагов назад.
- Чего ты хочешь? - спросила она тихо.
Лицо Милослава горело, глаза сверкали, а голос непривычно зазвенел.
- Я кое-что забыл, Аполка! Забыл сказать отцу, что ты не можешь уйти отсюда.
Старый Гашпар примял пепел в своей трубке.
- Что за глупости говоришь ты, мальчишка? Как это так не может уйти отсюда?
Мадемуазель Шкультети, стоявшая у дверей с теплой собольей шубкой в руках, передала драгоценную одежду камердинеру и, приблизившись к Аполке, легонько дернула ее за юбку:
- Пойдемте, барышня! Пони замерзли на холоду.
- Сейчас, сейчас!
Мплослав подошел к отцу, склонился и поцеловал ему руку.
- Папочка, - вкрадчиво сказал он прежним ребяческим голосом, каким умудрялся выпрашивать у отца все что угодно.
- Ну, ну, не подмазывайся. Говори напрямик, чего хочешь, а не то прибью!
- Я хочу, чтобы Аполка больше не уходила от нас. Старик удивленно уставился на сына.
- Чтобы не уходила? Почему же?
Милослав потупил взор, как красная девица. Ведь ему было всего двадцать три года и усы еще только начали пробиваться над верхней губой. В полной растерянности он перебирал в уме, что бы ответить, и наконец выдавил из себя любимую фразу упрямых мальчишек:
- Ну просто так.
- Это не ответ.
- Сказать?
- Конечно, скажи.
- Нет, в самом деле, сказать?
- Разумеется.
- Но ты обещай, папочка, что не рассердишься на меня.
- Хорошо, обещаю.
- Но об этом я еще ничего не говорил ей самой.
- Кому ей?
- Аполке.
- Что именно?
- Что я хочу жениться на ней.
Стоит ли рассказывать о том, как покраснела Аполка, услыхав ответ Милослава, и вылетела из комнаты, сшибая по пути все, что ей только попадалось под ноги: вазы, цветочные горшки. Пробежав по длинному коридору, она выскочила во двор, прижимая маленькую ручку к сердцу. А вдогонку ей несся хриплый, гневный голос старого Гашпара:
- А ну, где моя плетка? Подать мне плетку!