- Это сказал Цзя И в своей "Оде к сове". Был у нас такой поэт. Мечтал принести пользу народу. И умер, оклеветанный, гонимый…
Утро. Ветерок, упругий, ровный, тянет со стороны сада. Заметив легкий дым, скользящий над воротами ненавистного двора (значит, хозяин еще не ушел), озорники сбежались в условленном месте, злорадно предвкушая отменную забаву.
Предводителем у них - Сабир, сын человека, купившего палаточную мастерскую. Видно, дела у них шли плохо, и они вообразили, что их обманули, подсунув малодоходное заведение, - и этот человек терпеть не мог Омара. Олух! Не кисть рисует - рука. Не мастерская шьет палатку, а мастер. Мастерская - всего лишь дворик, стены да крыша. Омар с недоумением наблюдал за его сыном сквозь щель в калитке.
Лет десять балбесу. Пора, казалось бы, чуть остепениться. В десять лет Омар уже читал "Геометрию" Эвклида. И тайно любил цыганку Голе-Мохтар. А этот, хилый, долгоногий… он в свои десять умом не старше пятилетнего малыша.
Мальчишка запрокинул голову, страстно сомкнул глаза и в экстазе паскудства грохнул железкой о медный таз.
…И тотчас над воротами, сухо трепеща желтыми перьями, с яростным ревом взмыл огромный, глазастый, в черных узорах дракон. Весь судорожно извиваясь, зловеще помахивая длинным пестрым хвостом, он грозно навис над обомлевшими шутниками - и, утробно рявкнув, рыгнул в них из широкой зубастой пасти огнем и зловонным дымом.
- Уходи через сад, там в ограде пролом. - Омар сунул китайцу деньги. - Укройся в караван-сарае. На базар не выходи, пока здесь все не уладится…
С одним из милых шалунишек приключилось заикание, с другим - недержание: он чуть ли не на каждом шагу пачкал штанишки. У третьего - корчи, у четвертого - еще что-то. Бесчеловечно, конечно.
"Эх, учитель! - ругал себя Омар. - Лучше б собрать их всех и вместе с ними и с китайцем склеить это бумажное диво. Может, и утряслись бы отношения? Но… вражда зашла слишком далеко, я был обозлен до крайности. И как их соберешь? Разве папаши и мамаши им разрешат якшаться с человеком, который не ходит в мечеть? Они ореховый пень способны обозлить. Так, что треснет без железного клина и кувалды".
И - с неизбывной горечью:
- Боже! На что я трачу свой ум, душевные силы… Соседи, потрясая палками, сбежались к Омару. Теперь сбежались…
- Колдун! Злодей! Ты напустил порчу на наших детей. Где твое чудовище?
- Какое чудовище? - "Господин Зачем", как они его прозвали, пнул груду ярко раскрашенной бумаги, из которой торчали бамбуковые прутья, свисали длинные ленты. - Это? Всего лишь безобидный воздушный змей. Я, видите ли, хотел позабавить ваших детишек, - ведь скучно, не жалея себя и других, с утра до вечера стучать в медные лохани. Не так ли? Или вы, может быть, скажете, что ничего такого не слыхали?
***
Базар. Обычный шум. Суета. Страдальческий рев осла перекрывает мучительные стоны верблюдов. Поэт разыскал особого посредника, занимавшегося куплей-продажей домов:
- Я хорошо тебе заплачу. Найди до завтра небольшую прочную хижину с двориком скромным, но уютным. Чтобы можно было сразу переехать.
- Есть такая! Но далековато. У Зеленного базара.
- И слава богу. Что за хижина?
- В ней жил одинокий старый художник. На днях он умер. Дочь замужем в Балхе. Велела продать.
- Сколько?
- Пятьсот.
- Стоит она этих денег? Не дочь, конечно. Хижина.
- Про дочь не знаю. Хижина - стоит.
- Вода есть?
- Ручей.
- Деревья?
- Плакучая ива. Цветы.
- Соседи?
- Бедный квартал. Напротив, через улочку - писецкаллиграф.
- Значит, человек тихий.
- Тише быть не может! Справа - живописец-миниатюрист.
- И этому незачем шуметь. Слева?
- Вдова. Халаты шьет. Скромная женщина.
- Одна?
- Имеет племянницу. Они из тюрков заречных.
- Сколько лет?
- Тетке - лет пятьдесят, племяннице - двенадцать.
В сок уже входит.
- Хороша?
- Ведь известно: тюрчанки - красивейшие женщины на свете.
- Позади?
- Хлебопек. Печет лепешки на продажу.
- Это хорошо! Можно будет лепешки свежие брать. Но детей у него много?
- Немало.
- Пусть! С этими я полажу. Богословов поблизости нет?
- Ни духу.
- Мечеть близко?
- Не очень.
- Приду сюда во второй половине дня. Сходим, посмотрим. Понравится - тут же составим купчую, деньги внесу.
- Понравится! Старик любил свои домик, держал его в порядке. Для кого покупаешь?
- Для себя.
- Значит, ты продаешь большой дом, - загорелся посредник, - и тебе нужен хороший покупатель?
- Я его сам найду.
***
…Запах! Жирный чад липнет к губам, оседает на шее. На живодерне и то не бывает такого густого, плотного, хоть рукой пощупай, невыносимого смрада. Разве что в "башнях молчания" зороастрийцев, кое-где сохранивших старую веру. Ты весь в нем - как в яме с дерьмом. Омар закрыл рот и нос кисейной повязкой, его мутило от приторно-гнусного духа.
- Бог в помощь! - постучался он к Сейфи-Сабунгару.
- А! Милости просим, милости просим, - поклонился ему мыловар. - Пусть гость присядет вот здесь, у пролома в стене. Чуть продувает. Мы-то привычны…
В трех больших котлах, издавая отвратительную вонь, клокочет с шипением адская смесь. Мыловар достает черпаком на длинной ручке пахучую жидкость и разливает в остродонные формы. Сутулый, с запавшей грудью, тощий, он весь лоснится, как эфиоп, будто сейчас окатил себя из черпака. Настолько, смешавшись с копотью от костров, въелся в его кожу зловонный жирный пар.
- Это будет лучшее, твердое мыло, - поясняет Сейфи-Сабунгар с довольной улыбкой. Зубы у него сверкают, точно ком снега в обуглившейся коряге. - А то - жидкое, хуже, - он небрежно обводит рукой большие горшки, что из другого котла наполняет мальчишка лет десяти.
Невеселое детство.
- Читать, писать умеешь?
- Нет. Откуда?
- Приходи ко мне, научу.
- Рад бы! Некогда.
- Хоть раз в неделю.
- Посмотрим.
У этого, из бедного предместья, нет времени бегать по улице, стуча в лохань.
- Как тебя зовут?
- Али.
Омар научит его читать и писать. Позже Али переберется в Тус. Его внук Насир ад-Дин ат-Туси станет знаменитым математиком, последователем Омара Хайяма.
Сейфи:
- Пахнет, конечно, не совсем…
Омар взял грязно-серый конус, понюхал. Лицо у него исказилось.
- Хорошо пахнет! - сказал он удовлетворенно. - Пойдем, почтенный, в сторонку.
Оставив убогое предместье, они завернули за угол городской стены и окунулись в свежий ветер, что дул с полей со стороны цитадели, стоявшей в Нишапуре вне городской черты.
- Как справляетесь? - Омар вздохнул полной грудью, на глазах заблестели слезы.
- Товар, слава богу, расходится. Старший сын ездит в степях по кочевьям, скупает за медный грош всякую падаль. Мы, известно ли вам, господин, варим мыло, с добавлением соды, из дохлой скотины.
- Известно.
- С младшим сыном дома хлопочем. Одна беда: тесно у нас! Мыло - средство новое, на него растет спрос. Раньше йеменской глиной стирали. Поставить еще три-четыре котла, дело пойдет совсем хорошо. Но в предместье, видите сами, застроен каждый локоть земли. Эх! Мне бы туда, к Большому базару… - Он с тоской поглядел на исполинские стены, за которыми гудел крупный торговый город.
Омар, помедлив:
- Купи у меня… усадьбу. Хороший дом. Двор просторный. Десять котлов можешь поставить. Знай себе, кипяти день и ночь свое ароматное варево.
- Это где? - встрепенулся Сейфи-Сабунгар.
- Как раз возле Большого базара.
- Сколько?
- Четыре.
- Э! - Сейфи-Сабунгар махнул рукой. - Тогда нам не о чем и говорить. Откуда у меня столько денег?
- Уступлю… за половину.
- Что так? - удивился мыловар.
- Я, как лекарь, - важно изрек Омар, - большой ревнитель чистоты. А что чище мыла? Оно, так сказать, ее главный знак.
Мыловар - недоверчиво:
- А-а…
- Мой дом! Понимаешь? За сколько хочу, за столько отдам. - И - жестко, сквозь зубы: - Зачем мне дом?
Уже лет двадцать, если не больше, он хитро и злостно обманывал, к их вящему негодованию, трепетное ожидание "доброжелателей", свысока предрекавших ему не сегоднязавтра жалкую смерть под чужой оградой, - чем, как человек злопамятный, и не упускал возможности ядовито их уязвить. Но…
"Повезло!" - возликовал Сейфи-Сабунгар.
Омар со страхом сознавал, что слишком широко сорит деньгами; когда еще у него будут новые поступления, и будут ли вообще, но ничего не мог с собой поделать. Характер! Ухо себе готов отрезать, лишь бы как можно меньше походило на ослиное.
Сосед, закусив палец удивления, смотрел, как в Омаров двор въезжают повозки с большими котлами, с пузатыми горшками с какой-то омерзительной дрянью. Золотарь, что ли, переселяется? Весь квартал наполнился удушливым зловонием.
Омар с усмешкой поклонился бывшему соседу. Цветы тебе мешали. Он представил, что здесь будет, когда мыловар развернет дело в полную силу. По головам, одурев, начнут железкой стучать! А впрочем… что может быть? Воняет - значит, свой. В гости бегать один к другому станут, вместе злословить о поэте Омаре Хайяме, который не ходит в мечеть.
Джалал Ад-Дин Ибн Аль-Кифти:
"Сокровенный смысл его стихов - жалящие змеи для мусульманского законоположения и сборные пункты, соединяющие для открытого нападения…
Не было ему равных в астрономии и философии, в этих областях его приводили даже в пословицу; о если бы дарована ему была способность избегать неповиновения богу!"