- А что не петь-то? Был бы запевало, подголоски найдутся. Коли всем миром вздохнут - и до государя слухи дойдут. Токмо бы он ухи собе не затыкал да глаза не закрывал…
- Кто ты таков? - резко оборвал его воевода.
- Ермилка-кузнец, - ответил парень. - В обозной охране был у великого князя под Угличем…
Воевода зорко поглядел на Ермилку, помолчал и сказал строго:
- Дерзок ты. Ведаешь, как сказано? "Языце, супостате, губителю мой!.."
- Язык-то с богом беседует, - возразил кузнец. - Язык-то стяг - он дружину водит.
- Оно так, - вмешался Илейка, - да мало одного крику: "Вались, народ, от Яузских ворот!" Надоть и порядок, и миру надоть голову… Нельзя токмо того, замолола безголова - и все тут!
- Ты постой, подожди, - махнул кузнец рукой на Илейку. - Петь хорошо вместе, а говорить порознь. Я и сам не дурак. Знаем мы, что сноп без перевясла - солома. Потому и бьем челом тобе, воевода, возьми нас, черных людей да сирот, в полк свой, злое татаровьё бить. Охотой идем…
- Что ж, иди, - сурово молвил князь Оболенский, - дело святое. За Русь биться будем.
- Спаси тя бог, - поклонился кузнец. - Где идти нам прикажешь?
- А где хошь. К любому полку приткнись. Токмо сам порядка не путай, а боле начальников слушай. Да помни: во многом глаголании несть спасения…
Кузнец молча усмехнулся, но, обратясь к княжичу Ивану, сказал ласково:
- А все ж ты, княже, попомни, что я баил-то. Отец мой и поныне мне приказывает: "Много бают как бы на глум, а ты бери на ум…"
Княжича Ивана со звоном и крестным ходом встретили все владимирцы у Золотых ворот. Ждали тут его и владыка суздальский Авраамий, и боярин Константин Александрович Беззубцев, наместник и воевода великого князя московского.
Уж издали, подъезжая к Золотым воротам, загляделся Иван на это строение. Еще не разбирая, кто стоит у ворот, княжич ясно видел меж стен две круглые белокаменные башни и будто вросший в них боками высокий белокаменный храм с одним большим золотым куполом. Середина этого храма почти до самых боковых башен прорезана высокими воротами, огромный полукруглый свод много выше золоченых башенных крыш. Над сводом висит большой образ Пресвятой богородицы в золоченом окладе.
- Храм сей в Золотых воротах, - сказал Ивану воевода Стрига-Оболенский, - воздвинут еще князем Андреем Боголюбским. Сии врата - подобны киевским, токмо в Володимере, опричь их, есть еще Серебряные и Медные.
Церковный звон, крики воинов и толпы народа заглушают слова Оболенского.
- Сыночек тут старшенький князя великого, - звонко раздается над толпой женский голос, - княжич, бают, Иван!..
Радостный гул криков прокатился по ближайшим рядам толпы, и княжич Иван услышал со всех сторон веселые восклицания:
- Не зря княжич-то послан - крепкое дело!..
- Храни, господь, град наш!..
- Будем поганых бить!..
Княжич Иван впервые один был, без отца, перед лицом народа. Побледнел он от волнения и напряжения, припоминая, как вел себя отец в таких случаях. Страх, охвативший княжича, придавал всем его движениям сдержанность взрослого человека.
Сойдя с коня, остановился он на несколько мгновений и выпрямился во весь свой не по-детски большой рост. Темные глаза княжича медленно, с пронизывающей остротой обвели всех. Отдавая поклон владыке, наместнику, боярам и воеводам, поклонился он и народу на все стороны.
- Будьте все здравы, - с трудом, но громко выкрикнул княжич Иван внезапно охрипнувшим голосом.
Кругом все замерло, и вдруг бурей прокатился могучий рев толпы.
- Будь здрав, государь! - кричали кругом, приветствуя Ивана не как княжича, а как великого князя, назвав его государем.
Иван вздрогнул, еще более побледнел, но твердо и степенно подошел под благословение владыки.
От Золотых ворот княжич Иван со своими и владимирскими воеводами и боярами последовал за владыкой в Успенский собор для совершения молебствия о даровании победы.
- Помолим господа, да поможет сокрушить нам агарян нечестивых, - громко возгласил владыка Авраамий, идя рядом с княжичем впереди крестного хода.
Взволнованный и смущенный, княжич Иван молча следовал за епископом Авраамием к возвышающейся перед ним громаде белокаменного златоверхого собора.
Ему было все еще страшно после встречи с владимирцами. Почуял он, словно вырос сразу, старше стал, но только в душе у него как-то тревожно и смутно.
Всё же глаза его невольно останавливались на резном каменном поясе собора из узорных колонн, меж которых из камня же резаны изображения святых, листья, цветы, звери и птицы. Все изображения эти дивно расписаны яркими красками и разноцветным поясом окружают белокаменные стены всего храма.
Владыка заметил внимание юного княжича к зодчеству.
- Храм сей, - молвил он, - строен князем великим Андреем, а строили зодчие всех земель: и наши русские, и грецкие, и фряжские, сиречь итальянские…
Эти слова владыки и особливо упоминание об итальянских зодчих отвлекали княжича от дум его. Вспомнил он и часы самозвонные, что Лазарь сербин деду его на дворе ставил, и бабкины чарки, стопы и сулеи резные и кованые, тоже заморской работы…
- А ты был, отче, в иных землях? - спросил он владыку. - Видал ли ты всякие художества и хитрости фряжские и грецкие?
Владыка внимательно поглядел на княжича и ласково молвил:
- Был яз в землях фряжских и грецких. Ужо после трапезы расскажу тобе о разных художествах и хитростях фряжских, и наипаче о мистериях, сиречь о таинствах, которые своими очами зрил…
Владыка смолк, медленно крестясь и восходя по белокаменному крыльцу в собор. Иван, сняв шапку, тоже стал креститься. Когда поднялись они, перед ними распахнулись широко золоченые двери соборных железных врат, и они вступили на звонкий помост храма, выложенный узорными медными плитами.
Перед самым началом молебна владыка сказал княжичу:
- Смотри, княже, как расписаны стены сии, писаны бо они Рублевым и другом его, Даниилой. Да погляди и на великокняжий стол. Вон там, у амвона…
Слушая молебен, смотрел княжич на сияющие краски икон, но не радовался им так, как в Сергиевой обители. Смутно было в душе его, и почему-то все вспоминались малопонятные, но занозливые слова кузнеца Ермилки.
За трапезой у владыки Авраамия гостей было мало: княжич Иван и воеводы - князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский да боярин Константин Александрович Беззубцев. Разговор шел о военных делах и о кознях Шемяки.
- Умен, ох умен Шемяка, - говорил Авраамий, покачивая печально головой, - но ум-то у него токмо на козни и пакости. О пользе же государственной и о людях не мыслит он. Ястреб он и дале своего гнезда не зрит…
- Истинно, - живо отозвался Беззубцев. - Вот и татар он привел казанских. Ты мнишь, без него они пришли? Нет. Он и с Синей Ордой, и с Казанью, и со всеми ворогами Москвы - заедино! Всех их, волков, на Русь манит, абы самому властвовать.
- Право слово твое, Костянтин Лександрыч, - согласился князь Стрига-Оболенский. - Чаю яз, что и сам Шемяка на Москву метит. Разумею так: татар он посылает через Нижний к Володимеру и Мурому, дабы глаза отвести нам, дабы подале от Москвы мы полки свои поставили. Сам же князь Димитрий изгоном поскачет к Галичу, а оттоле ударит борзо и нечаянно на Кострому, и ежели возьмет град сей, - поскачет на Москву.
- Тата царевичам не велел пускать Шемяку в Москву, - неуверенно напомнил княжич Иван.
- Верно, верно, - весело одобрил Стрига-Оболенский вспыхнувшего от радости Ивана. - Надобно немедля с Касимом снестись и Якубом. Пусть идут на Кострому, навстречу Шемяке, лицом к нему, а спиной к Москве.
- Мне ж, мыслю, - вступился в разговор Беззубцев, - надобно утре, до свету, навстречу татарве идти от Володимера к Нижнему. Воеводу же Ивана Руно с пути отпущу к Мурому в тыл агарянам. Не любят татары прямого боя.
Сильны они токмо нечаянным набегом, как разбойники в нощи…
- Иди так, Костянтин Лександрыч, - согласился князь Иван Васильевич. - Яз же в Кострому пойду, где сидит с заставой и двором великокняжеским Федор Басёнок. Упредить Шемяку хочу. И царевичи, мыслю, поспеют во благовремении…
Воевода Стрига-Оболенский помолчал и, взглянув несколько раз на Ивана, добавил, обратясь к отцу Авраамию:
- Нет. Не возьму сие собе на душу. Оставляю княжича в Володимере на твое, отче, попечение, и о том сей часец пошлю великому князю вестника…
Княжич вспыхнул и сурово спросил:
- Пошто оставляешь мя? Государь отпустил мя на татар, а ты супротивное деешь…
Улыбнулся князь Иван Васильевич.
- Яз чту тя за храброго, Иване, да и яз не труслив, но в ратном деле и разум надобен. Не такова рать будет, как в Москве мы с государем мыслили. В Костроме в осаду сяду.
Воеводы подошли под благословение владыки.
- Да поможет вам господь, - говорил отец Авраамий, крестя воевод. - Мы же тут будем усердно молить о том Христа-спасителя и заступницу нашу пресвятую богородицу.
Воеводы вышли. Иван, сдвинув брови, недовольно посмотрел им вслед.
Авраамий улыбнулся, взглянув на княжича, и молвил:
- Не гневись, Иване. Не ты прав, а прав князь Иван Василич. На ратном поле не государь, а воевода хозяин.
Огорченный Иван не скоро успокоился. Ему досадно было, что не пустили его биться с татарами. Бои и осады городов он уже видел, но издали, словно игру какую, а все же и страх испытал на войне немалый и скорбь. Плохо слушал он разговоры владыки, не сознавая, отчего горько ему: оттого ли, что не взяли его, оттого ли, что сам в душе доволен, что не взяли.