- Не посмеет Шемяка тетку свою изобидеть, - сказал, наконец, великий князь. - Не бывало на Руси такого, старуху бы немощну кто притеснял. Богу согрешить никто в том не посмеет…
Василий Васильевич вдруг усмехнулся, найдя хорошую мысль, и добавил весело:
- Он, ворог-то мой, когда ему хвост прищемили, рад матерь мою, как окуп, за собой доржать. Мыслю, через матерь и челом еще нам бить будет.
Широко раскрыл глаза Иван от недоумения: не ждал он, что отец так о бабке судить будет! Обидно ему за бабку, и скупые, но едкие слезинки дрожат у него на ресницах. Ждет Иван, что другие скажут.
- Право мыслишь, государь, - услышал он густой голос князя Ивана Ряполовского. - Не посмеет Шемяка зла учинить.
Остальные молчали, не зная, что сказать. Задумался и Василий Васильевич, но вот он опять усмехнулся.
- Василь Федорыч, ты тута? - спросил он.
- Тута, государь, - ответил боярин Кутузов, - на всей воле твоей, государь.
- Отпускаю тя, Василий Федорыч, со словом своим к Шемяке. Скажи ему:
"Брате, князь Димитрий Юрьич, какая тобе честь али хвала, что доржишь у собя в полоне матерь мою, а свою тетку. Как сим хочешь мне повредить, - яз уж на столе своем, на великом княжении". Возьми, Василий Федорыч, с собой конную стражу. Буде отпустит Димитрий-то матерь мою, сопроводишь ее до Москвы…
Василий Васильевич слегка вздрогнул от неожиданности: княжич Иван схватил руку отца своего и горячо поцеловал. Василий Васильевич взволнованно вздохнул и сказал ласково:
- Любишь ты бабку, Иване, да и яз не менее твоего…
Обратясь ко всем присутствующим, великий князь продолжал:
- Завтра после утрени на Москву идем со всеми полками, опричь царевичевых.
- А нам куда? - спросил Касим по-татарски.
- Идите вы за Шемякой, - по-татарски же ответил Василий Васильевич. - Идите за ним, как за лютой змеей, но не у хвоста, а по бокам, чтоб видней было, куда гадина голову повернет…
- А куда повернет, там ее по голове и стукнем, а потом и хребет перебьем…
- А верней, - вмешался князь Иван Ряполовский, понимавший по-татарски, - змей наш никуда не свернет. Уползет, окаянной, прямо в нору свою, в Карго-поле свое спрячется.
- И яз так мыслю, - сказал Василий Васильевич по-русски, - токмо надобна опасливость, дабы Москве заслон был. Да и возьмут попечение царевичи о пользе Кутузова и матери моей. Смирней волк-то, когда охоту близ собя слышит.
Глава 11. Карго-поле
Далеко живут каргопольцы и от Москвы, и от Галича, и от повелителя своего - господина Новгорода Великого. Да и забыли они, как переселялись сюда с берегов Волхова и Ильмень-озера, - деды и те мало и смутно знают, когда это было. Живут же все ладно: рыбу ловят в реках и озерах; в лесах из сосны да ели смолу и вар вываривают, деготь выкуривают из бересты да коры березовой; охотой промышляют, белок бьют, рябчиков петлями давят, у рек бобров промышляют, в лесах ищут борти пчелиные, из них дикий мед собирают. У себя ж на дворах глиняную и деревянную посуду делают, корзины плетут, кожи выделывают, сани, телеги, колеса работают.
- На краю, почитай, света живем, - говорят каргопольцы. - Карго-поле, и всё тут, а слава богу, живем сыто, наиглавно - тихо да мирно.
В старые времена беспокойнее было: тогда порой карела да чудь белоглазая озорничали, разоряли поселки и погосты, да в те поры каргопольцы и отпор давали, да и сами грабить умели, - недаром старики говорят, из ушкуйников они тут осели. Умеют они и теперь метко стрелы пускать, и саблей изрядно рубить, копьем ловко колоть, да острой рогатиной пороть. Владеют они всяким ратным оружием, как настоящие воины.
Равнодушно, без всякого сочувствия встретили они беглых князей Шемяку и можайского с дворами и полками их, только как повинность случайную, и попрятали все, что можно было и где можно, чтобы ратники ничего у них не растащили. Поняли это сразу и Димитрий Юрьевич, и Иван Андреевич и хотя были тут душой покойнее, но в полную безопасность не верили.
- В случае чего, - говорил князь Иван Андреевич, - можно нам и к Новугороду податься. Не любят новгородцы-то Москву, а нас поддоржат.
- Да, - усмехнулся Шемяка, потирая с раздражением руки, - сие Карго-поле нам ничего не даст. Зато в Новгород отсель никто нам пути не закажет. Невидимо, неслышно пройти можно. Ведаю яз север-то. Вот нам немного по Онеге подняться до озера Лача, а там по озеру до устья Ягромы.
Потом по Ягроме и Березовке до Андомы, а по Андоме до Онего-озера, а по льду Онего-озера к устью Свири и на озеро Нево. Оттуда же по Волхову до Ильменя, к самому Новугороду…
Шемяка вдруг смолк и задумался, хмуря брови. Князь можайский молчал и сопел носом, словно собирался заснуть. Димитрий Юрьевич почти с ненавистью покосился на него и громко крякнул от досады.
- Что ты носом свистишь, как суслик! - крикнул он злобно.
- Засвистишь! - вскипел в свою очередь Иван Андреевич. - С тобой засвистишь сусликом, когда нас, как сусликов, из своих нор выкурили! И податься нам некуда!
Шемяка вскочил с места, засверкал глазами, но сдержался и молча зашагал вдоль покоя.
- Мыслю яз, - сказал он, остывши, - надобно распустить нам лишний народ да идти к Новугороду токмо со дворами своими, а старую княгиню тут, в Карго-поле, оставить. После, семью в Новомгороде устроив, пойду в Вятку и Устюг. Вятичи покрепче угличан будут!
- Василий-то здесь, - заметил вяло Иван Андреевич, - матерь свою найдет и в Москву увезет без окупа.
- А ляд с им! - изругался Шемяка, опять раздражаясь. - А может, без окупа-то отдать ее нам сподручнее будет. Кто ведает, что завтра господь сотворит…
В покой вошел Никита Константинович.
- От князь Василья, - начал он сразу, - пригнал со стражей боярин Кутузов Василь Федорыч. Слово тобе привез от Василья-то.
- Прими, - ответил Шемяка, - да созови всех бояр и воевод, и дьяк Федор пусть будет.
Когда собрались все, привели Кутузова. Поклонился тот низко Димитрию Юрьевичу и в пояс всем прочим.
- Слово тобе, государь, - сказал он, - от великого князя Василья Васильевича повестую.
Передав слова великого князя Василия Васильевича, помолчал немного Кутузов и добавил:
- От собя, государь, реку. Отступи великому князю, отпусти матерь его. Может, за то и князь великой отступит и многое простит. Близ тобя царевичи со всей силой своей…
Переглянулся Шемяка с Иваном Андреевичем и боярами, и безо всякой думы стало всем ясно, что придется бить челом Василию.
- Понадобится, государь, - тихо молвил Никита Константинович, - и по другим случаям ссылаться нам с великим князем. Сам, государь, сие разумеешь.
На эти слова и Дубенский кивнул головой, да и оба князя понимали положение дел не хуже бояр и воевод своих.
Шемяка резко обернулся к боярину Кутузову и, глядя в лицо ему, сказал ясно и твердо:
- Пошто мне томить не токмо тетку, но и госпожу свою, великую княгиню? Сам бегаю, да и люди, которые мне надобны, истомлены уж, а тут надо и ее стеречь. Лучше отпустить…
- Отпусти, отпусти, государь! - заговорили со всех сторон бояре Шемякины. - Право ты мыслишь, государь.
- Михаил Федорыч, - обратился Шемяка к боярину Сабурову, - сослужи мне. Возьми с собой боярских детей да приведи сюды с почетом великую княгиню Софью Витовтовну.
Обратясь к Кутузову, Димитрий Юрьевич добавил:
- Прошу тя, Василий Федорыч, к столу, пока придет государыня. Тут она, в хоромах, недалече.
Поклонился Василий Федорыч с благодарностью Шемяке.
- Храни тя господь, государь, - молвил он, - голоден с пути яз. Не откажи, государь, в сем же и страже моей.
- Будь покоен, боярин, - ласково молвил Шемяка. - Дворецкий мой трапезу вам изготовит и коней ваших накормит…
Все заволновались в трапезной и встали из-за столов, когда дворецкий сообщил, что идет старая государыня. Шемяка, княгиня его и Иван Андреевич пошли встречать ее к самым дверям, которые растворили настежь. Постукивая посошком своим, вошла Софья Витовтовна в трапезную. Оба князя поклонились ей в пояс, а Кутузов и прочие бояре и воеводы кланялись, рукой касаясь земли.
- Будь здрава, государыня, - сказал Шемяка, а князь можайский добавил:
- Живи много лет.
- Будьте здравы и вы, - ответила Софья Витовтовна и, поцеловав княгиню, добавила: - И ты будь здрава, Софьюшка.
- К столу прошу тобя, государыня, - заговорили вместе Шемяка и княгиня его, - милости просим…
Но Софья Витовтовна, поблагодарив их, отказалась и остановилась посредине трапезной против Шемяки. Тихо вдруг стало в горнице, и никто не знает, что произойдет сейчас. Каменеет лицо у Софьи Витовтовны, и только глаза одни скорбно, но смело глядят прямо в лицо Димитрию Юрьевичу.
Бледен князь, губы у него чуть дрожат, брови резко сдвинуты, но не от злобы это, как обычно, а от волнения.
Несколько мгновений малых молчат они, стоя друг против друга, а для всех нестерпимо долгим кажется это молчание. Но вот, наконец, выпрямившись, Димитрий Юрьевич заговорил громко:
- Отпускаю тя, государыня, к брату моему Василию по слову его. Прости меня, государыня…
Ни одна мышца не шевельнулась на лице старухи.
- Бог простит, - глухо, но четко произнесла она. - Много злодеяний творил ты и сыну и мне, старой тетке твоей. Горько сердцу, и душу мою истерзал ты муками сына моего.
Дрогнул голос старой княгини, покривились крепко сжатые губы, но, переборов себя, продолжала Софья Витовтовна: