В лето тысяча четыреста шестьдесят восьмое, сентября двенадцатого, когда змеи в лесах в норы под корнями дерев уже залегать начинают, приехал в Москву к великому князю царевич Касим со всей своей конницей татарской.
Как всегда, Иван Васильевич принял царевича с почетом и лаской. За беседой говорил царевич государю своему:
- Слуга твой челом бьет - дай Казан мне брать. Отец мой, хан Улу-Махмет, первый хан Казан был. Челом бью, государь, помоги отцов стол брать…
- А все ли у них удумано, - спросил Иван Васильевич, - нет ли огрешек в разумении дел? Может, дела-то не доспели еще?
- Все удумано, государь, - горячо отвечал царевич Касим. - Повестил меня Абдул-Мумин, все есть готово. Арба готов, товар весь в арба. Нада тащить арба, конь нада. Сам иду Казан с конники. Не ведат о сем Ибрагим-то, ворог мой…
- А лести не будет? Гляди, изолгут тя, Касим!..
- Йок, йок, государь, - так же горячо продолжал царевич, - ведам свой татар, знай - якши карош Абдул-Мумин! Карачий он. Был отцу слуга верный Абдул…
Иван Васильевич задумался и вдруг неожиданно спросил:
- А скажи мне, царевич, кто татар казанских кормит?
Касим не понял вопроса, а присутствующий при беседе Федор Васильевич Курицын с недоумением поглядел на Ивана Васильевича.
Великий князь нетерпеливо повел бровями и пояснил свой вопрос:
- У нас на Руси сироты наши всех кормят. Дают они хлеб, мясо, мед, масло, рыбу и все, что для пропитания нужно. А в Казанской земле кто татар кормит?
Касим понял, оживился и ответил поспешно:
- В Казан кормит татар сабанчи разные: булгар, башкир, чуваш, мордва, вотяк. Больше всех хлеб, мясо черемис дает. Князь черемисски Казан кормит…
Федор Васильевич насторожился. Из ответов царевича он начинал понимать тайный ход мыслей своего государя.
- Черемис, - продолжал Касим, - большой дань Казан дает…
Иван Васильевич усмехнулся, кинул быстрый взгляд на дьяка Курицына и, обращаясь к Касиму, сказал:
- Служил ты нам, царевич, верой и правдой всегда, послужу ныне и яз тобе. Дам тобе двух воевод в помочь: князь Иван Юрьича Патрикеева и князь Иван Васильевича Стригу-Оболенского. Утре будут они думу думать с тобой, а сей часец иди в покои свои, отдыхай…
Касим быстро вскочил на ноги, поцеловал протянутую руку великого князя и, поклонившись ему в пояс, произнес радостно:
- Слушаю и повинуюсь, государь!
Поклонясь еще раз князю, вышел царевич с дьяком Курицыным, провожавшим Касима с почетом до отведенных ему покоев.
Когда Курицын вернулся, Иван Васильевич весело встретил его словами:
- Слышал? Уразумел?
- Слышал, государь, - улыбаясь, ответил дьяк, - и все уразумел.
- Казань для нас такая же язва, - заговорил оживленно государь, - что и Новгород Великий, а то и хуже. С корнем выжигать их надобно, а для сего надоть Казань, как и Новгород, изнутри и снаружи терзать, по их трещинам разрывать…
- Истинно, государь, - согласился Федор Васильевич, - у них нет своего хлеба и всякого иного пропитания…
- Чужими руками кормятся, - вставил Иван, - от сабанчей иноплеменных, а меж собой у них споры за власть и богатство: и сами грызутся и сирот да черных людей грызут… Про Черемису-то уразумел? Ведаешь ныне, пошто яз о Черемисе и прочих спрашивал? Случай будет, так отрывать, отсекать сии корни надобно от древа казанского, дабы иссохло оно…
Иван Васильевич прошелся в волнении несколько раз вдоль своего покоя и сказал:
- Не мыслю яз, дабы татары казанские Касима хотели, из Москвы, царевича служилого. Как твое разумение, Федор Васильевич?
- Возможно сие, - ответил Курицын. - Может, татары-то, ведая, что мы их бить хотим, западню нам строят. Может, у них сговор есть с Ахматом и Казимиром…
- Может, Абдул-Мумин и против Ибрагима, - прерывая дьяка, продолжал государь, - а без нашего войска ни он, ни Касим со своими конниками ничего не могут против карачиев, биков и мурз. Разумеют те, что миру у Казани с Москвой никогда не быть…
- Сеид их против Москвы, - заметил Курицын.
- Не в сеиде суть, - перебил снова государь дьяка, - суть в том, что Казань без грабежа и полона жить не может. Казани иноплеменные рабы и сабанчи нужны…
Иван Васильевич замолчал и прикрыл глаза рукой. Он думал о том, что поход на Казань надобен. В случае успеха Касима удастся ослабить Казань ныне же, а при неудаче надобно будет все вокруг Казани разорить, дабы некому было кормить татар…
- Слушай, Федор Василич, - сказал он, обращаясь к дьяку, - дело ратное хорошо или плохо деется не токмо от уменья, но бывает и от случая.
После обеда позови ко мне обоих воевод: и Патрикеева и Стригу. Поход-то походом, а первей всего надобно нам заставы усилить и воем добрых послать в Муром, и в Новгород Нижний, и на Кострому, и в Галич, дабы им крепко в осаде сидеть и от Казани стеречься.
Сдвинув брови, он добавил:
- На все воля божья. Может, придется не Казань полонить, а свои грады оборонять…
На праздник воздвиженья, на четвертый день после беседы с государем, пошел царевич Касим на Казань, а с ним великого князя воеводы Патрикеев и Стрига-Оболенский со многой силой.
Думал Касим внезапно явиться под стены казанские вместе с воеводами московскими, да осень непомерно ненастная перепутала все расчеты и замыслы. Дни и ночи лили дожди студеные, и среди дремучих лесов тонули полки в разлившихся болотах и топях, а гати и переправы везде были размыты. Но терпели все это воины русские и татарские, мысля о добыче великой в граде Казани.
Когда же русские полки вместе с касимовскими конниками после многих мук и трудов достигли берегов Волги и, став у широкого раздолья могучей реки, начали спешно искать бродов и перевозов, дабы скорей перейти на тот берег, то везде уже встречали их засады царя Ибрагима. Неведомо кем, но был хан вовремя упрежден и стоял на противной стороне Волги крепко с великою ратью.
Ратники же московские и кони их были совсем истомлены бездорожьем лесным и голодом. Много коней их вьючных, со снаряжением разным и харчем воинским, увязая в грязи, не могли ни туда, ни сюда двинуться и отстали в пути. Всё же татары не смели напасть на русских, и несколько дней простояли оба войска, не решаясь начать военных действий. Наконец воевода Оболенский позвал на думу Патрикеева и Касима-царевича.
- Как и что нам, воеводы, деять? - обратился он к своим товарищам. - Вьючные кони наши по дороге в болотах завязли. Токмо малая часть их сюда дошла. Нет у нас вдосталь харча для воев, а коням и вовсе кормов нет.
Истомлены люди грязью, холодом и голодом. Татары же во всей бодрости и силе, да и стоят у себя под Казанью, а мы среди топей лесных, в чужой земле…
Долго молчали все трое после речи этой, а потом молвил с печалью князь Патрикиеев, Иван Юрьевич:
- Мыслю, надобно ворочаться, токмо не ведаю, какой дорогой, дабы татары в обход нам не ударили…
- Мне йок кысмет, - еще печальней сказал Касим. - Назад нада. Верно.
Токмо иди нада старый дорога. Круг лес нет обход. В тыл не пойдет Ибрагим.
Грабить ему нет тут, а грязь много, кони губить не захочет…
- Истинно, - проговорил князь Оболенский, - но как прозорлив и разумен государь наш, повелевши градам в осаде сидеть, заставы их укрепивши загодя…
Снова замолчали воеводы, понимая ясно, что дело их проиграно.
- Да простит нас господь бог и государь наш Иван Васильевич, - крестясь, проговорил Оболенский, - а яз велю вам ныне же ночью, в саму темень, пойти с полками назад…
Когда забрезжил серый осенний рассвет, с трудом проникая сквозь дождливые тучи, полки московские далеко уж отошли от Волги. Вновь они ехали той же дорогой, разъезженной ими самими донельзя. Отощавшие от голода кони еле-еле вытаскивали ноги из липкой глинистой грязи, а иные из них покорно вязли и беспомощно клали головы на грязь. Ни крики, ни побои не могли их поднять.
То и дело попадались в пути московским полкам обглоданные волками костяки вьючных коней, завязших ранее, когда еще шли они на Казань.
Тревожно и жутко было в осеннем лесу. Как только темнело, кони начинали храпеть и вздрагивать, чуя крадущихся за кустами волков. Люди же, усталые, истомленные, еще засветло, свалив десятка два берез и сосен, всю ночь подбрасывали сырую щепу и сучья в костры и ближе сбивались друг к другу.
Харчей уже давно не было, и ратники, несмотря на постные дни, каждый ночлег резали совсем ослабевших коней и варили в котлах конину, пожирая мясо полусырым, без хлеба и соли.
Почти треть всего войска, кинув доспехи, шла пешком, а коней становилось все меньше и меньше. После каждого ночлега, покинутого войском, оставались вокруг костров кости и шкуры от зарезанных коней и трупы издохших от голода. Воины, стараясь спасти хотя бы верховых лошадей, напрасно собирали для них опавшие листья и резали веники из тонких ветвей березняка: измученные животные плохо ели эту грубую пищу и не были от нее сыты. Голод, холод, почти бессонные ночи и отчаяние терзали души воинов.
Но, чем ближе подходили они к Московской земле, силы, их, казалось, возрастали.
- Спас господь, - говорили кругом радостно, - довел до родной земли!
Даст бог, и по семьям своим разойдемся живы и здравы!