- Бугай, настоящий бугай, - дивовались нукеры из стражи, теснясь к дверям крестовой.
- Да и у бугая горла на такой рев не станет, - говорил десятник, причмокивая от удовольствия. - Ишь, ишь, как ревет! Он и самого голосистого азанчу заглушит…
Василий Васильевич с умилением слушал своего любимца, которого за голос хотел давно уж у владыки в Москву просить, да за недосугами и бранями не успел. Стоя на коленях, усердно молился он о своем спасении, а когда пошел приложиться к кресту, услышал шум в сенцах и говор татар.
Шубин последним принял благословение отца Иоиля и, быстро выйдя в сенцы, тотчас же вернулся. Кланяясь низко, пригласил он князей к трапезе и, обратясь к великому князю, тихо добавил скороговоркой:
- Царевич Касим дошел к нам. Тобя, государь, хочет… В покое моем у стола, увидишь, поставцы стоят - возьми там, не обидь, кубок фряжский с каменьями. Дай его от собя царевичу Касиму…
- Спаси бог тобя на добром деле, - промолвил великий князь, - послугу твою не забуду…
- Не гости хозяину, а хозяин гостям челом бьет, - поклонившись, сказал Шубин и повел всех в трапезную.
В трапезной царевич Касим сидел за столом на скамье, а у ног его на блеклом персидском ковре сидел Ачисан. При входе великого князя Ачисан быстро вскочил на ноги. Царевич Касим, еще молодой человек со светлыми подстриженными усами и маленькой бородкой, тоже поднялся со скамьи и поклонился Василию Васильевичу.
- Ассалям галяйкюм, - проговорил он почтительно.
- Вагаляйкюм ассалям, - ответил великий князь и пригласил царевича к столу хлеба-соли откушать.
Отец Иоиль, благословив князей и Сергея Петровича, удалился вместе с отцом Ферапонтом, а сотник Ачисан встал позади царевича - он оставался при трапезе толмачом. Сам хозяин тоже не сел за стол, а вместе с дворецким своим услуживал князьям и царевичу.
Когда выпили из кубков заздравных заморского доброго вина за здоровье царя казанского и великого князя московского, за царевичей, за князя Михаила, царевич Касим сказал, улыбаясь:
- В конце твоей, княже, молитвы, - переводил его слова Ачисан, - услышал я здесь такой великий и грозный голос, какого никогда я не слыхал.
- Хочу яз его, - смеясь, ответил Василий Васильевич, - если бог даст, в Москву к собе взять. Многих из дьяконов слушал, поскольку к пенью церковному задор великий имею, а такого голоса, как у отца Ферапонта, даже и яз не слыхивал…
Великий князь за столом развеселился, царевич Касим ему нравился, а кроме того, мерещилось ему, что Касим хочет сказать многое, да Ачисан мешает. Раненый и в полон взятый, Василий Васильевич шутил и смеялся, как дома у себя на пиру. Всегда такой был он открытый: и в гневе, и в радости, и в печали. Любили его за это.
- Люб ты мне, княже, - сказал царевич, - радостно с тобой хлеб-соль делить…
Василий Васильевич ласково улыбнулся и, прежде чем Ачисан успел перевести его слова, неожиданно заговорил по-татарски, как настоящий татарин:
- Люб и ты мне, царевич! Ты видишь меня в несчастье, а в счастье я буду еще веселей и гостеприимней. Жизнь наша изменчива. Бугэн миндэ, иртэгэ синдэ. Судьба каждого в книге Фальнаме, да не каждый толкователь гаданий может угадать судьбу.
Касим и Ачисан переглянулись с изумлением. Великий же князь, видя это, усмехнулся и продолжал по-татарски:
- Я же и не люблю гадать, ибо сказано еще: "Мы привязали к шее каждого человека птицу…"
- Ты говоришь так хорошо и красиво, - воскликнул царевич Касим, - словно долгие годы сидел у ног улемов.
- Памятлив я очень, - смеясь, сказал Василий Васильевич, - и помню все, что слышу и вижу…
Встав из-за стола и подойдя к поставцу, он достал оттуда кубок итальянской работы с каменьями и подал его, поклонившись, царевичу.
- Бью челом тебе, а будешь гостем у меня на Москве - встречу, как друга…
Царевич поблагодарил, потом, улыбаясь, обратился к великому князю:
- Брат Мангутек будет рад поговорить с тобой без толмачей. Он любит говорить быстро, а хуже нет, когда о твоих мыслях говорит чужой рот. Мы с тобой сей же час поедем к брату. Ачисан опередит нас, скажет хану Мангутеку, что мы придем следом…
Ачисан молча поклонился и вышел. Царевич Касим проводил его взглядом и, выждав некоторое время, сказал тихо Василию Васильевичу:
- Знаю я, что тебе ведомо о спорах брата с отцом. Любя тебя, скажу: берегись ты и Улу-Махмета и Мангутека. Мы с Якубом стоим в стороне. Нам обоим лучше уйти от них, и мы хотим твоей дружбы и помощи и сами поможем тебе…
Царевич быстро выхватил кинжал из-за пояса своего турского кафтана и взял его одной рукой за конец клинка, а другой - за конец рукоятки.
- Клянусь на том аллахом! - воскликнул он и приложил ко лбу клинок кинжала и потом поцеловал его. - Только смерть моя и твоя воля могут нарушить эту клятву!..
Спрятав кинжал, он встал из-за стола и добавил:
- Нас не должен долго ждать хан Мангутек. Я проведу тебя, князь, в братнин шатер, что стоит в поле среди шатров его тысячи.
У ханского шатра царевича Касима и Василия Васильевича встретил Ачисан. Откинув белый дверной войлок, расшитый цветными узорами - зверями и птицами, - ханский сотник пригласил войти великого князя московского.
Следом за ним вошел и царевич Касим. Молодой хан встретил их, сидя на пушистом ковре среди шелковых подушек.
Князь и царевич низко поклонились ему, и Василий Васильевич сказал:
- Ассалям галяйкюм, хазрет Мангутек, брат мой…
- Вагаляйкюм ассалям, - милостиво ответил Мангутек и пригласил вошедших сесть.
Василий Васильевич последовал примеру Касима и сел слева от входа на кошму перед ковром хана. Несколько мгновений длилось молчание, и великий князь внимательно рассматривал острое хищное лицо Мангутека, мало схожее с лицом Касима. Молодой хан щурил злые рысьи глаза и ласково улыбался.
- Спасибо, князь, - сказал он, наконец, - за подарки, особенно за перстень с этим красивым кровавым яхонтом. Думаю, камень этот из Индии.
- Говорят, - ответил Василий Васильевич, - что яхонт этот, горячий и влажный, как звезда Муштари, приносит счастье и все благое…
- Слушаю тебя, - перебил его Мангутек, - и дивуюсь, где ты так научился хорошо говорить по-татарски!
- Отец мой, Василий Димитрич, сын Димитрия Донского, хорошо разумел по-татарски. Когда же весной шесть тысяч восемьсот девяносто первого года поехал он по воле отца заложником в Золотую Орду к хану Тохтамышу, то пробыл там два года… Не всякий татарин так умел говорить, как отец мой.
У него и я научился в детстве еще. После же смерти отца я тоже был в Золотой Орде, где от отца твоего, царя Улу-Махмета, получил тогда ярлык на великое княжение…
- Отец зол на тебя, - опять перебил Мангутек великого князя, - за то, что ты пошел войной на него, а он ведь помог тебе против дяди Юрья Димитрича! Теперь же хочет он помочь сыну его, Димитрию Шемяке…
- Его воля! - воскликнул Василий Васильевич. - Москва все равно не примет Шемяку и прогонит его, как и отца его Юрья Димитрича. Если царь хочет выгоды и богатства, пусть мир и дружбу со мной ведет - Москва за меня и все города княжества Московского. Москва богаче Золотой Орды, да и сильней, а Москва да Казань и того больше. Никакая орда Казань не тронет, если дружба и союз будет у нее с Москвой!..
По знаку Мангутека слуги поставили на ковер перед ханом серебряные блюда с пловом, подносы с лепешками, малые блюдца с халвой и с желтыми кусками ноздристого сдобного сладкого кулича, пахнущего шафраном. Налили потом кумыса в золоченые чаши и крепкого меда в золотые чарки.
Хан гостеприимно пригласил сесть около себя на ковер Василия Васильевича и своего брата Касима. Они выпили заздравные кубки за царя и царевичей и за великого князя. Потом молча поели они плова и всяких сладостей.
- Повар мой, - весело проговорил Мангутек, заедая пышным куличом сладкий изюм и урюк, - долго жил в Хорезме, там всему научился…
- Плов хорош, - рыгая по обычаю татарскому, хвалил Василий Васильевич, - а с халвой и куличом язык проглотишь!..
Омыв руки после еды, царевич Касим попросил разрешенья уйти. Василий Васильевич остался с глазу на глаз с Мангутеком. Снова прищурился по-рысьи молодой хан и ласково заулыбался.
- Хазрет Васил, - начал он мягко и вкрадчиво, будто шел по-кошачьи, - от Ачисана все мне известно. Мне кажется - ты понял меня.
- Понял, хазрет Мангутек, да будет бехмет в делах твоих. Что мне надобно, ты знаешь тоже. Мать говорила об окупе, а я скажу совсем точно: сколько дам царю, столько и тебе. Если ж случится неудача у тебя, то путь в Москву тебе всегда открыт, как брату! Будут тебе и братьям твоим вотчины и кормленья…
- "Кто уповает на аллаха, тому он - довольство. Аллах свершит свое дело..!" Неудач не будет у нас…