- А нам-то что, - отмахнулся князь Михаил. - Свои собаки грызутся, чужая не приставай. Будет нам в чужом пиру похмелье: и слева будут бить, и справа будут бить!..
Василий Васильевич усмехнулся.
- Вспомнил яз матерь свою, Софью Витовтовну. Она бы тобя за вихры отодрала за "чужих" собак да за "чужой" пир! Что бы у чужих ни случилось: война или мир, добро или худо - все должно идти Москве на пользу. Для Москвы везде все свое. "Сумей, - говорил мне один отцовский боярин, - во всяком чужом деле свое найти".
При этих словах дверной войлок отодвинулся, и в шатер просунулась голова сотника Ачисана.
- Слышал я твои, княже, слова, - сказал он, усмехаясь, - верно это.
Наш любимый хан Мангутек, да живет он сто лет, так же говорит о своем и чужом. В Муроме, вон уж видать его, отведут тобе, княже, чистую горницу, и хан пришлет к тобе брата своего Касима. Царь Улу-Махмет там уж с войском стоит, но ты не беспокойся. Если что нужно тобе наместнику твоему и воеводе передать либо попам, скажи мне…
Князья переглянулись, и Василий Васильевич весело ответил:
- Пришли мне дьякона из церкви Кузьмы-Демьяна, отца Ферапонта.
Ачисан слез с арбы и ускакал со своими нукерами догонять хана Мангутека, ехавшего впереди войска с лучшей своей тысячью.
Выглянув из шатра, Василий Васильевич увидел на высоком левом берегу Оки хорошо знакомый ему деревянный муромский кремль за крепкими дубовыми стенами с проезжими и глухими башнями. Ниже кремля видно было муромский посад и слободы ремесленников, а кругом шатры татарские и обозы.
Ранняя июльская заря румянила речную гладь, весело играла на тесовых кровлях и багровила дым печной - христиане уже проснулись, готовили пищу, - а солнце еще и не показывалось.
У татар - это самое время для утренней молитвы. Звонко вот в свежем воздухе уже разносится азан, и войсковой обоз царевичей постепенно затихает и останавливается, останавливаются один за другим и отряды конников…
После намаза вдоль всего берега реки запылали и задымили костры.
Войска присоединились к войскам, окружавшим муромский кремль, а царевичи и начальники войска разместились в лучших хоромах муромского посада.
Великого князя с князем Михаилом поместили у богатого, еще молодого, муромского купца Сергея Петровича Шубина, торговавшего с булгарами на Каме и с Золотой Ордой на Волге. В его хоромах все было богаче и лучше, чем у многих подручных князей Василия Васильевича.
Умывшись и обрядившись, князья прошли с хозяином в крестовую, куда татарская стража не входила, оставаясь у дверей. Помолившись с земными поклонами, князья и хозяин приложились ко кресту и иконам. Потом Сергей Петрович поклонился до земли великому князю.
- Господин и государь мой, - сказал он, откидывая после поклона упавшие на лоб кудри, - благодарения ради отпоем мы господу богу в сей часец молебен о твоем здравии и спасении из полона. До обеда мы тут побеседуем о делах твоих. Муром татары не трогают, но наместник твой и воевода в кремль их не допущают…
- Подождем здесь, в крестовой, отца Ферапонта, - молвил Василий Васильевич. - Ачисан хотел его сам позвать…
- Ведомо мне о сем от Ачисана, государь мой, а посему и повел тобя в крестовую, дабы от татар быть подальше.
Василий Васильевич задумался и, крутя свою курчавую бороду, молча сел на подставленный ему столец. Против него почтительно стоял высокий и статный Сергей Петрович в нарядном кафтане со тканными по нему золотом львами. Василий Васильевич взглянул на него и улыбнулся: густая пушистая бородка у Шубина точь-в-точь, как у князя Михаила Андреевича, и такая же, как лисья шерсть, рыжая.
- Что ж, Петрович, - ласково промолвил великий князь, - сказывай, о чем твои мысли.
- Государь мой, - заговорил Шубин, - вороги твои в вину тобе ставят не токмо твою дружбу с татарскими князьями, а даже твое разумение татарской речи…
- Ну а ты? - резко спросил Василий Васильевич.
- Я разумею твои умыслы, государь, а потому стою за дружбу не токмо с князьями, а и с царевичами казанскими. Нам надобно, как в старинах поется про Илью Муромца: "Стал ён бить татар татарином…"
Василий Васильевич весело рассмеялся и громко сказал Шубину:
- Верно, Петрович! Вся суть в сем. Отец мой, Василий Митрич, литовских князей ласкал да вынашивал на Литву, как соколов на лов, а яз татар хочу…
В сенцах перед крестовой гулом прокатилось могучее откашливанье и кряканье.
- Отец Ферапонт! - обрадовался великий князь.
В горницу вошел богатырь с длинной черной бородой, с густыми усами и такими же густыми бровями. Он снова громко крякнул, и в ответ ему что-то зазвенело в покоях. Истово помолившись на иконы, поклонился он князьям и хозяину.
- Будь здрав, государь Василь Василич, - прогудел он, словно в большую трубу, - и ты, князь Михайла Андреич, и ты, Сергей Петрович…
Из-за огромной спины дородного отца Ферапонта вытянулось на длинной шее морщинистое бородатое личико маленького, сухонького попика.
- Не реви ты, медведь, - ласково попенял попик отцу дьякону, - оглушил ты всех, яко Соловей-разбойник!
Отец Ферапонт смутился и виновато улыбнулся, пропуская попика. Тот скромно выступил вперед и быстро поклонился князьям, мелькнув перед глазами белой пушистой, как одуванчик, головкой.
- Аз есмь раб божий Иоиль, - сказал он, - иерей и настоятель храма святых отец наших Космы и Дамиана.
Князья подошли к нему под благословенье, а потом и хозяин хором, поклонившийся отцу Иоилю с особым почтением.
Василий Васильевич впервой видел маленького попика, и голос отца Иоиля умилил его.
- Княже, - с ласковой грустью говорил попик, глядя в лицо Василию Васильевичу большими, по-детски ясными глазами, - князь наш великой московской, не сокрушайся. Бог нам всем поможет. Сын мой духовной Сергий многое откроет тобе, государь, а такожде спасения ради и на благо всего христианства русского и аз, раб божий…
Отец Иоиль низко поклонился Василию Васильевичу, коснувшись правой рукой самого пола крестовой, и продолжал:
- Коли угодно тобе, государь, совет держать, то почнем беседу до молебной, пока царевич Касим не пришел… И скажи, государь, как раны твои и как здравие?
- Раны мои по милости божией затянулись, - сказал Василий Васильевич, - здравие слава богу, - хожу, видишь. Ноги-то у меня целы были, а на темени и шее хотя болит, но уж совсем заросло. Токмо вот пальцы обрубленные кровоточат еще. Правду предрек мне отец Паисий в Ефимьевом монастыре, и мази его вельми добры. Ими токмо и облегчение знаю…
Великий князь помолчал и, оглядев суровыми глазами обоих духовных и Шубина, вдруг гневно спросил:
- А как же сие случилось, что татары Муром наш не воевали и вам всем ни зла, ни полона не содеяли? Ни посада, ни слобод не жгли, а князя великого в полоне доржат?
Великий князь ярый, но отходчивый. Порой он вдруг распалялся и все более ярился, готовый убить даже, но чаще стихал нежданно, и гнев враз отходил от его сердца.
Зная об этом, отец Иоиль спокойно и молча стоял, не спеша с ответом.
Шубин же, оробев, поклонился до земли и заговорил:
- Государь великий! Воевода твой, ведая о полоне твоем, с благословенья отцов духовных челом бил царю Улу-Махмету об окупе, дабы он ни граду, ни посадам, ни слободам зла не чинил. Сам же наш воевода ворот татарам не отворял. У воеводы твоего и войско, и пушки на стенах стоят, и стража денно и нощно смотрит…
Тут совсем оробел купец и смолк. Потом, снова кланяясь земно и обращаясь к седовласому попику и к дьякону, молвил:
- Отцы, скажите все князю великому, что думой нашей удумано и что у татар деется!
Вы же люди ученые, книгами начитаны…
Отец Иоиль поправил спокойно крест на груди и, обратясь к Василию Васильевичу, начал голосом ровным и тихим, якобы продолжая свои, а не купцовы речи:
- Царь же Улу-Махмет, хотяще три тысящи рублей, отступился потом и токмо едину тыщу взял. Сведав о том, что уразумели, что царю нужны и деньги и вои, а сведая еще и о том, что Улу-Махмет отделился от сыновей своих…
- Старшего, Мангутека, боится он, - вставил Василий Васильевич, усмехаясь. - Мангутек же на отца идет, силы копит.
- То же и нам ведомо, государь. Посему решили и мы свои силы хранить и дали окуп за Муром…
Отец Иоиль помолчал и, строго посмотрев на великого князя, добавил:
- А тобе, государь, зело много нужно хитрости и разума, дабы из полона тобя отпустили. Изгони из собя ярость и скороверность всякую, чтобы татары умыслы твои не вызнали. А мы же тобе, княже, две тысящи рублей да сосуды златые собрали на бакшиш и рушвет. Разумно твори все. Семь раз отмерь - один раз отрежь. Ачисану верь, а об Улу-Махмете помни. Царь тоже не без ушей и не без глаз…
- Ачисан-то и меня сюда позвал, - не выдержав, загудел отец Ферапонт, - а я без отца Иоиля не пошел, княже. Деньги же и сосуды у меня, вот они…
Шубин в испуге замахал руками на отца Ферапонта, показывая на двери.
Дьякон зажал рукой себе рот и робко оглянулся на отца Иоиля, а купец, оправившись от волнения, тихо сказал великому князю:
- Пусть, княже, татары грызутся, а мы будем…
- Бить татар татарином, - весело усмехнулся Василий Васильевич, пряча за пазуху и по карманам все, что, оглядываясь на двери, украдкой передавал ему дьякон.
Подходил уже к концу молебен о здравии великого князя и освобождении его из полона.
Густой голос отца Ферапонта зычно гудел, рыканьем львиным громыхая по всем хоромам.