Сжа-а-алься, ма-а-тушка-а,
Над го-орюшком мо-оим!..
- неожиданно громко всплеснулась вдруг песня.
Иван Васильевич чуть дрогнул и, усмехнувшись, сказал:
- Тишина-то какая. Упади сей часец на дворе доска, пушечным громом покажется…
Но брови его быстро сдвинулись, и он заговорил, продолжая прерванную незадолго пред тем беседу:
- Вот яз и сказываю. Тишина у нас второй год. Даст бог, удержим злобу, может, еще на год-два. Затишье сие пред грозой. Зрю яз всю Московскую землю, яко на ладони, и вижу: круг земли нашей тучи черны ходят-плавают да грозой внутри кипят, и неведомо, из которой ране гром грянет…
- Истинно, государь, - живо отозвался дьяк Курицын. - Кругом нас иноземные вороги: под самым боком Казань зубы точит, а с Дикого Поля всякая татарва грозит: и Большая Орда, и Ногайская из-за Волги, и сибирские татары.
- А с запада, - продолжал дьяк Бородатый, - Литва, а за спиной ее круль польский, тамо же и немцы ливонские, а за спиной их свеи.
- И все они, - молвил сурово Иван Васильевич, - как волки лютые, Русь растерзать хотят, по кускам растащить! Мы захотим татар бить - нам в спину ударят ляхи, литовцы и немцы. Будем бить латынян поганых - татары нам в спину ударят…
Великий князь замолчал, а дьяк Курицын поспешно горестно вопросил:
- Как же нам быть, государь? Ведь есть у нас еще вороги и в Новомгороде, и во Пскове, и в Твери…
Наступило молчание. Иван Васильевич хмурил брови, но был спокоен.
- Яз так мыслю, - заговорил, наконец, он медленно, - два года, а то и более нигде старины не рушить. Содеем хитрые докончания со всеми удельными, а с Михайлой тверским утвердим крестоцелованием все, как при отцах наших было. То же учиним и с Новымгородом и со Псковом. Ты, Степан Тимофеич, сими градами займись, с глаз их не спущай, а Федор Василич глядеть будет за удельными и за татарами. Обое же вместе и латынян из виду не упущайте…
Иван Васильевич злобно ухмыльнулся и, помолчав малое время, продолжал:
- О Рязани яз прежде со старой государыней подумаю и с нашим митрополитом.
Великий князь встал и, когда дьяки стали прощаться, молвил им:
- При отце мы били татар татарами, а ныне попытаем и латынян татарами бить. Да и у латынян меж собой рознь есть. Разумеете сие?
- Разумеем, государь, - ответили оба дьяка.
- Новгород и Псков покуда по старине доржать, а потом их сей же самой стариной бить начнем…
- Как же так? - с недоумением заявили дьяки.
- Уразумеете после, - коротко ответил государь.
Дьяки вышли.
Иван ласково положил руки на плечи Юрия.
- Все слышал, брат мой? - сказал он, посмеиваясь. - Все сие того ради дею, дабы успеть полки снарядить. Будешь ты войско по-новому строить.
Садись, слушай…
Глаза у Юрия радостно засияли, поблескивая искорками.
- Очи-то у тобя, как у отца были, помню, - неожиданно молвил Иван. - Слушай же, о каком яз порядке для боя думаю. Разум у тобя скорометлив на военные хитрости. Ты поймешь меня враз. На поле у нас всегда было пять полков. Ставили мы их так: за дозорами - "передовой" полк да конный с луками; за ним "большой" полк, а по бокам "большого" "правый" и "левый" полки, да из лучших воев - "сторожевой" полк, дабы всегда в засаде сила была. Ныне же, когда у нас есть судовая пешая рать и могут быть, как у псковичей, свои пушечники, надобно многое в построенье полков изменить. А как? - ты уж сам с воеводами подумай. Наиглавное же надобно все войско из копейщиков, лучников, топорников, сабельников конных и пеших, пушечников и нашу судовую рать нам твердо в руках доржать. Для сего же яз решил всех детей боярских во всех полках под начало наших людей, наиболее хитрых в ратном деле и верных, поставить, выбрать из людей от двора нашего, московского сиречь, у кажного полку - наш воевода будет, как и воевода "большого" полку - набольший, который всем воеводам приказывает…
- Разумею все, Иване! - весело воскликнул Юрий. - Так мы не одних татар побьем, а и латыньство одолеем…
- В тайне сие храни до времени, и воеводы пусть языки не распускают, - добавил великий князь.
- Яз самых верных нам возьму: Стригу, Басёнка, Плещеева, Беззубцева…
- Сие ты лучше меня ведаешь, - перебил его Иван, - токмо не допущай среди них спору о старшинстве и худородии. На места сажай по уму, а не по знатости рода, - яз сие скреплю. Да о кормах подумай, о жалованье, а за непослушание нещадно казни: темницей, кнутом, батогами и даже смертью. Ну, иди, Юрий, притомился яз. Потрудись в сем деле - ты ведь десница моя…
Когда Юрий вышел, Иван Васильевич ослаб неожиданно и лег на пристенную скамью, вытянувшись во весь свой могучий рост. Его охватила тревога, и вспомнил он предсмертные слова отца, что государство-то как конь: не захочет в узде ходить - и сбросит…
- Лягаться вдруг начнет конь-то, - хрипло произнес он вслух, - а яз еще не готов…
Дверь в его покой быстро отворилась, и вошла к нему Марьюшка с пятилетним Ванюшенькой и юной золовкой своей Аннушкой.
- Иванушка, - обнимая мужа, весело заговорила Марьюшка, - а мы хотим по ягоды. Земляники, бают, страсть сколько! Мы с матушкой, с Аннушкой и со всеми сенными девками поедем в заповедную рощу…
В дверях показалась Марья Ярославна.
- Будь здрав, сыночек.
Иван Васильевич встал навстречу матери и поцеловал ее.
- Будь здрава, матушка!
Марья Ярославна и в темном вдовьем наряде, несмотря на сорок пять лет, казалась моложе и была еще красива, только темные глаза ее застыли в печали и даже улыбка не оживляла лица, а сама становилась печальной.
- Вот молодые-то закружили меня, старуху, и яз с ними еду…
Она помолчала, внимательно посмотрев на сына, и добавила:
- Ну, Марьюшка, иди собирай все! Спеши, - к ужину воротиться надобно.
Отпущает муж-то?
- Поезжайте, матушка, поезжайте, - молвил Иван Васильевич ласково, - а яз малость един тут побуду…
Марьюшка порывисто обняла и поцеловала мужа, а он, схватив на руки Ванюшеньку, стал целовать сына…
- Тату, - отбивался тот, - хочу по ягоды, пусти, тату…
Когда все вышли, поднялась и Марья Ярославна. Подойдя к сыну, она нежно положила руку на его голову:
- Что с тобой, Иванушка?..
Иван крепко прижал ее руку к лицу своему.
- Тяжко мне, матушка, тяжко! Один яз остался против всех ворогов, и своих и чужеземных. Как волки, все круг меня зубами щелкают, хоть и по кустам прячутся…
- Ништо, сыночек милой, ништо. Бог-то, как бабка нам баила, за Москву постоит. Да и рука у тобя, сыночек, жильная, железная рука, и разумом господь не обидел…
Иван глубоко и облегченно вздохнул от ласки матери и вдруг улыбнулся:
- Истинно, истинно, матушка. Вывезу, бог даст, воз сей тяжкий, вывезу на самую высокую гору!..
Он горячо поцеловал руку матери и стал ходить по горнице.
- Матушка, а сколь годков сестре Аннушке? - спросил он, останавливаясь. - Яз о Рязани мыслю… Пятнадцатый, ей уж пора из княжон и в княгини. Отец еще о сем мысли имел. Утре зайди-ка ко мне в покой после обеда. Подумаем о свадьбе-то…
Как-то, недели через две, во время завтрака, когда великий князь беседу вел с Юрием об устроении полков, постучав в дверь покоев, вошел дьяк Бородатый, только что вернувшийся из Пскова.
- Будь здрав, государь, и ты, княже Юрий Василич, - молвил он весело, кланяясь обоим братьям.
- Вижу, вижу уж, - улыбнулся Иван Васильевич, - добрые вести привез…
Он приблизился к дьяку, обнял его и поцеловал.
- Ну, будь здрав и ты. Садись и сказывай…
- Добрые вести, государь, - ответил Бородатый, - совсем смирились псковичи. Немцы нам в сем помогли: воюют исады псковские, жгут избы и полон берут, а новгородцы не шлют Пскову никакой помочи.
- Добре, добре, - усмехнулся Иван Васильевич. - Москва им поможет, а новгородцы-то локти потом кусать будут. К нашей выгоде сие складывается!..
Великий князь рассмеялся и спросил весело:
- А как с грамотой челобитной?
- Грамота при мне, государь, - ответил Бородатый, - и боярин их Офросим Максимыч со мной прибыл. Написали, как яз им сказывал - всё по воле твоей. В передней твоей боярин ждет с дьяками и слугами. Выйдешь ты к ним, государь, сей часец или в иное время позовешь?
- Зови его сюды с дьяками, но без слуг, - распорядился Иван Васильевич.
Бородатый вышел, а государь сказал брату:
- Видишь, Юрий, как яз время веду, все мир оберегаю, дабы ты с подготовкой похода управился.
- Иване, стал яз разуметь, - сказал Юрий, улыбаясь, - что на государствовании, как и на поле, воевать приходится…
Низко кланяясь, вошел в горницу крепкий бородатый старик, боярин Офросим Максимович, с двумя дьяками. Помолившись и поздоровавшись с государем, который принял послов ласково, боярин велел своему дьяку читать челобитную грамоту.
Просили псковичи утвердить на псковском столе князя Ивана Александровича Звенигородского, "который князь Пскову люб" и который уж, после избрания его на вече, прибыл апреля десятого во Псков.
Иван Васильевич челобитье принял и князя утвердил.
Земным поклоном поблагодарил Офросим Максимович великого князя от лица всей псковской его вотчины и потом добавил:
- Еще, государь, бьет челом тобе псковска твоя вотчина: помоги нам немцев побороть, - пустошат и жгут, окаянные, многие исады наши, полон берут. Новгородцы же на мольбы наши не дают нам помочи…