Не сразу склонил ухо владыка Евфимий к мольбам горожан новгородских.
Огорчен и разгневан был он неисправленьем и дерзостью паствы своей.
- Иду молить великого князя, - сказал, наконец, он с печалью, - да отпустит нам злое, ибо не токмо измена была ему, но и руку на него подымали…
В тот же час собрался владыка спешно к яму Яжолбицы, что в ста двадцати только верстах от Новгорода. Поехали с ним, по обычаю новгородскому, посадники, тысяцкие, бояре и людие житии.
В многолюдстве таком, с дарами многими и большой казной прибыли они все в Яжолбицы, но не смели пред очи государей стать московских, прежде били челом братьям их и боярам. Немало рублей новгородских, кубков и чарок золотых и серебряных новгородцы роздали, прося заступиться за них пред государями.
Все же умолил, упросил всех, кого надобно, владыка Евфимий и предстал, наконец, перед государями со всем посольством новгородским. Иван впервые видел всех лучших и властных людей новгородских, которые правят, как хотят, самим Господином Великим Новгородом. Все время, пока идут у них переговоры с Василием Васильевичем, ни во что не вступается Иван, а только слушает внимательно и следит за всеми, как говорят и как ведут себя.
Зато договор составляет он сам с помощью Федора Курицына, а после читает его отцу. Знают о сем новгородцы и боятся. Василий Васильевич понятен им, Иван же гнет все куда-то другим путем.
- Неисправленья мне ваши тягостны, - жалуется Василий Васильевич, - много мне истомы от вас! Лиходеев моих у собя принимаете, татар науськиваете, с немцами, да с ляхами, да с Литвой против Москвы крамолу куете…
Все это понятно новгородцам, не впервые случается так. Кряхтят они только, когда требует с них Василий Васильевич казны многонько - десять тысяч новгородских рублей серебром…
Спорят, торгуются бояре московские и новгородские, но Москва никаких скидок не делает. Шума много, слезы даже и мольбы, но ведомо новгородцам - Москву не упросишь.
Иван же договор составляет, время от времени с отцом советуясь и с его боярами ближними. На переговорах же все так же молчит он и только смотрит, и пугать уж новгородцев начинает этот непонятный пронизывающий взгляд.
Вот уж Василий Васильевич получил сполна десять тысяч рублей. Выбраны уже бояре, которым ехать назначено в Новгород, новгородцев приводить к крестному целованию по новому договору, да и самый уж договор готов…
Все собрались послы новгородские со владыкой своим во главе. Рядом с владыкой - посадник и тысяцкий, а за ним все прочие из старых посадников и тысяцких, из бояр и купцов богатых…
Когда же Федор Васильевич Курицын читать стал новый договор, заволновались все, а многие с мест встали - сидеть не могут. Только Иван сидит неподвижно и спокойно да глазами, словно пиявками, ко всем присасывается…
Слушают новгородцы чтение и ушам сначала не верят. Отступиться должны они для московских князей Василия и Ивана от купленных ими земель ростовских и белозерских; черный бор платить обязуются Москве; отменяют вечевые грамоты; вместо новгородской печати налагают печать великого князя; не смеют мешаться в княжии усобицы и обязуются не принимать никого из рода Шемяки и прочих лиходеев московских князей…
Снова мольбы и споры, а Иван сидит неподвижно, молчит и смотрит только.
- Глаза-то, глаза-то какие у него! - со страхом шепчет один из прежних тысяцких на ухо старому же посаднику Акинфу Сидоровичу.
Дергает посадник губой, будто дышать ему нечем, а сам смотрит жадно Ивану в глаза - такие странные и страшные, оторваться не может, и хочется ему перекреститься.
- Господи, спаси и помилуй, - шамкая, шепчет вслух Акинф Сидорович, - от дьявола очи сии, от дьявола… Ишь, глядит-то, глядит-то как и все молчит! Помогните нам, святые чудотворцы, угодники божии. Нет, не князь Василий, а Иван град наш погубит…
Глава 3. В княжом семействе
Весна этот год была по-осеннему прозрачная и ясная, словно первые ласковые дни бабьего лета, но кругом все ярко зеленело, и цвели на лужайках и вдоль дорог золотые одуванчики.
Иван, наскакавшись вдоль берегов Москвы-реки и в горах возле села Воробьева, медленно возвращался домой в сопровождении Илейки. Рядом с ним, конь о конь, ехал Федор Курицын.
- Ну и утро же ныне, - весело сказал Иван, - будто яз искупался в нем и весь посвежел.
- Дивно и красно у нас в подмосковных-то, - живо отозвался Курицын. - Особливо, когда с гор глядеть от села Воробьева…
Заулыбался Илейка и ласково, как один он умеет, сказал:
- Цветики-то, весняночки наши, как солнышки малые, по всем лугам разбросаны, словно парчой золотой зеленую травушку выткали…
Старик радостно вздохнул всей грудью и тихо добавил:
- Красота божья!..
Иван и Курицын молчали, овеянные утренней лаской и лаской слов человеческих. Обернувшись к старику, Иван молвил:
- Из самого детства любо мне слушать тя, Илейка. Велика у тобя любовь к творению божью и ко всем тварям земным.
Засмеялся тихонько Илейка.
- Мир-то, - молвил он, - божий сад. Вечно он в цвету и радостях, не то что людие…
Не расслышали печали в словах Илейки ни Иван, ни Курицын - молоды оба, да и солнышко все выше и выше, и день-то такой лучезарный и веселый…
- Заедем к тетке Марье Васильевне, - крикнул Иван, погнав коня, - повидаю брата своего двоюродного…
Они повернули на большую улицу к хоромам князя Юрия Патрикеева.
Выслав Илейку вперед оповестить княжое семейство, Иван медленно ехал по двору в сопровождении Курицына, сошедшего с коня еще у ворот из почтения к хозяевам. У красного крыльца хором уже суетилась всякая челядь и, когда Иван, подъехав, отдавал стремянному поводья коня, наверху растворились двери, и князь Юрий с княгиней своей и сыном Иваном, молодым воеводой московским, поспешно стали спускаться вниз навстречу юному государю.
Марья Васильевна радостно встретила племянника, весело сверкая такими же сияющими глазами, какие были когда-то и у ее ослепленного брата.
- Добро пожаловать, - говорила она ласково, - почитай, две седьмицы не был ты у нас, Иванушка…
- Ныне же кстати вельми заехал, государь, - кланяясь, молвил Юрий Патрикеев, - вернулся недавно из Крымской Орды наш богатый гость Скобеев, Федор Тимофеич…
- Кланяюсь тобе, государь, - сказал Скобеев с глубоким поклоном, касаясь рукой ступеньки крыльца.
Проведя гостей прямо в трапезную, хозяева усадили всех за стол, как по чину и обычаю принято, во главе с государем.
- Любишь ты, государь, - говорил князь Юрий Патрикеев, своеручно наливая Ивану сладкого греческого вина, - любишь ты знать все о чужих, дальних странах, а Федор-то Тимофеич много занятного сказывает…
- Особливо о фряжских городах, - заметил молодой князь Иван Юрьевич.
Иван был весьма доволен и, понемногу отпивая греческое вино из чарки, молвил:
- Что ж, Федор Тимофеич, сказывай…
Скобеев, богатый гость из сурожан, много рассказывал о торговле с Сурожем, Ялитой, Керчевым и Кафой.
- Наиболее дивен мне был град Керчев, а по-фряжски Черкио, - говорил сурожский гость. - Есть в граде большая каменная лестница, в скалах красно иссечена. Начинается она у церкви Ивана Предтечи, греками построенной в давние времена. На одном столбу ее каменном год построения вырезан: шесть тысяч двести двадцать пятый. Круг же града Керчева могилы, как холмы, насыпаны. Несть числа им, а в могилах тех из-под земли копают чарки, кубки и блюда золотые и серебряные, золотые обручи, кольца, серьги и цепи. Все они старой работы языческой. Продают их тамо дорого, со многой собе выгодой…
Много еще сказывал купец любопытного о старине крымской, а Иван, как и все прочие, слушал Скобеева с большим вниманием, но морщил лоб, усиленно вспоминая и о том, что ранее слышал он от кого-то о городе Кафе.
- А вот скажи, Федор Тимофеич, - воскликнул он радостно, вспомнив, наконец, о росяных колодцах, - правда ли, что в Кафе воду из росы собирают?
- Истинно, государь, - живо отозвался Скобеев, - кругом града того, ни в нем самом нет ни рек, ни колодцев, а ежели и есть ручьи, что с гор весной бегут, то и они пересыхают. В степях же у них вода солоновата: и в озерах и в колодцах. Вот они в горах, близ града Кафы, высекают в скалах ямы, кладут в них камни, а сверху хворост. В такие ямы роса густо падает и в них скопляется. От ям же верхних к нижним рвы иссечены, и роса, собираясь каждую ночь и копясь, течет из одной ямы в другую, а потом в озерцо, а из озерца-то по трубе каменной во град протекает…
Вдруг Федор Тимофеевич потемнел лицом и потупился, оборвав рассказ.
Иван с недоумением посмотрел на него, а купец, горько усмехнувшись, молвил горячо и горестно:
- Одно, государь, худо и обидно мне было. Видел я тамо во всех градах на всех базарах сирот наших и черных людей! Водят их, как скот, в железных ошейниках, друг к другу гуськом прикованных! Лбы же и щеки у них клеймены тавром татарским: как кони, они мечены… Плач и рыдания среди братии нашей, а поганые купцы-басурманы девок и женок голыми велят показывать, а парням да мужикам руки и ноги щупают и зубы, как лошадям, смотрят.