Выйдя от великого князя, Иван быстро, почти бегом, направился к начальнику княжой стражи, чтобы созвал тот немедля воевод тех конных полков, которые можно сейчас же вести в поход на Салтана-царевича. Пройдя уже сенцы, он услышал шаги и разговор у покоев матери. Оглянувшись, увидел он Дуняху с княжичем Борисом на руках и Марьюшку. Юная супруга Ивана играла с наименьшим братцем его, как с живой куклой, тот насмешил ее чем-то, и звонкий девичий смех серебром рассыпался по княжим сенцам. Рядом с ними стоял могучий старик Илейка, бородатый и лохматый, как леший, и глухо хрипел, захлебываясь от хохота. Невольно рассмеявшись, Иван быстро повернул к ним, но, вспомнив о делах, тотчас же крикнул Илейке:
- Отыщи Юрья! Вели ко мне идти думу думать. Да прежде Степана Димитрича зови, борзо бы шел. Сей часец в поход идем, и ты со мной.
- Бегу, бегу, государь, - ответил Илейка и легко, совсем не по-стариковски, побежал по сенцам.
Иван видел, как улыбка вдруг замерла на устах Марьюшки, глаза ее широко раскрылись и с тревогой смотрели на него.
- Куда ты, Иванушка? - тихо спросила она дрогнувшись голосом.
- Полки поведу на поганых, - громко начал он, - полон отбивать. Нагоним их с Юрьем и побьем… Смолк он вдруг, увидев побелевшее от испуга лицо Марьюшки.
- Биться с ними будешь? - прошептала она.
Радость охватила Ивана от тревоги и страха ее. Крепко сжал он беспомощно и жалостно протянутые к нему руки Марьюшки и привлек ее к себе.
Несколько, казалось, долгих и в то же время кратких мгновений смотрел он в ее голубые глаза и ласково молвил:
- Не бойся, Марьюшка…
- Иване, - раздался веселый голос Юрия, - иду в покои к тобе, и Степан Димитрич со мной.
- Ну, прощай, Марьюшка, - торопливо сказал Иван и, поцеловав в губы, добавил нежно: - Не тревожь собе сердце. Бог нам поможет…
Марьюшка уронила обессилевшие вдруг руки, но, когда Иван отошел от нее, побежала к нему и остановила.
- Стой, стой, Иване, - заговорила она быстро и взволнованно. - Яз благословлю тя, как матушка моя отца благословляла на походы…
Она перекрестилась сама, потом истово перекрестила Ивана и отошла от него молча и степенно, в сознании исполненного долга.
Вечерело. Жаркий весенний день медленно остывал, сильней золотились края небес, и бока высоких, нагроможденных друг на друга облаков чуть-чуть розовели. Тени становились длиннее и гуще. Тень от башенки-смотрильни, ломаясь на покатых крышах и на перилах гульбищ, заметно для глаза тянулась и сдвигалась куда-то в сторону.
Марьюшка и свекровь ее, Марья Ярославна, стояли в тени башенки на самых высоких гульбищах и, опираясь на перила, жадно глядели на дорогу к Серпухову.
Там, подымая облака пыли, шли на рысях конные полки самого великого князя. Ехал он в колымаге, окруженный своими воеводами дворскими.
Марья Ярославна обняла за плечи Марьюшку и заговорила печально и ласково:
- Такова-то доля наша, милая доченька. Сперва сыночки ушли, может, на смертушку, а вот и отец их туда же…
Марьюшка взглянула быстро на смолкшую вдруг Марью Ярославну и почувствовала, как теплая тяжелая капля упала ей на руку и скользнула на перила.
- Матушка! - воскликнула она, судорожно обнимая Марью Ярославну. - Ведь и мой-то Иванушка там и государь-батюшка…
Обнялись обе и заплакали. Долго молчали они, и вот чуть печально и нежно усмехнулась Марья Ярославна.
- Любишь ты сыночка-то моего? - спросила она.
Марьюшка вспыхнула вся и, пряча лицо на груди свекрови, молвила вполголоса:
- Как в небе солнышко люблю…
Потом, крепче прижавшись к свекрови, поцеловала ее около самого уха и зашептала:
- Ночь всю проплакала… Токмо ране-то благословила его на прощанье.
Когда отъезжал он, в сенцах мы виделись…
И много рассказывала она матушке, волнуясь, смеясь и плача, а свекровь все ласковей и ласковей перебирала ей волосы. Чуть улыбаясь, слушала она с нежной печалью, что и сама переживала когда-то, и словно молодость свою видела сызнова.
Уж зарозовело с полнеба на западе, и темнее восток, и пыль давно улеглась на дороге, что идет к Оке-реке, где вороги злые опустошают города и села, грабят, жгут и в полон берут.
Отстранив от себя немного Марьюшку, поглядела Марья Ярославна в лицо взволнованной девочки, крепко поцеловала и, совсем как родная матушка, сказала:
- Пора нам, доченька, вниз идти, деток кормить и самим ужинать…
На пятый день после отъезда, под самое утро, когда в хоромах все еще спали, вернулись в Москву оба великих князя и Юрий. Шумом и суматохой среди тьмы ночной наполнились вдруг княжии хоромы. Торопясь и трясясь от страха, оделись наскоро княгини и вместе со всеми дворскими слугами побежали в переднюю навстречу вернувшимся.
Иван, увидя испуганных женщин, крикнул:
- Да не плачьте! Прогнали мы татар; воевода Федор Басёнок всех нас опередил - настиг, разбил ордынцев…
- Сам Салтан-царевич еле в Поле убег! - звонко и весело воскликнул Василий Васильевич. - Басёнок-то все отбил у поганых: и полон, и животы, и всяко именье, что они награбили.
Василий Васильевич оживленно рассказывал, как все было, но Иван не вникал в разговоры, а, глаз не отводя, любовался юной своей супругой. Еще входя в переднюю, он при зажженных свечах увидел радостно сияющее лицо Марьюшки. Взглянув на Ивана, сразу забыла она все тревоги и горести, только слезы еще блестели на ее ресницах. В волнении она то протягивала издали руки к Ивану, то опускала их, делая странные движения, и повторяла вполголоса одно и то же:
- Иванушка! Иванушка…
Сам не замечая того, Иван быстро подошел к Марьюшке и впервые при всех обнял ее и поцеловал в уста. Она замерла на груди его, а он, стиснув ей ладонями виски и жадно смотря в дорогое личико, воскликнул:
- Радость ты моя, желанная!..
Марьюшка как-то сразу совсем успокоилась и, прислонившись щекой к плечу Ивана, улыбалась ясно-ясно, совсем детской улыбкой.
- А мы с матушкой, - громко зашептала она, - обе по ночам плакали и пред кивотом молились, как ко сну отходить. Ниц пред иконами лежали… Вот и вымолили. Все вы живы-здравы вернулись.
Иван смотрел в ее прозрачные голубые глаза, и казалось ему, будто странные птицы летят к нему из его рано отжитого детства и опять поют ему забытые песни, навевают крылами дивные, сладостные сказки…
Глава 2. У Новгорода Великого
После разгрома войска царевича Салтана, Седи-Ахматова сына, поход ратный на Новгород решен был обоими государями. Великий князь Василий Васильевич отослал новгородцам грамоты с объявлением войны. Января же семнадцатого, накануне похода, беседа была у государей с боярами ближними в покоях Василия Васильевича. Разговоры вести начал Иван о набегах татарских, о войнах постоянных с ними.
- Понятны мне все обычаи татарские, - сказал он, - от скудности сии грабежом живут. Опричь коней, баранов да воинского снаряжения, у них ничего нет…
- Конем да копьем жив татарин-то, - подтвердил Василий Васильевич. - На коне он воюет, коня ест, пьет кумыс из кобыльего молока и водку из него же делает, а прочее все грабежом добывает…
- Пошто ж новгородцы воюют? - воскликнул Иван. - У них ведь все есть.
Богаче нас живут…
- Из жадности, - молвил князь Юрий Патрикеев. - Ишь, ведь куда долгие свои руки протянули. На всем Заволочье дань берут: соболей и серебро из Югорской земли и Сибири, а из других мест - и соболей же, и белку, и куницу, и горностая, и птицу ловчую: белых кречетов да соколов и всякое добро. А мы им что кость поперек горла! Заглонуть-то - глотка мала, вынуть же - силы не хватает…
- Коль могли бы, - смеясь, заметил Василий Васильевич, - так не токмо они дани бы печорской нам не платили, а и нас бы давно съели…
Иван напряженно думал, все еще ясно не понимая, как новгородцы силу такую забрали, а вот Москва все же их бьет и дань с них берет.
- Пошто же так, - спросил он с недоумением, - они все из чужих рук берут?
- Как и татаре, - живо ответил Курицын, - токмо война у них другая, - татарин-то сам всех бьет - стрелой, копьем да саблей, а новгородец рублем разбойничает…
Василий Васильевич презрительно усмехнулся и молвил:
- Новгород-то и князя собе нанимает!
Иван расправил складки на лбу и сказал громко и отчетливо:
- Яз уразумел, в чем сила Новгорода, а вот в чем у него слабость - еще не ведаю. У татар, как и у нас, от межусобий трещина по всей Орде…
- А мы, - живо вмешался Василий Васильевич, - ту трещину прорубим шире, елико сил хватит, стравим татар меж собой, как собак…
Иван поморщился и, когда отец замолчал, настойчиво спросил:
- Где и какая у новгородцев трещина есть? Ныне ведь воевать нам с ними.
Бояре и воеводы значительно переглянулись и почтительно смолкли, думая о том, какой ответ дать.
- Ратное дело у них плохо… - молвил воевода Басёнок, - воев настоящих у них нет. Вот откупиться они всегда могут, богаты ведь казной несметной.
- Верно, - зашумели бояре; но князь Василий молчал.
Слушая сына, он насторожился и чего-то ждал необычного. В лице его были тревога, надежда и гордость.
- Трещина у них, - заговорил густым голосом князь Иван Ряполовский, - в том, что хлеба у них своего нет. От нас, с Низовских земель, хлеб-то к ним идет. Мы же да Тверь, что в Москву дверь, можем хлеб до новгородцев не допускать. Ясак их отбивать можем, торговлю у них зорить, земли их пустошить…