Приехал владыка Иона и, взяв от духовника старой государыни "святые дары", подошел к ее ложу. Глаза Софьи Витовтовны были закрыты.
Митрополит, произнеся отпущение грехов, коснулся ложечкой уст ее. Софья Витовтовна, с трудом подняв веки, узнала владыку и причастилась. Монашки зажгли свечи и запели молитву на исход души.
Ощутил вдруг всем сердцем Иван - уходит от них куда-то бабка, и никогда, никогда уж не будет ее с ними. Слезы неудержимо потекли у нее по щекам. Глядит он, не отрываясь, на нее и видит: почти перестала дышать она, и страшно так дрожит у нее что-то около самого рта. Вдруг судорога прошла по всему ее телу и подняла ей голову.
- Круг Москвы собирай! - неожиданно громко молвила Софья Витовтовна и, упав на подушки, вытянулась вся и застыла неподвижно…
После смерти Софьи Витовтовны ближе стал Иван с отцом своим. Правда, все своевольнее делался Василий Васильевич, но и часто грустил он, а после дней ярости и гнева - помногу молился.
- Сыне мой, - заговорил он как-то с печалью. - К сорока годам подошел яз. И, стоя во тьме земной, стою один ныне и перед тьмой вечной… Почти вот месяц, как умерла матерь моя, а забыть сего не могу. Живой стеной заслоняла она меня от пропасти смертной, а ныне яз уж на самом краю…
Василий Васильевич вдруг умолк, а Ивану почудилось, что отец хочет еще о чем-то сказать, но не решается.
- Батюшка, - усмехнувшись, сказал Иван, - вспомнил яз, что Илейка мне про Шемяку молвил: "Князю-то Димитрию отрыгатся ныне, чаю, с горечью все, что в Москве он сожрал…"
Василий Васильевич вздрогнул и засмеялся, но странно как-то, словно заплакал от волнения внутреннего.
- Хочу тобе поведать, - начал он и, вдруг отмахнувшись рукой, сказал: - Нет, нет! Вборзе сам все уразумеешь…
Потемнел лицом весь и проговорил, обратясь к Васюку:
- Одень меня. Поедем мы к вечерне в храм великих мучеников Бориса и Глеба. Отца Ферапонта послушаем. И ты, Иване, иди со мной…
В церкви той служил в этот день по случаю престольного праздника дьякон от Михаила-архангела Ферапонт, любимец великого князя.
Июльское солнце стояло еще высоко, когда оба князя всходили на паперть, но жар уж свалил. В воздухе тянулась легкая свежесть, а из церкви, где гудел голос Ферапонта, пахло ладаном.
- Тихо, свято и мирно тут, далеко от суеты нашей греховной, - с умилением сказал Василий Васильевич.
За вечерней он оживился и даже подпевал хору, но в середине служения взволновал его приезд Данилушки. Войдя в церковь, молодой дворецкий поспешно приблизился к обоим государям.
- Пригнал, государь, - шепнул он Василию Васильевичу, - из Новагорода подьячий Василей Беда…
Иван видел, как отец побледнел и заторопился выйти из храма.
- Едем, Иване, - молвил он дрогнувшим голосом, - веди меня сам…
В хоромах своих Василий Васильевич прошел к себе в опочивальню, повелев Васюку тотчас же привести туда вестника.
Великий князь сильно волновался, и руки у него дрожали; он был даже растерян и будто не знал, что делать. Казалось Ивану, что отец хочет отослать его, как отослал Васюка, но колеблется. Вот отворилась дверь, и вслед за Данилушкой вошел невысокий юркий человек с острыми хитрыми глазами. Мельком взглянув на слепого государя, подьячий более внимательно посмотрел на Ивана и, встретив взгляд его, заробел.
- Будьте здравы, государи, - сказал он и поклонился, тронув рукой пол.
- Ну? - негромко воскликнул Василий Васильевич.
- Умре князь Димитрий на святого Емельяна, после утрени, - так же негромко ответил подьячий, - положен с честию в самом Новомграде, в Юрьеве монастыре…
Иван увидел, как отец, занеся руку для крестного знамения, помедлил немного и - вместо слов "царство небесное" - произнес:
- Прости, господи, наши согрешения!
Губы Василия Васильевича дрожали, и был он бледен. Василий Беда молча, почтительно ожидал дальнейших расспросов, но государь был в нерешительности. Вдруг, нахмурив брови и крепко сжав руку Ивана, резко сказал:
- Ну ведай все, Иване. Право ли сие, суди сам. Государю все знать надобно… Сказывай, - обратился он сурово к подьячему.
- Как тобе ведомо, - начал тот, - зимой еще поехал в Новгород из Москвы дьяк твой Степан Бородатый и меня с собой взял. Спознали мы там Ивана Котова, боярина Шемякина. Воротить обещали вотчину возле Галича…
- Жирно сие, - не удержался Василий Васильевич, - хватит ему и той, что у Чухломы есть…
- Он же, Иван Котов, все и нарядил вместе с княжим поваром. Поел за ужином князь Димитрий курицы, а на другой-то день и помре…
Подьячий замолчал, а Василий Васильевич, забыв все волнения свои, уже радовался, как ребенок.
- Нет, Иване, у нас более злого ворога! - воскликнул он и добавил весело, будто и не он в том виноват: - Помог нам господь своей милостью, погубил злодея! Слава тобе, Христе боже наш, слава тобе!..
Он со счастливой улыбкой часто крестился и, обратясь к подьячему Василию Беде, сказал ласково:
- Жалую тя в дьяки.
Подьячий бросился к государю и, пав пред ним на колени, трижды облобызал протянутую ему руку…
Отпуская дьяка, Василий Васильевич сдвинул брови и строго сказал:
- Утре бояр и воевод созову. Повестуй им о смерти ворога нашего, о погребении его, да так сказывай, дабы мнения не было. Во многоглаголении умолчать умей. Да и после о сем заикнуться не помысли, дабы у тя живого язык не вырвали!..
- Будь покоен, государь. Верой и правдой тобе служим…
Дьяк земно поклонился.
- Будьте здравы, государи! - сказал он, направляясь к дверям.
- А сын-то Шемяки где? - крикнул ему вслед Василий Васильевич.
- Князь Иван отъехал с матерью в Литву.
- Ну, иди с богом…
Когда ушел Василий Беда, великий князь Василий обнял сына и радостно проговорил:
- Токмо сей часец яз совсем поверил, что злодея уж нет! Во какой дуб повалили! Осталось еще все корешки его из земли выдергать…
- С другими-то легче будет справиться, - заметил Иван. - Токмо вот пошто ты вотчину даешь Котову-то? Какая ему вера? Ведь господина своего погубил. С ним бы так надобно содеять, как салтан Магмет с наместником царьградским содеял.
- Ох, людей ты еще не ведаешь, Иване. Не можно нам казнить переметчиков за воровство чужому князю. Испужает их сие, а нам переметчики всякие еще понадобятся…
Наутро созвал бояр и воевод Василий Васильевич после завтрака. Все уже знали, какую весть привез Василий Беда, знали и то, что из подьячих он в дьяки пожалован.
Весь двор княжой собрался в передней Василия Васильевича, куда вышли оба государя и все княжое семейство с дворецким Константином Ивановичем и слугами дворскими.
Весел и радостен сидит великий князь на столе своем отчем, и весь двор его радостен. Вот подымается он, поддерживаемый Васюком, и говорит своим звонким голосом:
- Избавил господь бог нас от злого ворога, конец пришел межусобию.
Ныне и татар бояться не будем!
Гулом голосов откликнулось все собрание:
- Слава те, господи! Истинно так, государь!..
- В сраме великом умер злодей-то, - прогудел густой голос Ивана Ряполовского, - сам бороду свою оплевал!..
Сделал знак Василий Васильевич, и все смолкли.
- Сей часец поведает вам дьяк Василий Беда все: и о злодее и пакостях Новагорода, что заедино с ним был.
Встал дьяк, поклонился всем и, бегая глазами по сторонам, заговорил быстро, витиевато и красиво. Рассказал он, как новгородцы в ущерб Москве помогали Шемяке, как полки его снаряжали и даже войско ему давали, лишь бы только Москву ослабить и разорить…
- Сколь им, ворам, ни воровать, а и им конец будет! - крикнул кто-то из воевод. - Пойдем мы на них!..
Рассказывал далее дьяк, как заболел Шемяка и умер, добавив в заключение:
- А новгородцы и тут назло Москве с честью великой положили его в Юрьевом монастыре, словно их князь он был…
- Таким почетом, - воскликнул Курицын, - они и других удельных манят: помогать, мол, против Москвы будем и честь воздадим…
- Мы им, удельным-то, покажем! - вспылил Василий Васильевич. - Покажем, как львы рыкают, будет им небо в овчинку!..
Иван нахмурил брови. Не нравилось ему, что слова у отца дела опережают. Вспомнил он, как бабка говаривала: "Ты молчи да делай, пусть о том другие бают".
- Казни, государь, всех злодеев, что против тя шли! - кричали бояре.
- С корнем рви всякое воровство!
- Не токмо князей казни, а и бояр и слуг их поимай, бери у них вотчины!..
- А Новугороду хребет преломить надобно! - воскликнул в гневе Василий Васильевич.
Иван не утерпел и шепнул отцу:
- Пошто о сем при многолюдстве таком?
Отец смутился, потом засмеялся и молвил радостно:
- Ну а теперь в крестовую. Помолим божьей помощи, возблагодарим за конец межусобию…
После молебна отпустил Василий Васильевич двор свой, ласково молвив:
- Днесь на обед вас зову, бояре и воеводы. Позову и владыку.
Иван, сопровождаемый Илейкой и Курицыным, пошел в покои свои.
- Разорались бояре-то, - недовольно проворчал Илейка, - как грачи на гнездах, когда прутья друг у друга отымают! Жадны они на чужие вотчины!
- А по мне, худо, Федор Васильевич, - сказал тихо Иван, - что государь словами дела опережает…
Курицын быстро взглянул на Ивана и молвил:
- Мудр ты еси. Истинно, государь, все таить надо, дабы слух к ворогам не дошел. Государю словами надобно мысли свои сокрывать…
Иван улыбнулся весело: