Правила - как кого нужно называть - придумал и утвердил великий дед. А значит, всегда можно было вдоволь поиздеваться над подчинёнными, если настроение подходящее. Сейчас было как раз такое.
- Почему ты зовёшь меня "великим", Аучу? - Не то что царевич забыл про сообщение о посланце, как раз наоборот. Оно его удивило, и требовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями. Но Гуюк хотел показать, что его ничем не удивишь. К тому же приятно было понаблюдать, как несчастный заёрзал. - Знаешь ли ты, что этот титул мне не положено носить?
Вошедший задрожал сильнее: попробуй согласись, что не положено, попробуй скажи, что этого не знаешь, - оскорбишь Чингиса, Сына Бога.
- Ну? Отвечай?! - зазвенел Гуюк. Посетитель дрожал. - Отвечай... - Хан сменил тон: - Что за посол?! От кого? Сколько раз говорено - начинать нужно с главного? - По его нежному лицу вдруг скользнула хитрая улыбка.
- Из... из Резан, приехал коназ Олег, сын их коназа. Хочет говорить с джихангиром.
- Что ему надо? - Гуюк прекрасно понимал, что это тоже неизвестно простому слуге, но уж очень уморительно проступали на его лысине капли пота.
- Это... это он скажет только джихангиру, - с трудом выговорил посетитель, как свой смертный приговор.
- Ведите его сюда...
Посланец шустро пополз к выходу, привычно перекатился через порог.
Хорошо. Любого можно обвинить, что прикоснулся. Впрочем, чтобы перед высокородными расстилаться ниц - было тоже не по Ясе. Темуджин такого вообще не любил, но Гуюк постепенно приучал подчинённых общаться с ним на сартаульский лад: так ему больше нравилось.
Кто-то утверждал, что уважение подчинённых надо заслужить. Какая ерунда.
Уважение надо навязать. Люди верят в то, что им навязывают. Заставь людей ползать - и в их головах возникнет величественный образ того, кто заставил это делать. Через намозоленные колени и животы всё доходит быстрее, чем через мысли. Мысли ещё иметь нужно. А зачем они, например, харачу и боголам? Им же самим во вред.
Глупо приручать диких коней с помощью уговоров да поучений, так и с людьми. Слова, не подкреплённые страхом тела, вылетают из голов, не задерживаясь.
Выслушав Олега с непроницаемым лицом, тайджи отправил князя в гостевую юрту, а сам засуетился. Надо посоветоваться с аталиком Эльджидаем. Тот глупого не скажет - недаром обивал в своё время не только подножие нехитрого Темуджинова трона, но и пыль с его саврасого коня.
Гуюк и Эльджидай. Под Пронском. 1237 год
- Значит, с тобой говорить не хотел? Только с джихангиром?
- Ничего, разговорился. Он не посольство, он - предательство. Предлагает город, который ему не принадлежит! - Растерянность Гуюка ещё не успела отлепиться от его лица, и висела на нём как плохо подогнанная маска.
- Что просит взамен? - Ничего особо нового в услышанном не было, встречалось подобное в Хорезме... и в Китае бывало.
- В нужное время открытые ворота, а взамен...
- А взамен - жизнь и пощаду ему и его семье... - устало продолжил навязшее Эльджидай:
- Нет, не так... Пощаду городу, именно городу. Он, наверное, думает - мы пришли сюда за тысячи алданов просто в гости. Впрочем, свежих лошадей, корм, воинов-добровольцев и всякое прочее обещает.
- Вот как... - И такое видел Эльджидай.
- Говорит, когда войско его отца пойдёт нам навстречу, поверенные из горожан откроют ворота, если часть туменов мы пошлём в это время туда. А люди... Что люди? Каждый в отдельности рад не умирать, сражаясь, а тихо жить. Он убедит оставшихся поступить по его воле. Узнав о взятии Рязани, войско главного коназа разбежится, поскольку будет, как голова без шеи.
- Да ну, так и разбежится, рассказывал ястреб селезню. - Как приятно обличать своего ближнего в коварстве, чувствуешь себя очень мудрым. Но похоже, так и есть, действительно разбежится.
- Землепашцы и охотники не любят нукеров Гюрги, так он говорит. А уж тех переловить - дело нетрудное. - Гуюка стал раздражать покровительственный тон Эльджидая.
- Так за чем же дело стало? Обещай ему пощаду города, пусть ворота откроют, а там посмотрим.
Гуюк недовольно вскинул брови:
- Кабы так, не стал бы тебя тормошить. Этот упрямец сказал, что пошлёт своего человека с тайным словом, чтоб его люди в назначенный час ворота открыли, только при одном условии. Если джихангир - именно джихангир, и никто другой, - торжественно поклянётся пред лицом Мизира и в присутствии ближних нойонов пощадить город.
- Вот как? Этот коназ знает про Мизира?
- Невероятно, но знает, - подтвердил Гуюк.
- Не такие они тут дикие, как о них говорят, - удивился Эльджидай, - у этого коназа голова не хурутом набита. Если после такой клятвы джихангир разорит Рязань, всё войско будет знать, что он клятвопреступник. Навлекать гнев богов в чужих нутугах, в самом начале похода, - Эльджидай на миг задумался, - нет, он не решится на такое. Вот что, тайджи, выхода нет. Придётся отправить этого хитреца к Бату.
- Ну уж нет, - нахмурился Гуюк, - это Бату нужны "габалыки" - ему тут править. А моим воинам нужна добыча, я не допущу добровольной сдачи города. Передушим хитрецов за дерзость и за предательство коназа Гюрги. Такова моя воля. Этот Олег предлагает открыть ворота врагу - нам, - в то время как его отец хочет мужественно сражаться.
- Не по закону это, убивать послов. Такое без джихангира не решают, - нахмурился Эльджидай.
- Какой он посол - самозванец. Всё по закону, по примеру великого деда. Когда люди Джамухи связали своего повелителя и привели к Темуджину, тот их не вознаградил, а казнил. И сказал при этом: "Пощадивший предателя предан будет". - В глазах Гуюка вспыхнуло злорадство, и он возвысил голос: - Эй, кешиктенов сюда!
Гневаш. До 1237 года
Слушая проповеди в деревенской церквушке, Гневаш не понимал, как можно утешаться, а не терять последнюю надежду от поучения: "Кесареву - кесарево, а Богу - Богово".
Его искания начались издалека. Во-первых, не очень ясно, кто такой "кесарь". Местный попик тоже не знал толком, а спрашивать - себе дороже. Отец Никодим любые вопросы воспринимал как недовольство своей проповедью, дулся и дрался палкой. Хозяин же Гневаша был убеждён, что так красиво, "по-праведному" называют косаря. В вечных спорах из-за сенокосов он потрясал кулачищами и орал: "Сказано в Писании: ежели не будет косарю кесарево, то не будет и Богу Богово". За это обделённые участками соседи кляли его "в три отца, три сына и три духа", чтобы загребущие руки отсохли.
С Богом из той поговорки тоже не очень ладилось, особенно неясно - с каким именно. Когда Гневаш спрашивал про это, ему отвечали, что "Бог - это троица", а ещё говорили, что Бог - един. "Так три или один?" "Чем больше, тем лучше, ежели нам они защита", - уверенно гудел хозяин.
Кабы так. Молитвы и наговоры мало меняли к лучшему жизнь огнищан. Кому-то было всё равно, кому и как молиться, но только не Гневашу. На что ещё уповать? Ежели плохо живут, стало быть, неправильно молятся, вот он и старался разобраться.
Как-то раз перехожий учёный чернец поразился этакому диву - интересу отрока к наукам церковным - да и объяснил ему и про кесаря, и про Бога, который, оказывается, трёхголовый (так на иконах и рисовали). А одна голова у него - голубиная.
Инок говорил много и мудрено, но у Гневаша в голове осталось главное: молиться бесполезно, трёхголовый Бог ему не поможет. Он хочет, чтобы Гневаш смирился со своей участью холопа: "холопу - холопово".
- А смирюсь, даст мне Бог волю?
- Что ты привязался с волею своей? - Разочарованный чернец топнул ногою: - На том свете воздастся за терпение.
- Зачем тогда молиться?
- Не будешь молиться - после смерти будешь мучиться вечно, - торжественно припугнул инок.
Bo-на как! Тогда его полузабытые "поганые" родичи были правы: христианский Бог похож на Змея Горыныча. Он сильнее Перуна и Хорса и всех прочих старых божеств, как меч дружинников рязанского князя сильнее деревянной рогатины. Этого Бога нужно неустанно ублажать молитвами, чтобы он тебя не покарал страшными муками. Такое, конечно, мало Гневашу приглянулось. И он тут неё записал Бога в число своих врагов вместе со злым хозяином.
Поскольку был Гневаш не робкого десятка, он сразу для себя твёрдо решил: будь что будет, а унижаться, умолять Бога каждый день не станет. Надо надеяться только на себя.
На том и кончилось его богоискательство.
Боэмунд и Прокуда. Дорога на Пронск. 1237 год
Обо всём этом Гневаш рассказывал сейчас Боэмунду с открытой улыбкой. Он шагал у обозной телеги с рогатиной, и, в отличие от остальных, его весёлость не была напускной. Он многого ждал от предстоящей сечи.
Вдоволь насмеявшись над здешними богословскими понятиями, Боэмунд спросил у бойкого парня, что именно "многое" он намеревается от предстоящего большого кровопускания получить.
Ответ был неожиданным:
- Хозяина мово татары посекут, любо. А я - ничейный стану, - мечтательно облизался доброжелатель.
- Ишь ты каков, а самого тебя - не посекут?
- Не-е, я ловкий, меня смертушка не любит, - простодушно заверил Боэмунда парень, - а ежели по-честному - в дружину княжеску страсть как охота.
- Возьмут тебя в дружину, жди, - подзадорил соглядатай, - всяк бы так...