Бату. Иртышский улус. 1227 год
На Великом Курилтае согласно Ясе выбирали только Верховного Хана. Джучи же был держателем пожалованного ему улуса, который наследовался по старинке - старшим сыном. Стало быть, власть переходила к Орду. Так-то оно так, но... Сначала Бату пытался вежливо растолковать людям, что он здесь не самый главный, поскольку улус принадлежит Орду, но потом махнул рукой и стал распоряжаться, неожиданно легко вжившись в новую для себя роль.
В могилу вместе с ханом не отправили ни одного раба, чем вызвали тяжёлое недоумение тех подданных из монголов, которые чтили Тенгри. "Не приличествует посылать моего отца в последний путь в окружении боголов, они этого недостойны", - объявил царевич. Поступил он так не столько из жалости, сколько из нежелания дразнить мусульманских улемов и кыпчакских беков - многие из рабов были их единоверцами.
Его попытку избавить несчастных рабов от участи, постигшей табун туркменских белых жеребцов и бухарские ковры, истолковали превратно - как призыв. Тут же явился довольно увесистый сонм из лучших нойонов и воинов: "Ты прав, тайджи. Нухуры избрали нас сопровождать Джучи-хана в его нелёгком пути как самых уважаемых, мы готовы". Посмотрев в их твёрдые, медные лица, Бату растроганно прослезился, но мужественный порыв отклонил: "Вы нужны мне здесь". Изображая недовольство (из-под которого, как лошадиные уши из-под медного налобника, выпирало облегчение), ветераны разошлись по юртам к обрадованным жёнам.
"Да, с таким людьми ничего не страшно", - подумал Бату.
За всей этой нехитрой его изворотливостью одобрительно наблюдали сартаульские джигиты и несториане, не принимающие человеческих жертв. Волхвы Этуген и джурдженьские шаманы недовольно фыркали - к чему напрасно гневить дух убиенного? Ну да ничего, пусть привыкают.
Ещё один человек с особенной самозабвенной страстью рвался туда - то ли вниз к опущенному телу, то ли вверх в Небеса. Это была Уке. Устав с ней бороться и позориться перед наблюдательным народом, Бату перепоручил мать Маркузу. После напористых рывков в руках чародея она сникла в бессилии.
- Ты что? - спросил Маркуз.
- Я не к нему. Я от тебя убежать хотела, - призналась Уке.
Когда (конечно же, пред лицом Темуджиновых соглядатаев) "безлюдную" могилу забросали кубками, диадемами, оружием, онгонами предков, а поверх всего этого - ещё и землёй, Бату взгрустнул об отце. И потому ещё взгрустнул, что за "безлюдье" придётся отвечать перед Великим Каганом, как за оскорбление...
И ещё за кое-что из деяний отца придётся отвечать.
На следующее утро после похорон страдающий похмельем Орду молча бухнулся Бату в ноги и заголосил в трубной истерике, как осенний марал. Потом выскочил из юрты - блевать. Тургауды непочтительно отскочили. Обрушившееся на него бремя ответственности (как на официального наследника Джучи), казалось, лишило старшего брата возможности передвигаться под его тяжестью иначе как на четвереньках.
Сердобольный Бату наконец подсказал:
- Откажись от власти... Отдай это пламя мне. Будешь старший в роде. Я дам тебе табуны и рабов. Никто не обидит - кому ты нужен?
- Дзе... дзе, - радостно встрепенулся Орду. Такое простое решение в его бестолковую голову без подсказки не заглянуло.
- Ступай проспись, горе моё.
Так нежданно-негаданно Бату стал ханом. Правда, пока только в глазах своих людей. Для Темуджина он оставался мятежником.
Через десять дней вернулись разъезды, посланные в степь ловить возможных убийц эцегэ. Как и следовало ожидать - вернулись ни с чем. Все понимали, что это одна из тех тайн, которая навсегда останется неразгаданной. Потому что никто не будет её разгадывать.
Зачем? И так понятно, что до Джучи дотянулись длинные жилистые руки Величайшего из Людей.
Положение было не из приятных. Мухни доносили, что снаряженные для усмирения Джучи тумены - их вели его "любимые" братья Джагатай и Угэдэй - наткнулись сперва на лебедей-хавархов, которых везли посланцы Джучи в подарок Великому Хану (усыпить бдительность). Подарочные лебеди тут же превратились в лебедей умирающих - Величайший приказал подарков от "дорогого сына" не принимать, но его привести живым, "чтоб одумался и раскаялся, ибо кусочек Солнца не всегда скрыт тучами наветов".
Потом, уже на подходе к иртышским нутугам, Темуджиновых карателей достигла весть о смерти главного виновника смуты, которого им было велено привести живым. Угэдэй и Джагатай остановили войска в ожидании новых распоряжений. Вскоре "дальняя стрела" Темуджина передал им указ - повернуть назад, мол, хан скорбит о безвременной гибели сына.
Узнав о том, что кару отложили, Бату собрал своих "ближних нойонов" на совет. Его, по-мусульмански выражаясь, личный маленький "диван" сложился за эти годы сам собой и состоял из тех трёх, кому Бату доверял безоговорочно: Маркуза, Боэмунда и кыпчака Делая. Постоянным "четвёртым" был ещё и онгон погибшего Мутугана.
Возмужавший за последние годы Делай имел особое чутьё - нанести удар в нужное время в нужном месте - и потому был незаменим в степной войне со своими соплеменниками. Сейчас он бурно жестикулировал, удивлялся тому, что тумены Угэдэя и Джагатая бодро шли в ловушку, пока Джучи-хан сидел живым в своём шатре. Но он погиб, и, стало быть, ловушка развалилась. "Так продолжайте поход - тут-то нам и конец. А они развернулись".
- Не много ли чести? Кому мы нужны... без Джучи, - возразил Боэмунд, - главный шест упал, не стоять палатке. К чему воинов задаром тратить? Мы теперь - тело без головы...
- Спасибо, Бамут, за лестные слова. Умеешь ты подольститься к своему хану и поддержать умеешь в трудный миг. И правда - какая из меня голова вашему телу? Сульдэ Мутугана тоже смеётся. Он с тобой согласен, - незло откликнулся Бату.
Маркуз переждал суетливую перепалку молодёжи, за которой скрывалась растерянность, и заговорил не про песок, а про то, что в песке. Джучи сделают обманутой жертвой злопыхателей - вот что главное теперь. Те войска, что шли усмирять мятежников, назовут "посланными в поддержку" для войны с кыпчаками. Всем в Каракоруме ясно - без Джучи никакого бунта не будет. Сартаулы из Гурганджа, которые поддержать бунт обещали, не поддержат - ясно и младенцу. Так зачем народ смешить, топтать те уголья, какие и без того в снегу погаснут.
- А кого объявят злопыхателями? - спросил Бату.
- Ну, всех нас - это само собой, - улыбнулся Маркуз, - меня-то в первую голову. Ещё тех ближних нойонов твоего отца, которых он сам подобрал и кого ты с ним в Небесный Путь не пустил.
- Как же ты промахнулся, хан... - громко прыснул невоспитанный Делай, - с нойонами-то, а? Укрыл бы их с любимым повелителем в могиле, как они просили, - теперь бы не грозила им опасность...
- Эй, Делай, не лижи языком замерзший меч - прилипнешь, не гарцуй на своём везении, того гляди, сбросит. А то и тебе ничего угрожать не будет - ты у меня дождёшься. Я нынче злой, - улыбнулся Бату.
- Эй, хан. Выгодно называть себя злым, не так ли? - никак не мог угомонить Делай свой язык.
- Это ещё почему, - полюбопытствовал Боэмунд.
- Ну как же... Тем самым дозволяешь себе быть злым.
- Тоже верно, - рассмеялся Бату. Неунывающий Делай немного разогнал тревогу, а это сейчас нелишнее - Маркуз, а Маркуз... и как же будут срывать репьи с нарядного халата благоденствия?
- Но, я думаю, не сразу... теперь времени у Темуджина сколько угодно. Я бы на его месте не спешил. Казнил с десятка два самых неуживчивых - как зловредных мухни сартаулов, которые Джучи оплели... Остальных раскидал бы по разным войскам - пусть с кровью вину из себя отольют...
- Как мочу, - хохотнул Делай.
- А уцелевших втихую передавил бы... - продолжил Маркуз и пристально взглянул на Бату, - потом окружил бы Джучиевых наследников проверенными людьми... Разве не знаете: и телёнок врага вскинет на рога, когда подрастёт. Я бы вас оставлять живыми не стал... Одного бы отравил, другого на охоте порадовал случайной стрелой. А улус отдал потомству Джагатая, какому-нибудь Бури.
- Спасибо за ласковые слова, учитель, - встряхнулся Бату, - и что же делать?
- Ехать в пасть, искать влиятельных друзей. Я поеду к Тулую - это наша лазейка. Тулуй мой друг и никогда не предаст. Да и тебя он помнит. А ещё Темуджин его любит до сих пор.
- По прибаутке... как людоед младшую дочку, - хмыкнул Делай.
- Вот именно, - согласился Маркуз.
Они проговорили до утра. Бату выспался, выгнал из юрты друзей, прикорнувших тут же, и собрал осиротевших нойонов отца - его "диван". Но среди этих опытных, пожилых людей согласия не было. Больше друг на друга кидались, чем по делу говорили. По тому, с каким мастерством кидались, он понял: люди-то они умные, да только подпругу разрежь - седло и свалится. При Джучи ближние нойоны были едины, теперь - каждый сам по себе.