- Что-то моему отцу начинает отказывать в благословении его любимое Небо, - скривился Джучи, - а попросту говоря: что он себе думал, посылая вас неизвестно куда, без тылов? Видно, для него теперь - не только простые нухуры - трава под гутулом, но и любимые полководцы тоже... Или ревность берёт, мол, останутся люди на земле после того, как самого с неё стащат.
- Не смей говорить такое об отце, строптивый щенок, - не выдержал Субэдэй, он знал Джучи мальчиком, и тот всё ещё казался ему таковым...
У хана побагровело лицо, он вцепился в костяную плеть...
- Нужно тебе щенка, дядя Чаурхан, так вот он я - щенок настоящий, отыграйся на мне, - тонким голосом выкрикнул Бату, которому стало обидно за эцегэ.
- Не встревай, - отмахнулся Субэдэй. Бату он совсем не замечал и был удивлён, что это существо (семнадцать трав от соска) что-то там вякнуло.
- А что, не так? - зло встрепенулся Джучи. - Вот вам тридцать тысяч людей без тылов. Возьмите крепости грузинские, взнуздайте поселения аланские, потом без отдыха, по земле, под ногами горящей, налетите на кыпчаков, сомните урусутов - а там тысячи и тысячи знающих каждую тропинку на своей земле... После чего многие дни пути мимо враждебных башкир, мимо тех же кыпчаков, только здешних. - Джучи замолчал, продолжать ли? Продолжил: - И так, гоня весь мир перед собой, обрушиться НА МЕНЯ. Привести к покорности ещё и строптивого сына. Хорошо ему... на чужих горбах.
- Не давал он приказа приводить тебя к покорности, предатель, - прошипел Субэдэй, который не хотел вести такие разговоры.
- Отчего же предатель? Я своих людей берегу, на верную смерть ради целей неясных не бросаю. И вас, заметьте, за врагов не держу. Ежели отец мой тронулся умом, крови перепившись, так кто в том виноват? Кости наших товарищей в далёкой пыли? А ведь это кости тех, что на войлоке отца поднимали. Для того ли?
- Не говори этого мне, я слуга Темуджина, - погасшим голосом остановил его Субэдэй.
- А я думал, ты слуга своего народа, - давил беспощадный хозяин юрты, - не бойтесь, ничего с вами не сделаю. Доедете до любимого кагана невредимыми. Да и он мне в руки попадётся - зла ему не будет. Одна у меня печаль: остановить безумие. - Джучи и сам в это не очень-то верил, что нет у него "других печалей". Выползало-таки из глубин сокровенное, о чём и думать не хотел. Нежелание бороться за власть - признак слабости, уважать перестанут. Слишком явно за ней охотишься, скажут: "честолюбец". Худшее из мнений для общества, воспитанного на том, что нет ничего важнее верности, пусть и верности чудовищу. Помолчав, отвёл разговор от опасного склона. Джэбэ и Субэдэй - не дети, разберутся, где правда, а где ритуал. "Не гибели для них желаю. - спасения".
- Судьба ваших туменов - урок для других. Если бы со мной не встретились - домой бы живыми не добрались. - "Нажать, нажать на чувство благодарности. Это у нас самое больное место. Какой же всё-таки лицемерной сволочью сделало меня общение с сартаулами". - Я ваш спаситель. Обещайте, что не будете со мной воевать, пусть бы и послали вас. Больше ничего от вас не попрошу.
- Наша судьба в рукавице Темуджина, - отозвался Джэбэ-копьё. Этой кличкой наделил его когда-то Чингис. Стоял много трав назад молодой пленник перед победителем, ждал удара рассекающего. Его пощадили, взяли в ближние нукеры. Мог ли он предать подарившего жизнь? Но и Джучи сейчас мог их убить, но не убил.
Был бы Джучи душой мангус, разве отпустил бы всех поздорову, мятеж замышляя? Как-никак Субэдэй - лучший полководец Кагана, да и о себе Джэбэ не самого плохого мнения.
Он был моложе Субэдэя, и этот гибельный поход всё-таки погнул в нём то "копьё", которым себя мыслил. Неужели Темуджин заранее знал, что они скорее всего не вернутся? Легко послал прямиком в болото? Только для того, чтобы на будущее знать, где оно засасывает? Чтобы самому сморщенной ногой в него не ухнуть?
Давить беспощадно врагов, чтобы спасать своих людей - это было для Джэбэ понятно. Но спасать себя, свою власть гибелью ближних? Тех, кто его возвысил до облаков? Что случилось с их великим вождём, кто околдовал его?
Субэдэй любил смерть и бои, себя - не очень. Джэбэ, в отличие от старика, всё-таки хотел, чтобы за верность... ну, были ему хотя бы благодарны, а не закололи как хромого коня. Он запутался и осторожно, скорее доброжелательно, чем налегая, буркнул:
- Будет моя воля - не пойду против тебя. Расскажи, чего сам-то желаешь?
Джучи облегчённо вздохнул. Наконец-то. По крайней мере, его выслушают.
- Отец говорит, что воюет ради своего народа. Что от того народа останется с такой войной - тихие курганы?
- Или мы их, или они нас. Когда превратим земли врагов в мирные пастбища, тогда и можно будет меч в ножны вложить, - насупился Субэдэй.
- Слыхали такое... - возразил хан, - да сам-то ты веришь в это? Как сорока, за Темуджином выкрики повторяете. Где столько сил набрать, чтобы все земли и в пастбища? И так уже не мы воюем - наши бывшие враги за свой интерес используют нас в грызне своей. Сколько монгольских нухуров легло в борьбе с несторианами - найманами и кераитами? А теперь? Несторианские купцы науськивают Великого на мусульман, церквей своих в нашей ставке давно понаставили. А слуги Магомета ко мне подлезают... Знают, что я с отцом не в ладах. Какая уж тут забота про пастбища?
- Не знаю, - растерялся Субэдэй, - я не правитель, я воин. Моё дело - сотни на поле правильно расставить.
- Так слушай, что тебе другие говорят. Любишь воевать - войны и без того на твою долю хватит. Если мы, монголы, хотим уцелеть - один у нас выход: нужно народы покорённые не топтать, не стравливать их друг с другом для того, чтоб они друг друга же и сожрали. Защищать их друг от друга - вот предназначение наше. Мусульман от христиан, буддистов от даосов... и наоборот. За свою "защиту друг от друга" будут они воевать добровольно. - Джучи проглотил мокроту, прокашялся, чтобы речь лилась, а не капала, продолжил с новой силой: - В справедливом, милостивом правлении, которого раньше не было на этих землях, - единственное наше спасение. Тогда слово "монгол" не будет пугать как слово "смерть", а будет звучать для них как "покой". И тогда мы действительно станем "гордыми повелителями", а не палачами "чужих" народов. Кроме нас и некому.
Взгляд Бату всё перескакивал с Джэбэ на Субэдэя. Понятно, что вслух такое не одобрят - не положено по обычаю верности природному господину. "Это не важно. Главное, чтобы они поняли: мы им - не враги. Враг - Темуджин".
Пробив кожаный панцирь сомнения, Джучи рубанул по войлоку здравомыслия. Припечатал:
- Так и Темуджин начинал. Ради войны за тишину в родных степях пришёл ты к нему когда-то, бросив кузницу отца. Огляди свой тяжёлый путь настоящего багатура, великий Субэдэй. Когда же ты стал воевать ЗА ТЕМУДЖИНА, а не с Темуджином за ПОКОЙ? Когда перестал сражаться за то, чтобы твоя мать могла без слёз смотреть на звёзды? Посмотри мне в глаза, непобедимый. Добрый дух, витавший над юностью твоей, сейчас во мне - не в нём. Я не призываю тебя к предательству, оставайся со своим господином до его кончины... Но когда красные мангусы оставят от моего отца только кожу, когда проглотят его изнутри... Я всегда буду ждать тебя в моём шатре.
- Нас уверяли, что ты сговорился с сартаулами, хочешь нас погубить. Мы прошли с тобой немало кровавых дорог плечом к плечу, царевич, - с пьяной растроганностью признался Субэдэй (в счастливые годы зенита "золотого полководца" был Джучи только царевичем, теперь он - хан), - и мне было горько от того, что придётся воевать с тобой. Теперь вижу - ошибся.
"Вот так тебя и Темуджин когда-то обласкал, - наблюдая за этой сценой, подумал Бату, - но мы - не обманем. Не обманем?"
Темуджин. 1227 год
Полог новой юрты предательски хлопнул, открылся, и ОНА - эта страшная черно-огненная псина - теперь войдёт к ним беспрепятственно. Маленький Тамэ не боялся ночи: ночь - друг воина. Только низкие харачу не любят ночи - волки уносят овец, а он - воин.
Но... Там ходит эта черно-огненная собака - она убьёт и его всесильного отца, и маму тоже.
Тамэ, дрожа обнажённым телом (он уже видел ЕЁ), поднялся. Нужно только закрыть полог - и она не посмеет. Тамэ знал, что ОНА боится закрытого полога... С ужасом понял, что не может встать - ноги отказывают - это ЕЁ наговоры.
- Эцегэ, эцегэ, - стараясь придать голосу как можно больше твёрдости, - закрой полог, закрой.
- Спи, малыш, спи, - отозвался всегда чуткий, даже на малый шорох, отец, - это просто ветер. - И добавил строже. - Не к лицу моему сыну бояться ветра.
- Я не боюсь, нет, но ОНА уже почти здесь, - он видел, - ОНА сейчас войдёт.
- Кто? Там никого нет. Это ходят наши нухуры. Они любят тебя, малыш, потому что видели в деле и знают, что ты храбрый.
- Ну смотри же, смотри, - заорал в отчаянье Тамэ. - ОНА сейчас войдёт! ОНА близко.
- Спи, малыш, спи, это просто ветер. Это скрипят гутулы нашей стражи.
Между тем надсадно, как боевой рожок, злорадно завыла псина, предвкушая добычу. Она не трогает нукеров, и они не могут видеть ЕЁ. Она пришла по души его папы и мамы, потому что они самые лучшие на свете. А она - такая (он знает) - съедает только самое лучшее на свете.
Как мягко, как красиво ОНА бросается - и чёрный огонь...
- Эцегэ... эцегэ-е-е!!!
А ноги у него, как воздух, как ветер на Керулене, очень сильные - но непослушные.
А потом - всё тихо, и снова только скрип сапог стражи. Перезваниваются тупо, еле слышно пластинки панцирей, когда нукеры двигают руками.
Мамы с папой больше нет - их тихо унесла и съела псина. Только войлочно-шёлковое ложе - подарок дяди Ван-хана ещё хранит их тепло.