- Ну, положим, имя удальца не ускользнуло от наших ушей. Это сотник Чильгир-Бух... Печаль не в том. Другое важно. Никогда не истает ехидное сомнение в глазах простых людей, а значит, и соперники на стрёме, как пардусы перед охотой. Его уже и сейчас зовут "меркитским подарком", этот фатум и Темуджин не в силах изменить.
- Тогда тем более непонятно, почему внимание к нему, не к другим сыновьям? Не к Угэдэю, например, что также женат на христианке Дорагинэ?
- Угэдэй ленив, как слепень по осени, его жена - надменная утка, правда, она христианка, и само по себе это хорошо, - старательно растолковывал старик. - Нет, за Угэдэем не пойдут толковые.
- А Джагатай?
- Твёрд, решителен, всем хорош, да вот беда - не только мы это понимаем. Будет он как красивая невеста губы надувать - знает себе цену... Он - тайджи чистых кровей. За него те уцепятся, кто считает, что только монголы - белая кость, а остальные племена - вроде вьючных лошадей. Тут где сядешь, там и слезешь. Да и не успокоится он, пока Джучи не изведёт. Ему в том - прямой резон.
- Это верно, святой эцегэ. Мудрость единорога в словах твоих. Только Джучи, когда придёт пора, станет знаменем покорённых, - восхищённо поддержал Маркуз, - а большинство из них - крещены. Джучи обижен и поддержит обделённых.
- Темны и капризны всплески благожелательности к нему Темуджина. Тут самая тонкая струна, и твоя же задача, Маркуз, чтобы она не оборвалась. Иначе всё пропало. Впадёт Джучи в немилость - возобладает в степи право чистых монгольских кровей, будет обласкан - воспарит право чистой души, стремящейся к Богу. Но заповедовал нам Мессия: "Несть эллин, несть иудей..." Воистину...
- Несть монгол, несть кераит... аминь, токмо паства Христова, - вдумчиво промолвил Маркуз. - Абай-бабай, да свершится воля Его. Я беру эту ношу, святой эцегэ. Прощай, и да будет мир с тобой.
Джучи и Уке. 1206 год
- "Осторожность - людей различать". Так ты сказала на том курилтае? Различила? Видно, испугалась, когда узнала, что не с простым нойоном, а с ханским сыном расщебеталась тогда о чём не надо. Все в ханскую родню языками дорогу себе метут. Только языки те мёдом смазаны, а твой был ядом змеиным. Помогло? Или не рада, что посватался тогда?
Уставший Джучи растянулся у очага и искоса посматривал на жену, подзуживал.
- Нет, мой повелитель, - Уке-хатун, паясничая, распростёрлась у ног мужа, - всю жизнь я хотела катать войлоки в юрте простого харачу. Пусть не в сытости, зато в почёте.
- В почёте? - насторожился он, ожидая продолжения.
- Была б моя воля, разве пошла бы второй женой? Да разве ханскому сыну откажешь...
Вот такие у неё маленькие слабости. Уж год, как живут они вместе, а она всё намекает... Выводит разговоры в эту сторону. Это - не боль, а приятная привычка. Знает, хитрюга, что цепко держит мужа за ниточки. Вот и ублажает себя иногда: "Скажи, скажи ещё раз". А подумать - не в том даже и дело. Уке о будущем печётся. Умна, мерзавка. Спрашивает об этом только тогда, когда чувствует - он сам не прочь такое повторить. "Повторяй, муженёк, повторяй. Что в юности охотка, в старости - привычка".
Да разве он против?
И Джучи с притворным недовольством бурчит: "Никтимиш мне отец навязал, не я выбирал... Тебя - сам. Поэтому ты - самая первая".
- Значит, ты согласен бороться за эти слова? Даже если за ними, как за куренными повозками в бою, будем стоять не только мы вдвоём...
Джучи насторожился. Неужели... За этими ожиданиями он даже забыл про любимые поводы для печали. Но спрашивать так, в лоб... Он её уже успел изучить, она не скажет.
- Послушай меня, муж мой, - заговорила она размеренно, как рассказывают улигер. - Скоро у тебя будет много поводов и для верности...
- Значит, всё-таки...
- Да. Сиди спокойно. Я не говорила об этом раньше. Без того, что нас ожидает вскоре, мои слова - шум тальника на ветру. Ты боишься, что в тебе нет крови отца?
Окаменел, насторожился. Конечно же, он боялся. И того, что она тоже засомневается, боялся. Но слухи, слухи...
- Но разве твой хан Темуджин устаёт повторять, что не родовитостью, не верностью, но умом и мужеством завоёвывают его расположение? Разве не возвысил он сына кузнеца Джэлмэ и пастуха Боорчу в ущерб своим негодным родичам? - Её руки, с тонкими крепкими пальцами теребили маленький острый ножик для резки баранины. - Так почему не распространит своих мудрых постановлений на собственную юрту? Не знаешь, несчастный? - Она встряхнулась, загремели украшения на халате. - Разве твой ленивый брат Угэдэй больше достоин внимания хана, чем ты? Разве Джагатай, завистью испортивший печень, смывает благородной кровью собственную глупость? Ибо только глупый и больной - завистливы.
Джучи сидел, не шевелясь. Уке своим позабытым за этот год азартом очень напоминала ему себя, прошлую, ту, какой она была в момент их первого знакомства на Великом Курилтае.
- Хватит ли смелости понять, - в её голосе звенел задорный металл, - или я говорю с одержимым мангусами? Если Небо определило твоё предназначение быть багатуром и белой костью - имей силу и мужество сделать родовитой свою собственную кровь. Разве не ради этой возможности столько лет умирали наши воины? Не ради ли этой правды прозорливый Тенгри возвысил твоего отца? Он - твой отец по выбору Вечного Неба, а не по глупости рождения. - Уке замолчала на мгновение, потом продолжила тихо, устало: - Хочешь узнать о себе - узнавай, но не шарахайся от правды, как вол от слепой плети. Перехвати эту плеть.
Она перевела дыхание... сказала:
- Тем более что нас будет трое... Твоя кровь, - и она лукаво улыбнулась, - шаман гадал на лопатке, жди сына.
Конечно, никакие слова не способны были вытащить из Джучи застрявшие занозы, когда он был одинок. Однако появление в его жизни Уке разве не сделало его другим? В её глазах постоянно читал он самое важное: "Мне нужен ты, именно ты".
Он и сам не заметил, как повернулось его беспокойство в другую сторону... Раньше было так: "Я - отравленная падаль, напоминание о позоре. Это от меня до поры ? скрывают. Но ВДРУГ всё-таки не падаль? " А теперь, после появления в его жизни Уке, стало иначе: "Я ей нужен, пока она не узнает, что я отравленная падаль. А ВДРУГ всё-таки не поэтому..." И вот... наконец.
Долго Джучи смотрел на очаг, и наполняла его тело счастливая беззаботная слабость.
- Что... что же ты ра-раньше-то...
- Нужда не подоспела. Будешь ли думать теперь о нас, а не о том, какой ты несчастный?
После короткого молчания, одержимый небывалым приливом сил, он сказал, как припомнил:
- Отец (ничего не кольнуло)... посылает меня на войну в Северные Горы, - "лесные народы" покорять. Зачем ему это? Не знаю.
- Будешь копаться в себе, и что знал забудешь. - Она уже делалась привычно колкой.
- Вернусь не скоро. Хотел не вернуться - теперь вернусь.
- Не вернёшься - плохо мне будет, умучают. Хотел не вернуться - о ком думал? О себе, нелюбимом.
- Вернусь, - твёрдо, как это умел отец, отчеканил незаконный сын, - и мы всё узнаем, ВСЁ узнаем.
И Джучи впервые за долгие годы торжествующе улыбнулся.
Уке и Маркуз. 1207 год
С тех пор как поплатилась за свой длинный язык неожиданным замужеством, окружали Уке облавным кольцом нелёгкие вопросы. Ответишь - вырвешься. Не разгадаешь - пропадёшь. А спросить - у кого?
Подтянутый молодой нойон, застенчивый, колючий и печальный одновременно, с которым она так неожиданно пересеклась на курилтае, сразу понравился ей. В девичьих грёзах о будущем являлся именно такой - медведь на верёвочке. Покорность и мощь в одном лице.
Мягкий ручной медведь обернулся мятущимся тигром, сыном самого главного, самого сильного здешнего зверя (или чудовища?). Удержишь ли такого в тонкой паутинке женских интриг? Но нет пути назад. Ежедневно, ежечасно рвутся непрочные верёвочки... Страшно. Садилась, обхватывала руками голову, гремела дорогими китайскими висюльками, думала.
Посватался Джучи - и воссияли торжеством лица её родичей. Радовались и злорадствовали. Чего им от этой свадьбы надо? Нечего и гадать. Вот, мол, смотрите. Пришла пора свалить безродных разбойников - "людей длинной воли". Хунгиратка Бортэ - жена Темуджина, хунгиратка Уке - жена его сына. Благородный обох хунгиратов волей Вечного Неба породнился с родом Борджигинов.
Сын родился в отсутствие отца, увязшего где-то в полночных горах. Никто не защитит от нахальных глаз.
Ходят родичи, посматривают на её младенца, надеются на лучшее. "Вырастет, своих к власти приведёт".
Если Чингис, петляя и сражаясь, хочет именно этого - возвеличить свой оскорблённый обох, - то правильнее всего стараться оправдать подобные ожидания. Её сын будет старшим в третьем колене и наследником Великого Улуса... после Орду.
Орду - отпрыск нелюбимой жены - беда невелика. Будет Воля Неба - отодвинем. Больше детей у этой пугливой утки не будет. Уж мы постараемся, не допустим.