От дыма и зловония, несмотря на открытые окна, трудно было дышать даже смотрителям. Они слезливо жмурили глаза и зажимали рты, едва ли не чувствуя себя уже в настоящем аду.
- Сократи огнь и серу! Я постучу, когда пущать! - громко крикнул о. Иринарх в щель адскому пиротехнику.
Снова пел хор, скакали бесы и воздевала длани ангелы.
Наконец, нечистые заметно начали выдыхаться. Они приседали, изнемогая, поджимали хвосты, жалобно скулили.
После двух особенно длинных и убедительных монологов, - Архистратига и самого Кающегося, начисто отрекавшегося от приятства с чертями, - последние совсем упали духом. Иные присели на карачки, иные полегли на полу, высунув языки. Хорохорился еще один только Шумский, и то не с прежним запалом.
Но вот о. Иринарх постучал легонько в стенку "скенэ" слева. Сизая туча дрогнула и толчками поползла вправо. Ад выбросил свежие клубы дыма и пламени.
На место сизой тучи, впереди скалы, ловко спустилось сверху изящное светлое облачко. Из-за него выпорхнули два ангела с огромными трубами, оклеенными золотой бумагой.
Хорошенькие лики ангелов надулись до отказа, покраснели. Раздались оглушительные трубные гласы.
Бесовское сонмище заволновалось, завизжало, закружилось волчками. Нечисть в панике поочередно начала прыгать в пекло, в сутолоке зацепляя друг дружку копытами. Остался один изнемогающий Шумский. Склонившись над адской бездной, он, для поддержания сил, вдыхал в себя благотворные серные пары. Ангельский сонм, не удостаивая вниманием склоненного над пеклом беса, без помехи расположился полукругом по всему помосту. Поле было отвоевано.
Пока главный ангел, стоя посредине, выкрикивал победный монолог, Кающийся зашел наполовину за пригорок. Было видно, как чья-то невидимая, но властная рука обрывала с него черные ленты с надписями грехов. Когда Ангел звонко закончил свой монолог, Кающийся уже убедился паче снега. Все черные грехи свалились с него, и ризы его сияли незапятнанной белизной.
Он вышел на проскениум, одухотворенный и просветленный, чтобы прочесть заключительный благодарственный монолог.
При виде этого ослепительного зрелища набольший чорт взвыл нечеловеческим голосом и очень ловко, головой вниз, нырнул в бушующее пекло. Пекло после этого сейчас же погасло, а один из ангелов, которому было тесновато стоять, без опаски перешагнул через жерло и занял более удобное положение.
Преображенный Грешник тепло и трогательно закончил последнюю речь словами:
"Бог всеблагий властен живити и умерщвляти,
Смерти али житию вечному вручати".
Заиграл орган, запели хоры. Предводитель ангелов воздел длани горе и повел Кающегося к облаку, сзади которого перед этим происходила какая-то подозрительная возня.
Когда белоснежно-очищенная душа повернулась спиной к смотрителям, каждый грамотный мог прочесть у ней на спине один большой, случайно оставленный грех с надписью славянской вязью: "Суесловие".
Увидя это, о. Иринарх в ужасе крякнул на весь зал и всплеснул руками.
- Испакостил, подлец, всю обедню! - вырвалось у него из души.
Под пение хора душа взгромоздилась на облако, а по бокам ее встали два легковесных ангельчика с пальмовыми ветвями. Затрубили трубы. Облако с легким скрипом двинулось влево.
"Отвод глаз" удался. Многие из очевидцев потом клялись, что собственными глазами видели, как облако легонько отделилось от пригорка и вознеслось прямехонько ввысь, унося с собою очищенную душу "со ангелы".
Запел хор, очевидно, не зная, что дальше делать. О. Иринарх цыкнул на растерянных апостольских старцев и показал им рукой, чтобы они убирались с глаз долой. Старцы стадом затопали за кулисы.
Вышел Эпилог, бывший ранее Прологом. В последний раз начал разъяснять смысл совершившегося.
Пока он разъяснял, о. Иринарх пролез за сцену. Слышно было, как он костерит там на чем свет стоит Власть, очищающую человека от грехов. Отведя душу, хорег появился снова и занял место, предназначенное владыке архиерею. Это было как раз во-время. У Эпилога подходило обращение к архиерейской власти. Чтобы не произошло новой ошибки, о. Иринарх потыкал себя перстом в грудь. Эпилог направил свою речь к нему:
"Крепость бога сим прославляем
И ко покаянию грешных наставляем.
Ты ж, владыко, пастырь наш, ныне нам внимаешь
И ко благу паству тую да благословляешь".
О. Иринарх совсем умилился. Перекрестился и отер увлажненные глаза широким рукавом рясы.
Эпилог ушел. Представление кончилось. Ангелы; оставшиеся на земле, получили разрешение начальства идти скидывать ризы.
О. Иринарх повернулся к зачарованным смотрителям и предупредил:
- По завершении кумедии невозбранно плескать в ладоши. В храме божьем сие не положено, а в храме Мельпомены поощряется.
Послышались неуверенные хлопки.
Черти, под предводительством Шумского, повылезали из пекла и направились в ту же дверь, куда скрылись ангелы.
Проба кончилась. Был уже пятый час на исходе. Духовные спешили ко всенощной.
Не евшие ничего с утра, голодные, но счастливые, комедианты, наскоро раздевшись, с перепачканными и невымытыми лицами, толпой окружили Федора Волкова.
Российские охочие комедианты
В Троицу после обедни все собрались в просторном конторском флигеле у Волковых. Никогда еще этот флигель не видел такого многолюдного собрания: пятеро Волковых - Федор, Алексей, Гаврило, Иван да Григорий; Ваня Нарыков, Иконников и Шумский; Алеша Попов с братом Михаилом; несколько молодых работников Волковых, среди них Михайло Чулков, Семен Куклин, да Демьян Голик - эти все в новых, шумящих рубахах, с намасленными до блеска волосами. Отдельно - компания молодых купчиков во главе с Григорием Серовым, сильно увлекавшимся театром.
Рыжий богомаз Иконников потешался над цырюльником Шумским, сбрившим свою клочковатую бородку и теперь щеголявшим "с босым лицом".
- В пекле оставил бородку-то, дядя Яша? Опалил, как порося, щетину? Жарковато там, хоть ты и привыкши.
- Ведь и ты из нашинских, чертомаз, - не остался в долгу Шумский. - Бона как загорел - докрасна.
Все дружно хохотали, вспоминали вчерашнюю пробу. Много веселья вызвал забытый на Ване грех суесловия, как бы нарочито оставленный.
- Суесловие и есть, - заметил Федор. - Поповщина. И чертовщины сверх меры допустимого.
Забежали на время прядильщики, два брата Канатчиковы, предупредить ребят, чтобы не забыли про "забаву". У них в сарае ноне, погодя немного, "забава" открывается, а ребята в "Лодке" и прочем участвовать обещались.
- Народ уже собирается, и все готово, - предупредил Ермил Канатчиков. - Не задерживайтесь больно-то, а не то они и сарай поломают. Ах, ты… Послухали бы и мы, да ждать не рука… Побежим.
- Волоки гусли, Гришутка! - крикнул, уходя, Ермил. - Музыки у нас маловато.
Погодя, подошли еще трое - двое Егоровых да Дормидонт Скачков, все палатские регистраторы, как и Михайло Попов.
- Добро пожаловать, голуби, - приветствовал новоприбывших Шумский. - Поелику вся кумедийная кумпания в сборе, поведай, Федор Григорьич, как люди в столице живут, как там театры орудуют. Мы ведь как есть в лесу.
Шумский был старше всех из "кумпании", ему уже было под тридцать, а может быть и за тридцать. "Издевочная персона" в кумедиях, в жизни он старался держаться солидно, любил серьезные разговоры об умственном.
- Да что ж в столице… Не боги и там горшки обжигают, - начал Федор. - Знамо, театры там не под стать иринархову, да что толку для российских людей? Все заморские - немецкие, французские да тальянские, российского и званья нет. Нам надо, други, свое российское раздувать, понеже мы в самой глыби России живем. В столицах - знать, она по-заграничному понимает, в отечественном не нуждается. Мы - особливая стать. Нам потребно свое слово, понятное, российское, народное и родное. Отменно было бы свою кашу заварить, на свой салтык. А поднять - силы не малые требуются.
- Понатужимся - поднимем. Сам же о горшках говорил… - раздались голоса.
- Комедий российских нет, вот беда, - крякнул Шумский. - Осточертела поповщина.
Ваня Нарыков вскочил, замахал руками.
- Придумывать надо! Из головы! Али бо заграничное на русскую стать перекладывать. Образчики бы нам - равняться по чему… Выкройку!..
Федор одобрительно кивнул головой:
- Правильно, друзья. Выкройки нам не в едином сем нужны. И про поповщину правильно. Не гожи нам долее подрясники поповские, выросли мы из них.
- Подмышки жмут, да и потом дюже провоняли, - вставил Чулков.
Все засмеялись.
- То-то горе - выкройку, да где взять? Телешом бы не находиться, - заметил рассудительный Гаврило Волков.
- Есть выкройки, привез я, - продолжал Федор, подлаживаясь под общий иносказательный, излюбленный тон. - И швецы уже завелись, тачают.
- Сборный кафтан, значит? - съехидничал Шумский.