- Пока еще нет ответа, а надо полагать, что примут.
Пораженные этой новостью, все молчали.
- Погано! - протянул наконец писарь Мокриевич, пощипывая свой жиденький черный ус.
- Да еще как погано! - продолжал Самойлович. - Коли бы они думали Турции поддаться, то мы могли бы тотчас донести об этом Москве, и Москва бы немедленно остановила измену, а коли и Дорошенко к Москве мостится, значит, не о чем и доносить, значит, эта згода для Москвы самое угодное дело.
- Ну, а Андрусовский договор? Ведь принять Дорошенко, значит, нарушить мир с ляхами? - произнес Забела.
- Гм! в том-то и горе, что уже между Москвой и Польшей начались зацепки. Мутят там и Мазепа, и Дорошенко, - им ведь на руку Москву с Польшей рассорить, должно быть, уже и успели.
- Да ведь так, шут побери, они пошыют нас совсем в дурни, - вскрикнул сердито Думитрашка Райча, и лицо его покрылось багровыми пятнами.
- И еще в какие! - продолжал с улыбкой Самойлович: - Ведь если Правобережная Украйна соединится с Москвой, то Многогрешный так усилится, что его и клюкой не достанешь.
- Усилится он, как же, - прошипел злобно Домонтович. - Дурит его Дорошенко! Только прилучится он к Москве, так живо спихнет Многогрешного и заберет всю власть в свои руки.
- И тем еще горше будет для нас, - продолжал Самойлович, - верьте, что если Дорошенко станет полновластным гетманом на Украйне, то не потерпит здесь нас ни одной минуты и живо спровадит всех в Крым, чтобы не мешали его злохитрым умыслам. Дурит ли Дорошенко Многогрешного или нет, это для нас все равно, панове, потому что и так и сяк - так погано, что вот хоть веревку на шею надевай!
- Так что же нам делать? - произнесли разом все собеседники, останавливая на Самойловиче тревожный, просящий ответа взгляд.
- Во что бы то ни стало не допустить, чтобы Москва приняла Дорошенко!
- Малое слово сказал ты, пане судья, - произнес обозный Забела угрюмо, - не допустить! Да как это сделать?
Все, понурившись, молчали.
Самойлович обвел собрание пытливым взглядом и, выждавши минуту, заговорил одушевленно и уверенно:
- Панове! Кто из нас верит тому, что Дорошенко с Многогрешным заключили клятвенный союз едино для того, чтобы объединить Украйну под протекторатом Москвы? Когда бы они воистину о том думали, то не для чего им было бы устраивать тайный от нас всех договор. Дорошенко послал бы сам от себя посольство, и Москва приняла бы его под свою руку. О чем же совещались гетманы, о чем клялись друг другу? Посмотрим, быть может, догадаемся и сами. Панове, кто из нас поверит тому, чтобы Дорошенко щиро мостился к Москве? Никто! Москва никогда не даст ему тех прав, каких он добивается, а Турция обещала и уже присылала ему санджак и составила с ним договор. Да если бы гетманы думали оставаться под Московским протекторатом, разве бы Многогрешный кричал с таким гневом на царских послов и гонцов? Панове, еще и то, кто из нас поверит, чтобы Турция даром давала Дорошенко такие права и обещала ему даром оборонять Украйну от всех врагов? Скорее речки потекут обратно в море, чем басурман станет даром помогать христианину. Для басурмана нет большего счастья, как бить христиан, сам закон их велит им это делать. А какая теперь самая сильная христианская держава? - Москва; на Москву уже давно турки точат зубы и хотят ее погубить. Теперь подумайте о том, что повстанет из того, что Москва, преклонившись к словам злохищного волка, согласится его принять под свой протекторат? Андрусовский договор будет нарушен, ляхи двинутся на нее войной с одной стороны, турки бросятся с другой. А Дорошенко? Думаете ли вы, панове, что он станет защищать ее? Ха–ха! Да он первый бросится на нее! До той поры он уже успеет столкнуть Многогрешного и захватить в свои руки всю власть. Вот для чего, панове, придумана вся эта згода гетманов и мнимое подданство Москве.
Чем больше говорил Самойлович, тем больше оживлялись лица его слушателей.
При последней же фразе Думитрашка не выдержал и, схватившись с места, вскрикнул громко:
- Хитро придумано, пес побери! Ведь так можно и самого дядьку лысого провести.
- Еще бы! - усмехнулся тонко Мокриевич. - Ведь думала об этом не порожняя голова.
Забела и Домонтович отнеслись также с величайшим одобрением к словам Самойловича.
- Так как же вы думаете, панове? - продолжал он дальше. - Если бы Москва знала обо всем этом, согласилась ли бы она принять под свою руку Дорошенко?
- Никогда! - воскликнули разом все собеседники.
- Так не наша ли святая обязанность предотвратить ее от погибели и подумать о спасении отчизны своей?
- Правда, святая правда! - ответили дружно все присутствующие.
- А только поверит ли Москва нашим словам и заботам об ее спасении? - заметил через минуту обозный Забела, обращая к Самойловичу многозначительный взгляд. - Ведь доказательств у нас нет!
Это замечание поразило неприятно Самойловича: действительно, до сих пор они добыли лишь такие сведения, которые уверили их самих в преступных сношениях Многогрешного с Дорошенко, но эти сведения не были убедительными для Москвы. Настоящих доказательств у них не было в руках.
Правда, Самойлович много надеялся на впечатление, произведенное на Танеева резкими словами гетмана, на заявление Неелова и других московских людей, но все- таки сознавал, что для доказательства измены в их руках не было осязательных данных.
Самойлович смутился, но не захотел обнаружить своего смущения перед говорящими.
- Не турбуйся, друже, - произнес он вслух, - сам гетман лучше всех убедит Москву своими речами в измене.
- А коли потребуют доказательств, - хихикнул злобно Райча, - так найдутся и свидки, и паперы.
- Верно! - заключили остальные.
- Так обсудим же, друзи, что кому взять на себя, - обратился ко всем Самойлович, - времени терять нельзя ни минуты, ибо враг силен.
Все принялись энергично обсуждать разные меры, которые нужно было принять сейчас же для того, чтобы разуверить Москву в искренности Дорошенко.
Решено было послать в Москву несколько доносов от совершенно различных лиц, но чтобы в каждом доносе точно был изложен план Дорошенко, который развил перед своими слушателями Самойлович.
Кроме того, решено было распускать исподволь всюду слухи, особенно среди московских стрельцов и начальников их, что к гетману от Дорошенко то и дело летают какие-то послы, а что Дорошенко уже совсем передался басурманам.
Сам Самойлович взял на себя труд разузнать истинное отношение Неелова к Многогрешному.
Заручиться согласием последнего было для него довольно важно, так как Неелов постоянно посылал свои отписки в Москву, в которых излагал положение дел на Украйне, и слова его в Москве имели большой вес и значение.
На другой день утром Самойлович отправился к гетману доложить о положении дел, какие он застал в Киеве.
Гетман встретил его весьма приветливо и тотчас же принялся расспрашивать о результатах его поездки.
Самойлович передал ему о разных бесчинствах, творимых ляхами вокруг святого города, причем преувеличивал все факты раза в три.
Кроме того, он сообщил гетману, что в Киеве поговаривают о решении Москвы в скором времени уступить навсегда Киев ляхам.
Последнее известие привело гетмана в исступленное бешенство. Забывая, что его может слышать Неелов, находившийся всегда в палатах гетмана, Многогрешный разразился страшно гневными речами против Москвы, Самойлович смиренно молчал и только иногда вставлял какое-нибудь тихое словцо, служившее будто бы для оправдания московских действий, а вместе с тем приводившее Многогрешного в еще большую ярость.
Наконец вспышка гетмана начала ослабевать, он приказал подать себе коня и в сопровождении казаков, мрачный и угрюмый, выехал со двора.
"Ну, теперь полетел на поле, не скоро вернется", - решил про себя Самойлович и отправился разыскивать Неелова.
В одном из гетманских покоев он и застал его. Неелов чрезвычайно обрадовался Самойловичу.
- А, пан генеральный судья! Каково здравствуешь, поживаешь? Мы уж тут соскучились без тебя! - приветствовал он его шумно.
- Спасибо за память, боярин… Живем помаленьку, молитвами святых угодников еще на земле держимся, а что тут, как у нас без меня, все ли благополучно?
Неелов осмотрелся подозрительно крутом и, убедившись в том, что они одни, наклонился к Самойловичу и произнес, понижая голос:
- Боюсь, как бы не было худа.
- Что там, боярин? От ляхов или татар зацепки какие пошли?
- Какие там ляхи и татаре! - Неелов махнул рукою и прибавил тихо: - А ты вот пожалуй ко мне, закусим маленько, потолкуем кой о чем: у меня-то дома повольнее.
- Ох, пане боярин, и рада б, как говорят у нас, душа в рай, да грехи не пускают. Боюсь, как бы гетман не доведался, да не умыслял бы лихого…
- Не бойся ничего, пане судья, - заключил Неелов, подымаясь с места. - Служи Москве верой и правдой, и служба твоя у нас забвенна не будет, а гетман уехал на поле, до утра не вернется. Приходи - ужо потолкуем с прохладой…
Самойлович охотно дал уговорить себя. Лишь только стемнело, он направился к Неелову.
После обильной закуски и выпивки собеседники разговорились.
- Что же тут случилось, боярин? - завел разговор Самойлович. - Налякал ты меня, ховай Боже, боярин, своими словами.
- Да вот все с гетманом неспокойно. Сам ты, пане судья, ведаешь, каково он с Танеевым обошелся негоже, а без тебя приезжал тут к нам из Москвы еще один посол, Михайло Савин, так с ним еще похуже того вышло.
И Неелов передал Самойловичу о том резком разговоре, который повел с Савиным гетман.
Самойлович молча слушал Неелова и с напускным сокрушением покачивал головой.