V
- Ты устала, панна Марианна? - произнес казак, всматриваясь в бледное лицо панны.
- О, нет!
- Не ешь ничего…
- Благодарю тебя, я уж сыта.
- Выпей хоть келех меду, Марианна, он подкрепит тебя.
Девушка улыбнулась:
- Если ты этого хочешь - изволь, но сил мне не к чему подкреплять; ты ведь меня знаешь, Андрей!
Разговор оборвался. Между тем коням распустили подпруги, подвязали мешки с овсом; хлопцы, достав из тороков провизию, расположились на отдых. Несколько душ бросилось было собирать сухой хворост для костра, но атаман остановил их.
- Не надо огня, панове! Опасно, чтобы дым не привлек кого-нибудь.
- Да ведь Ханенка, Андрей, уже загнал гетман в Крым? - произнесла Марианна.
- Самого-то загнал, а собаки его косоглазые еще шныряют кругом. Видела ты эти сожженные, пустые села? Ведь это все их дела…
Это слово казака вызвало и в его душе, и в душе Марианны ужасные картины, виденные ими по пути. Оба замолчали под тяжестью нахлынувших воспоминаний.
Между тем нищий даже свесил голову, внимательно прислушиваясь и присматриваясь к тому, что происходило внизу, но остальные казаки, утомленные длинным переездом, говорили мало и неохотно.
- О, этот Ханенко! - вздохнула, наконец, глубоко Марианна. - Пусть вся эта кровь, все эти стоны на голову ему упадут! Но если удалось дело в Стамбуле, тогда мы ему живо подрежем крылья… Вернулся ли уже Мазепа?
При этом вопросе девушки по лицу Андрея пробежала какая-то неуловимая тень.
- Не знаю, - ответил он, и в голосе его послышалась худо скрытая, неприятная нотка.
- На перевозе говорили, что уже видели его здесь… Когда бы застать… Не услал бы его куда гетман? Далеко ли еще до Чигирина? - продолжала оживленно девушка.
- Марианна… - произнес как-то робко Андрей и замолчал, устремив на Марианну пытливый, вопросительный взор.
Под влиянием этого взгляда щеки девушки покрылись легким румянцем, а брови сердито нахмурились.
- Мазепа привезет нам важные вести, - ответила она гордо, - от этих вестей зависит вся будущность отчизны.
Лицо казака прояснилось.
- Прости, прости меня, Марианна, - прошептал он, - ты знаешь… я…
- Если кони уже отдохнули, прикажи собираться в путь, - перебила его Марианна.
Андрей поднялся и отдал приказание. Через четверть часа Марианне подвели коня. Она собиралась уже вскочить в седло, как вдруг сильный треск на дубе заставил всех вздрогнуть и оглянуться; но не успели они даже подумать, что могло бы быть причиной этого треска, как с дуба посыпались дождем сухие листья, мелкие ветки и вслед за этим к ногам казаков рухнула какая-то грузная, неуклюжая масса.
- Человек! - вскрикнула Марианна, подбегая к упавшему.
- Какой-то странник или монах, - произнес Андрей, рассматривая нищего.
- Убит?
- Нет, жив! Гей, хлопцы, подведите его да струсните хорошенько, пусть-ка расскажет нам, что он тут, на дереве, делал?
В одну минуту казаки окружили странника, подхватили его под руки и поставили его перед Ащуэеем.
Действительно, нищий не был убит; удар и испуг ошеломили его только на одно мгновенье; когда же он увидел себя окруженным казаками, когда почувствовал на себе пронзительный взгляд их предводителя, на лице его, исцарапанном, окровавленном, отразился неподдельный ужас.
- Ясновельможный пане сотнику, пане полковнику, за что, за что? - залепетал он.
- Что ты здесь делал на дереве? Отвечай, да по правде, а не то мы опять подымем тебя туда на веревке! - крикнул на него грозно Андрей.
- Ясновельможный пане, как перед Богом… говорю правду,., вот хоть повесь меня, - заговорил странник прерывающимся голосом, - услыхал топот конский и подумал, что татаре… потерял со страху и рассудок, да и бросился на дерево, думал, что там укроюсь…
- Кто же ты такой?
- Был когда-то добрым хозяином, а теперь вот старец бесприютный, нищий, сирота голодный.
Из груди странника вырвалось жалобное всхлипыванье, голова его беспомощно затряслась, по щекам побежали слезы. Вид его невольно возбуждал сожаление.
- Куда же ты идешь теперь? - продолжал Андрей уже смягченным голосом.
- И сам не знаю, куда… побираюсь теперь Христовым именем… С ласки гетманских союзников.
- Не гетманских, а ханенковских, - перебила его строго Марианна, - ты на гетмана не каркай, гетман никогда с басурманами земли своей не воевал.
- Ох, вельможная, милостивая пани! Разве я смею на егомосць каркать? Продли ему, Господи, и веку, и доли… а только вот слышно кругом, что хочет всех нас гетман басурманам отдать, Ох, как же, слухаючи такое, не заболит сердце у всякого, кто родился в вере христианской?
- А ты всякому слуху не верь, это недруги гетманские, баламуты, нарочно такие слухи распускают, чтобы смущать и тревожить добрых христиан, - возразила Марианна, - гетман для того только с турками и в згоду вошел, чтобы оборонить вас от татар, да от своих же псов, которые шарпают, рвут Украйну на тысячу кусков.
- Ох, ох, ясновельможная пани… Кто уже теперь нас, голых и бездомных, оборонит? Расшарпали уже нас вороги… Оттуда ляхи наступают, тут татаре душат, на левый берег не пускают… да и на левом берегу… Ох!
- Молитесь Богу и святому Петру. Он и расшарпанное соединить может… - произнесла с каким-то особенным ударением Марианна и, вынувши из кожаного мешка золотую монету, подала ее нищему, - а это тебе, старче, на хлеб насущный.
Нищий бросился было целовать руки молодой девушке, но Марианна отстранила его.
- Не надо, брате! - произнесла она более мягким голосом, затем вскочила на подведенного ей коня и повторила еще раз значительно: - Молитесь Богу и святому Петру.
- Ну, в путь, панове! - скомандовал Андрей и, обратившись к нищему, прибавил: - А ты, старче, берегись да осматривайся: татаре еще бродят кругом.
Казаки подняли лошадей вскачь, и через несколько минут отряд скрылся из виду.
Долго следил за ним нищий, прислушиваясь к замирающим звукам конского топота. Когда последние отзвуки наконец совершенно угасли, он выпрямился и вздохнул глубоким, облегченным вздохом.
- Ну, уж и трухнул, даже волосы к голове прилипли, - прошептал он, дотрагиваясь до своего мокрого лба. Затем он ощупал все свое тело, попробовал сделать несколько шагов, и по лицу его разлилась довольная улыбка. - Ничего, все цело… хе–хе!.. думал, что уже прямо к черту в пекло лечу; одначе, видно, что разумный человек и из пекла вырваться сможет, да еще заработать при том и добрый червончик! - Нищий рассмеялся каким-то наглым смешком и с удовольствием потер свои руки. - Так вот на какой ток летят наши пташки зернышки клевать! Молитесь Богу и святому Петру… хе–хе! Запомним, запомним, пане Гострый, какому святому молитесь вы!
Нищий крикнул два раза пугачом, и через несколько минут на его крик отозвался другой, отдаленный, протяжный, донесшийся из глубины леса. Вслед за этим послышался треск сухих ветвей, а через несколько времени кусты раздвинулись, и в образовавшееся отверстие вынырнула голова мальчишки, а вслед за нею показались и лошади, которых он вел в поводу.
- Ну, что, как? - обратился он к страннику.
- Ничего, все хорошо, еще и червончик заработали. А теперь на коней - и гайда!
- Куда же?
- К монашкам в гости, в Лебедин!
В просторной светлице гетманского замка, в Чигирине, за квадратным столом, уставленным кубками и флягами, сидела небольшая группа собеседников. Время уже было послеобеденное; в узкие окна, испещренные мелкими разноцветными стеклами, проникал мутный свет, терявшийся совершенно в промежутках между высокими шкафами. Спиной к окну сидел гетман Петр Дорошенко; его фигура в расстегнутом бархатном кунтуше была очень эффектна при этом рембрандтовском освещении, но окаймленные светом края его чуприны и усов отдавали уже чистым серебром, а на оттененном лице, осунувшемся и постаревшем, чернела глубокая рытвина, залегшая между бровей. Боком, ближе к нему, сидел Богун, постаревший тоже, неумолимое время прибавило к его благородным чертам еще несколько черточек, рассыпав их особенно щедро вокруг глаз, хотя и потускневших, но вспыхивающих еще иногда прежним огнем. На других сторонах стола разместились в почтительных позах полные здоровья и сил, словно помолодевшие Кочубей и Мазепа; только на прекрасном лице последнего было разлито теперь задумчиво–грустное выражение. У собеседников ковши были полны, и шел оживленный, захватывающий всех разговор.
- Ты упрекаешь меня, друже мой, - говорил взволнованный гетман, то затягивая некоторые слова, словно желая захватить грудью больше воздуха, то сыпя ими торопливо, - ты упрекаешь меня, что я отозвал назад с левого берега Гамалию с полками и белогородской татарвой и что я будто бы тем изменил своим заветам?
- Не упрекаю, голубе, - прервал его Богун, дотронувшись ласково до плеча, - а говорю лишь про то, что я там видел: города один за другим отдаются снова во власть Демьяна, а то и просто во власть московских воевод… Ты знаешь Демьяна, у него простая казачья душа и доброе сердце, но волей он слаб и труслив, а такие люди в трудную годину впадают часто в жестокость.
- Многогрешному памятна расправа с Бруховецким, а потому он и боится выпустить булаву из своих рук, - вставил, иронически улыбаясь, Мазепа.
- И то может быть, - кивнул головой Богун, - но тут не о гетмане речь, а о народе. Люди только что ожили было надеждой соединиться снова под одной булавой, а тут их, за верность Украйне, бросают, беззащитных, на разоренье…