- Уж такая халепа! Я решил было сказать ему всю правду, что я - Мазепа, посланник от Дорошенко, что переоделся монахом, чтоб иметь доступ к нему…
- Ну, ну и добре!
- Не дуже-то и добре! Ведь обнаружилось бы, что я наплел про Царьград сказок, а это бы оскорбило гетмана: я, значит, насмеялся над ним - пойми ты!.. Но не успел я в мыслях на что-либо решиться, как, к моему ужасу, докладывает гетману джура, что прибыл из Царьграда к нему епископ Манасия… Я стал просить гетмана, чтоб отпустил меня, - так нет! "Это, - говорит, - твой знакомый… Ты ведь со всеми владыками тамошними перезнался… Так и Манасия рад будет тебя видеть…"
- И подвернулся же грек, как шершень в глек! - заволновался казак.
- Да, упал гвоздем на мою голову, - вздохнул Мазепа. - Я уже стоял, как приговоренный к смерти, - тем более, что набрехал Многогрешному, будто патриарх через меня шлет ему свое благословение, а разрешительную грамоту пришлет вскоре особо… Как вошел этот Манасия, как помолился на образ, как благословил гетмана, а потом и меня, - решительно я этого не помню… Осталось только в памяти, что владыка, - предатель мой, - был черный и с длинным крючковатым, как у совы, носом… Я уже было и с тобой попрощался, пане Гордиенко, когда заговорил Манасия… Оказалось, что он не только не привез разрешительной грамоты, а приехал произвесть расследование по доносу; очевидно, он выехал из Царьграда раньше, чем получено там было письмо от царя… Я считал уже свою песню спетой, но вдруг - в этом самом Манасии явилось мне неожиданное спасение…
- Спасение? Вот тебе на! - обрадовался шумно казак. - Чудеса в решете, да и только!..
- Именно! - улыбнулся самодовольно Мазепа. - Владыка говорил только по–гречески, а гетман этой мовы - ни в тын ни в ворота. Обрадовался я сему и приободрился: предложил себя в толмачи, а то уже хотел гетман посылать за Самойловичем… Ну, и стал я Многогрешному на нашу мову (язык) переводить, что мне было любо, а владыке - на греческую, что мне было выгодно… и все остались довольны. Оказалось, что я действительно хлопотал у патриаршего престола до знемоги, что разрешительную грамоту уже его преосвятейшество выслал давно, но, верно, посланец замешкался в Киеве, а так как Манасия направляется в Москву, то и передал владыке от имени Многогрешного, чтобы похлопотал тот у царя о принятии Дорошенко под высокую державу и о вручении ему обеих булав, ибо правобережному гетману, при его хворости, и одна не под силу…
- Ха, ха, ха! - рассмеялся весело на весь переулок Гордиенко. - Вот так удружил Многогрешному - и поделом! Ну и голова же у тебя, крой ее Божья сила!.. Вот так одурил их! Вместо того чтоб самому на кол сесть - их посадил на мель.
- Пока сплыло, да надолго ли? Манасия еще останется на день в Батурине… гетман и меня просил непременно остаться… и кто знает? Пригласит, может, Самойловича - и правда, как олива, выплывет наверх…
- А ты вот что: поспешим к Самойловичу, предупредим его. Только имей в виду: Самойлович терпеть не может Дорошенко, да и Многогрешному тайком яму копает… Так нужно хитро… а не то и умчаться можно ночью…
- Да, Самойловичу я объявлюсь прямо, - решил Мазепа, - довольно уже играть в жмурки… а поговорю лукаво: у меня есть к сердцу его ключик.
- Вот и отлично! - заключил казак, направляясь ощупью вдоль замковой стены. - Ишь, как стало темно, - хоть у око стрель! Тут вот недалеко и форточка… а пожалуй, угодишь еще в яму.
Ночь уже действительно лежала крутом, черная, непросветная. Медленно, шаг за шагом, подвигались батуринские гости вперед. В глухой тишине чутко раздавались их осторожные шаги. Время шло, а форточки не было.
- Уж не заблудились ли? - спросил шепотом Мазепа.
- Да нет, только водит нечистая сила… - ответил казак, ощупывая во всех направлениях стену. - Да вот она, каторжная… - и потом вдруг смолк, остановив движением руки Мазепу.
За стеной, через амбразуру форточки, послышались ясно приближающиеся голоса.
Наши прохожие замерли на месте и притаили дыхание.
Кто-то звякнул у форточки, и потом раздался сердитый возглас: "А, волк его зарежь! Не приходится ключ… Вот те и притча!"
- Это я ключ у Самойловича стибрил, - шепнул на ухо Мазепе Гордиенко, - а лается то Неелов, голова здешних стрельцов.
- Совсем неспособно: зги ведь не видать, - заметил другой, более низкий голос, совершенно уже не знакомый Гордиенко.
- Гм! Забрались к черту на кулички… к черкесам богомерзким, да путаемся… А все они крамольники: плеть по ним плачет…
- Ты уж это, боярин, с сердцов, что ключом ошибся, - засмеялся добродушно другой.
- Да ключ ключом, а народ распущен зело, - ворчал Неелов, все еще возясь с замком и торгая дверкой.
- Народ разбойничий, - подтвердил басок, - а ты вот лучше поведай мне про гетмана, как ты его понимаешь?
- Злопакостная личина и вероломная тварь - вот он кто, этот гетман! - заговорил возбужденно Неелов. - Все у него ложь, правды ни на грош! В глаза-то живьем в душу лезет, а за глаза худо мыслит… А коли напьется… а он, почитай, ежедневно хмелен, - так удержу ему нет: кидается на людей, аки пес смердящий, изрыгает всякие хулы… ни бояр, ни служилых людей не чтит… Вообще Многогрешный снюхивается с Дорошенко и замышляет измену.
- Неужели он так криводушен? Нынче, правда, он завел было и со мной шальные речи, так я его припугнул, и он смирился…
- Ага! Вот он кто! - шепнул в свою очередь и Мазепа Гордиенко. - Это приехавший из Москвы боярин Танеев; он перед моим приходом был у гетмана.
- А я тебе, боярин, доподлинно сказываю, - настаивал Неелов, - коли не уберешь этого гетманишку, - быть бедам!
- Да ведь нельзя же так зря нарушать ихних прав, - заметил Танеев, - хохлы взбудоражатся…
- Ручаюсь тебе, боярин, что за этого пьяницу никто не вступится: всем он опостылел.
- А коли ручаешься, так вяжи и шли к нам в Москву, в приказ, а мы его к допросу, в застенок… Только вот на место его кого ставить?
- Самойловича… никого, как Самойловича, - горячо воскликнул Неелов, - и башка добротная, и человек - рубаха: хоть веревки вей!
- Ну и добро! - согласился Танеев. - Только стоять-то тут надоскучило… Пойдем-ка лучше к тебе да обо всем поразмыслим.
- Идет! - согласился Неелов. - Лбом ведь этой калитки не прошибешь.
Когда удаляющиеся шаги ночных собеседников стихли совершенно за муром, Гордиенко толкнул локтем Мазепу и промолвил желчно:
- Слыхал? Попович уже слопал Многогрешного и себе подстилает керею!
- Да, - ответил невеселым тоном Мазепа, - Многогрешный сам себе выкопал яму, никому не верил, всех считал врагами и всех от себя отшатнул. С ним вряд ли выгорела бы наша справа. А Самойлович уже прямой враг Дорошенко: хитер, как лис, да лукав, как дьявол… и нет, кажись, нам нигде пресветлой годины.
- Пожалуй, что и правду говоришь, пан Иван, - покрутил головой Гордиенко. - Ну, времена, скажу! Скоро и ложки борщу не донесешь ко рту, бо какой-либо цап выхватит! - заключил он, отворив фортку и направляясь в слепой темноте к Самойловичу.
Гордиенко ввел Мазепу задворками в какой-то укрытный, неосвещенный покой, или, скорее, сени, попросил его пообождать там, пока он справится, где хозяин, и решится ли он принять к себе ночью неизвестного гостя.
- Заметь, друже, - добавил он шепотом, - что я сообщу ему, будто я привел тебя по подозрению, не от Дорошенко ли ты шпиг? Я ведь тем и втиснулся здесь в доверие, что выдал себя приближенным Ханенко и врагом Дорошенко.
- Ха, ха! Это ты ловко: в самую суть попал! - одобрил Мазепа и, по уходу Гордиенко, начал ощупывать стены сеней; он скоро наткнулся на стоявшую там скамейку, присел на нее и задумался! невеселые мысли стали роиться в его голове и налегать тяжелым камнем на сердце. Последние события закружили его в водовороте, и он не только еще не мог в них разобраться, но не мог даже сообразить, куда унесет его бурный, мятежный поток. Несомненно было одно, что судьба Многогрешного решена и что он, как приговоренный к смерти, не представляет уже никакого интереса для дальнейших переговоров. Если бы еще этот гетман пользовался любовью и доверием казаков, то можно было бы упредить его об опасности и подвинуть на немедленное соединение с Дорошенко, хоть для самозащиты, но горе-то в том, что его действительно старшина ненавидит и не только не станет защищать, а напротив, еще примкнет к воеводам на его погибель. А между тем Самойлович о кнышах своих лишь станет заботиться!..
Мазепа от волнения стал ходить ощупью по темному и тесному помещению, куда его завел побратым; ему захотелось выйти на воздух - и он толкнул ногой входную дверь, но она оказалась запертою снаружи.
"Это еще что? - проворчал Мазепа, трогая и нажимая плечом дверь. - Взял и засунул, словно нарочно завел в западню! Тут каждая минута мне дорога, а я - сиди, как дурень… Многогрешный пока выпустил меня из рук, - пришло на ум Мазепе, - но выпустил спьяна, охмелев и от вина, и от радости; а как придет в себя, то сможет еще упрятать меня "до козы"… Для чего мне этот Самойлович? Ведь знаю же, что с Дорошенко он каши не сварит!" - опустился Мазепа на скамейку, чувствуя свое бессилие и беспомощность в эту минуту.