- Вон оно что, - протянул Многогрешный, пристально всматриваясь в интересного гостя, и стал читать внимательно длинное послание Гострого.
Под взглядом гетмана по лицу монаха пробежали было тревожные тени, но он скрыл свое волнение и стал спокойно перебирать четки.
Гетман читал медленно лист полковника и по временам лишь бросал на чернеца из-под нависших широких бровей подозрительные взгляды, но монах, по–видимому, был совершенно к ним равнодушен…
- Эге, - процедил, после долгого молчания, гетман сквозь зубы и выпил ковш меду. - Полковник пишет, что панотец - доверенное лицо и владыки, и полковника, и самого гетмана…
Насмешливый, подозрительный тон гетмана смутил было монаха, но он, осилив смущение, заговорил тихо и смиренно:
- По неизреченной доброте пан полковник тако обо мне отзывается, а по щирости я могу назвать лишь своего владыку, который действительно мне доверяет вполне, если же другие вельможи и владыки мира сего открывают мне свою душу, то не по заслугам недостойного раба Божьего, а по словесам превелебнейшего святого отца Иннокентия, ему же честь, ему же и вера!
- Доброе глаголеши, отче, - кивнул головой гетман. - Ну, а что же мне еще, кроме радостной вести и благословения, передает владыка?
- А просит святой отец, чтобы ясновельможный похлопотал у пресветлого царя за Дорошенко, дабы принял и его под свою державную руку и еще исправил бы роковую ошибку свою, повлекшую родную страну к погибели и уничтожению.
- Гм… - протянул гетман, соображая сказанное с письмом, - а Дорошенко тоже об этом просит?
- Пожалуй, и просит, но он не верит в искренность обещаний Москвы… а полагает, что вернее и прочнее было бы соединиться под протекцией далекого, заморского царства…
- Турции, например? - усмехнулся гетман.
- А хоть бы и Турции, - только с тем, чтобы получить от нее санджаки на "неподлеглое панство", а через некий час и от протекции отказаться.
- Да, это было бы лучше, - заметил гетман, - ну, а дочка Гострого не сообщала ничего? - уставился он на монаха.
Чернец весь вспыхнул от этого вопроса и растерялся совсем…
- Дочери пана полковника я не видел, - промолвил смущенно монах и покраснел еще больше.
- Странно… - заметил гетман, - без этой завзятой панны и вода не освятится… ну, да Бог с ней! Она с батьком известны всем своей щиростью и отвагой… Поговорим лучше о наших делах… Дорошенко вот мостится к Москве, а того не знает, что, может быть, Ханенко давно уже туда подмостился, выменял за наши бунчуки себе булаву и боярство… Эх, необачный и недоверчивый Петро! С Сирко в соглашения входит, а тому тоже - одна Сечь в голове, а со мной так затевал даже биться, а теперь вот - к Москве… Если бы он со мной по щирости, по- братски, душа в душу - тогда бы… Так святой владыка ничего особенного не передал?.. - переменил вдруг тему гетман и взглянул на монаха.
- Ничего особенного, - затревожился снова чернец, - паче того, что я оповестил… Трудно и невозможно было писать святому отцу, так он меня и послал на словах передать.
- Так трудно и невозможно было писать?..
- Небезпеченства повсюду…
- Ну, а в Киеве еще спокойно?..
- Печерские угодники молитвами охраняют святой град и окрестности.
- Гм, гм, - промычал как-то особенно гетман. - Конечно, в Москве все наше спасение… Пусть просится Петро… я слово замолвлю. Но… А полковника Пиво не слышно? - оборвал вдруг гетман и уставился сурово, с нахмуренными бровями на чернеца.
Монах взглянул на своего собеседника и заметил, что на лице последнего играла досада, а в глазах вспыхнула уже искра гнева.
"Подозревает, подозревает, шельма! - промелькнула у чернеца мысль. - Не влопаться бы, а то ведь он бешен, как разъяренный буйвол… Но что это за вопросы? Как отвечать на них? И надумало же меня послушаться Гострого!" - растерялся совсем монах и начал отвечать смущенно, наугад, возбуждая тем еще большее подозрение в гетмане.
- Полковник Пиво, кажется… у Собеского был… а впрочем, не знаю… О суете мирской нам и ведать не подобает… Наше дело лишь пост да молитва…
- Странно, что панотец ничего не слыхал про Пиво, - возмущался гетман и явно уже высказывал недоверие к своему гостю.
"Ну, что тут делать? - думал монах. - Ведь пристал как смола! Верно получил какие-либо сведения и проверяет… Разве признаться? Только поздно: разлютуется, не поверит, а в гневе, при хмеле, он, говорят, стал необуздан! Уж теперь у него не допытаешься правды. Хоть бы уйти подобру–поздорову".
- Э, да тут что-то неладно! - заметил, после некоторого молчания, гетман и хлопнул в ладоши.
"Попался!" - раздалось выстрелом в голове у Мазепы, - а это был он, - и рука его стала искать инстинктивно оружия, но ощупывала лишь одни четки.
В это время вошел в покой джура и заявил всполошен- но, что прибыл из Цареграда и дожидается в гостином покое греческий архиепископ Манасия.
Это известие до того ошарашило гетмана, что он заволновался радостно, забыв вспыхнувшую было злобу к подозрительному монаху, и торопливо приказал просить немедленно к себе его найпревелебнейшую милость: ему сейчас же пришла на ум разрешительная грамота, о которой только что заявил монах.
- Прости, найяснейший гетман, - приподнялся Мазепа с кресла, с явным намерением ускользнуть поскорее. - Не подобает скромному чернецу присутствовать при беседе столь высоких мужей…
- Ничего, ничего, отче, - возразил гетман, останавливая его жестом руки. - Греческого владыку ты, конечно, встречал у патриарха, и ему будет приятно увидеться здесь со знакомым, да и в беседе поможешь…
"О, проклятие! - мысленно вскрикнул Мазепа. - Не только не видал этого владыки, но и Цареграда!" - и, облокотившись о высокую спинку кресла, он стоял ни жив ни мертв, ожидая нового своего обличителя.
XLI
К вечеру туман сгустился и налег непроницаемой пеленой, так что к сумеркам в двух шагах нельзя уже было видеть прохожего. По людным улицам Батурина, примыкавшим к гетманскому замку, то и дело раздавались окрики "набок!", "пыльнуй!" - так как и конный и пеший рисковали столкнуться друг с другом; в отдаленных кривых переулках стояла уже полная тишина.
По одной из таких уличек, тянувшихся под замковым муром, двигались две фигуры. В густых волнах тумана они казались гигантскими темными силуэтами. Кругом было совершенно безлюдно, но прохожие шли, озираясь тревожно вокруг и не роняя ни единого слова. Один из них, одетый в простой казачий наряд, уже два раза спрашивал у своего товарища:
- Ну что он? Клюет?
Но другой, облеченный в какую-то длинную, спутывающую ему ноги хламиду, упорно молчал.
- Чего ты, Иване, молчишь? Не приключилось ли какой пакости? - заговорил казак в третий раз и остановился решительно, желая добиться от своего молчаливого спутника слова.
- Да тут, може, торчит где-либо гетманский шпиг (шпион), - откликнулся наконец тот, всматриваясь напряженно во мглу и прислушиваясь к далеким откликам жизни.
- Тут и собака не пробежит, будь уверен! Это глухой закуток, из которого есть один только скрытый пролаз; но ключ от него у меня вот - в руке.
- Так тут безпечно? - переспросил еще раз чересчур осторожный спутник.
- Безпечно, хоть кричи, так никто не услышит!
- Фу, ты! - остановилась и перевела с облегчением дух торопившаяся куда-то или убегавшая от чего-то закутанная фигура. - Вот нагрел чуприну, так нагрел! Не знаю, как и ноги меня вынесли из гетманской светлицы!
- Да что такое сталось? Расскажи толком.
- А такое, что я чуть было не познакомился с острием гетманской сабли или не испробовал, удобно ли сидеть на колу!
- А что такое?
- Да вот, бес чуть было не сыграл со мною пекельной шутки! Понимаешь, как только я вошел к гетману, так он сразу начал меня пронизывать подозрительным взглядом. Не знаю, не было ли какой ошибки в моем наряде? Так ты ж осмотрел меня внимательно… разве вот борода осунулась и выдала… Ну, лихой дидько его знает, а увидал что-то неладное этот хрыч! Он не так и хвор, - притворяется, шельма, и уже с каким-то московским боярином, что был у него раньше, напился хорошо; это, впрочем, могло быть и ко вреду моему, и к пользе… Ну вот я и начал ему рассказывать про хлопоты свои в Царьграде и про патриаршее благословение. Это его тронуло. Стал он меня расспрашивать. А я ему - и про то, как добился с патриархом свидания, как перезнакомился со всеми окружающими его владыками, как разоблачил взведенную на гетмана клевету, и как, наконец, довел патриарха до полного раскаяния…
- Ха, ха! Молодец! За словом в карман не полезешь!
- А пришлось, брате, лезть и не найти в кармане ни шиша! - почесал под клобуком голову собеседник. - Гетман всему этому так был несказанно рад, что стал усиленно угощать меня, невзирая на мой подвижнический сан, - и мальвазией, и вареной…
- Чудесно! - одобрил казак.
- Чудесно-то, чудесно, но не затем же я к нему монахом пришел, чтобы сплесть про Царьград байку; нужно было приступить к выпытыванию его думок, к передаче поручений от Дорошенко, от Гострого… Ну, вот тут-то я и попался! Очевидно, Многогрешный получил какие- либо сведения из Киева, и там что-нибудь случилось, мне неизвестное. Задумался гетман над письмом Гострого и начал было высказывать свои сокровенные мысли, да вдруг оборвал и перескочил на Киев… Я, должно быть, невпопад ответил, так как он сразу позеленел и осатанел: стал формально меня допрашивать, а так как я, растерявшись, с каждым ответом попадался в больший и больший просак, то подозрение его перешло в уверенность, и он, не скрывая гнева, кликнул уже джуру, чтобы велеть распорядиться со мною, как со шпигом…
- Вот так халепа!