- Мой панотец шлет твоей ясной милости, - заговорила Марианна, - и привет, и всякие пожелания, чтоб исполнились, справдились твои думки, а вместе с тем, он шлет тебе листы и от себя, и от нашего гетмана, Многогрешного.
- От Многогрешного? - оторопел даже гетман, так показалось ему невозможным это сообщение.
- Да, от Многогрешного! Отец мой, по просьбе ясновельможного, был у него два раза и много говорил о тебе, о твоих думках и о судьбе нашей несчастной отчизны. Гетман наш, передавал отец, сочувствует стремлениям твоей милости и сам любит отчизну, но открыто станет на твою, батько, сторону лишь тогда, когда будет уверен вполне в твоих намерениях. Для того и нужно будет отправить к нему посла.
- Господи! Да этого разве мало? - воскликнул взволнованный Дорошенко. - За минуту я ломал себе голову, как бы войти в соглашение с Многогрешным, а тут мой дальний друг исполнил мои желания и достиг того, о чем и мечтать я не смел. Теперь уже посол Мазепа уладит нам все. Да не десница ли Божья послала мне вас, голубята?
- Значит, Бог не отвратил еще от нас лица своего, - произнес Богун, и все облегченно вздохнули.
- Но где же эти листы? - засуетился гетман.
- А вот, передай их, пане Андрию.
Хорунжий почтительно передал гетману большой свиток, запечатанный висящей восковой печатью.
- Я попрошу прощения, - обратился с легким поклоном гетман ко всем, - и оставлю вас в приятной беседе за келыхами, а сам пойду прочесть письма, - и он встал и направился торопливыми шагами в свою рабочую светлицу.
VII
По уходе гетмана Богун завел с Андреем тихую беседу о положении дел на Левобережной Украйне, о настроении умов, а главное, о голоте, судьба которой и там, и здесь была равно безотрадной. Саня, под предлогом хозяйственных распоряжений, увела своего мужа к себе во флигель, оберегая его ревниво от молодой приехавшей гостьи.
Марианна подошла к Мазепе. Долго они смотрели друг на друга с нескрываемою радостью.
- Давно с тобой не видался, - прервал наконец молчание Мазепа, - и так мне радостно, словно на свет народился, - закончил он тихо, подавив непрошеный вздох.
- Как давно? И полгода нет! - заметила ласково панна.
- Ой, как давно! Мне кажется, целая вечность легла между тем временем и сегодняшним днем… Ведь разлука не считается сухим разумом, а считается сердцем.
- Значит, у пана сердце - плохой счетчик. Я ведь тоже соскучилась о своих друзьях; но время у меня незаметно прошло, словно вчера со всеми вами рассталась. Правда, у меня было столько дела и всяких забот, что некогда было ни по пальцам, ни по сердцу считать уходивших дней, - улыбнулась Марианна.
- Это большое счастье, если есть такое дело, в которое можно окунуться с думами, с воспоминаниями, с сердечными ранами, но горе, если себя не сможешь забыть… Тогда все прошлое, словно сегодняшний день, станет перед глазами с ужасом, с болью…
- Ах, прости, друг мой, - остановила его речь жестом Марианна и побледнела. - Я дотронулась до старой раны…
- Рука друга не растравляет ран, а врачует…
- Но есть такие, которых никто и никогда не залечит, никакая дружба, какой бы она ни была щирой…
- Кроме смерти, - произнес загадочно Мазепа и замолчал, погружаясь в какую-то тоскливую думу, а потом, подавивши вздох, продолжал: - Да, ночь беспросветную может рассеять лишь солнце; мне такой ночью и казалось все это время…
- Да, ты прав, Иване, я забыла, - проговорила грустно Марианна, побледнев незаметно. - Моя жизнь текла беспечально… так и несправедлива к другим… конечно, есть раны, о которых и вспоминать больно…
Марианна взглянула на Мазепу, но глаза его были опущены.
- Да, у нас было много забот и тревог в это время, - переменил он сразу тему, - разные неудачи угнетали гетмана, нужно было бороться с событиями, поддерживать его желания, придумывать меры: ведь здесь, во всей окружающей его старшине, нет ни одного человека, который бы подошел к его взглядам.
- Кроме Ивана Мазепы, - поправила Марианна и добавила: - Да, ты один лишь можешь быть здесь порадником и пособником, это я знаю и этому верю, - она взглянула искоса на сидевших в другом конце стола собеседников и закончила тихо: - И убеждена еще в том, что ты нелицемерно предан отчизне.
Мазепа не успел и поблагодарить своего друга за доброе о себе мнение, как дверь в покой отворилась, и в нее поспешно вошел озабоченный гетман в сопровождении Кочубея.
- Панове! - заговорил гетман взволнованно, опускаясь в свое кресло. - Я получил сейчас чрезмерно важные вести: одни благоприятны и тешат сердце надеждой, а другие тревожны и заставляют нас немедленно принять против них меры.
- Что? Что такое? Какая беда? - заговорили все возбужденно.
- Пан Гострый, друзья мои, - продолжал с одушевлением гетман, - предуготовил союз нам с Многогрешным и в главных пунктах примирил наши желания. Теперь мы не одни, гонимые со всех сторон и врагами, и братьями, теперь мы через Днепр подали брат брату руки и сывый дид Славута стал обоим нам снова родной рекой! - Гетман простер вверх руки и произнес глубоко тронутым, дрогнувшим от слез голосом: - Господи, сниди с небес и посети виноград сей, его же насади десница Твоя!
- Аминь! - произнес торжественно Богун, и все, охваченные приливом религиозного экстаза, набожно встали.
- Да, - произнес после небольшой паузы гетман, - Господь это внедряет в сердца братьев любовь… Только и враг человеческий не спит и на Божьей ниве вырывает добрые зерна, а вместо их сеет плевелы… Полковник и гетман пишут мне про Ханенка.
- Про Ханенка, - перебил Богун, - этого Каина?
- Он и несчастного Юрася Хмельницкого завлек в свои сети, - заметил Кочубей, - и безумец угодил в константинопольскую тюрьму "Эдикуль"…
- Да мы его два раза разбили наголову, и он едва удрал на Запорожье, - заговорил Мазепа, пропустив без внимания сообщение о Юрасе, - да и там, верно, не поздоровилось, потому что оттуда махнул в Крым… и неужели опять вынырнул?
- Видишь ли, пане Иване, - заговорил снова гетман, и в голосе его послышались ноты упрека, - когда тревога пошла, что Ханенко в Умани, мы стянули все войска и двинулись ему навстречу, но в Умани его не оказалось… Ты вот и начал меня уверять, что слух о Ханенко был ложным, марным, что пущена была брехня, ты говорил, что этой змее уже не подняться: Запорожье его не примет, так как он слыгался с татарами, а татар он больше не поймает на удочку, потому что не похвалит Высокая Порта… Мало того, ты находил лишним оставлять на рубеже сторожевые полки, и я только сам настоял… а вот теперь этот Ханенко ожил, да еще какие затевает каверзы!
- Я не думал, чтобы он был так безумен, и в этом ошибся, - ответил почтительно, но с достоинством Мазепа, - но что он может затевать, на что он может опереться? И прежние его затеи на песке строились, а новые вилами по воде писать станет?
- О, новые, коварные! - воскликнул гетман, ударивши энергично рукой по столу. - Он подыгрывается к московскому царю, бьет челом ему в подданство и Правобережной Украйной, а для борьбы с врагами предлагает татар, которых будто он уже договорил для Москвы.
- Это хитро, лукаво, - протянул уныло Мазепа, - хотя Москва и открещивается от нас, боясь втянуться с Польшей в войну. Имея за собой силу татар, можно отважиться, - а кусок соблазнительный… Однако везде костью в горле стоят татаре: если никто, даже сам падишах, не укротит их разбойничьих потягов (стремлений), то тогда… - Мазепа сразу умолк, поймав укоризненный взгляд Дорошенко.
- А он еще, этот аспид, - прервал раздражительно гетман, - пускает слух везде, а особенно среди черни, что мы будто поддались совсем туркам, побасурманились…
- Да, - вмешалась в разговор и Марианна, - этот слух упорен и с каждым днем больше и больше растет, народ смущается, ропщет, видя в этом незамолимый грех… даже отца моего потревожили эти слухи, хотя он им и не верит.
- А Ханенко распускает слухи, - отозвался Андрей, - и они прививаются… Он даже доносы посылает и про то московскому царю.
- А как же! - воодушевлялась Марианна. - На той неделе поймали у нас двух послов его… отец задержал и отправил с бумагами их к Многогрешному… У них было еще воззвание ко всем христианам против нарождающегося антихриста, то есть - против твоей милости…
- Да мне Остап говорил, - прибавил вдруг Кочубей, - что и у нас по корчмам говорят вслух и о побасурманеньи, и об антихристе.
Гетман взглянул на него и помертвел от ужаса: неужели кругом уже кричит и восстает народ, а он ничего не знает? И как еще он, антихрист, жив? Как не нашлось благочестивых? А может быть, уже… И заметив, что его растерянность замечена всеми, заговорил как-то неловко, обратясь к Марианне.
- Мне, кроме того, пишет отец твой, что и на Многогрешного был сделан донос, и кому же - патриарху! И тот отлучил гетмана от церкви. Это так расстроило Многогрешного, что он даже слег в постель.
- И это дело Ханенковых рук! - вскрикнул Богун. - Бей меня сила Божья, коли не так… Подлизывается, пес, к Москве, манит ее татарами, а по дороге брешет на обоих гетманов, чтобы их смести и самому захватить обе булавы.
- Совершенно правдоподобно, - подтвердил Мазепа. - Но эти все обстоятельства настолько тревожны, что требуют немедленно противодействия… Tempus brevis est, - нужно обдумать все, выяснить и решиться открыто пойти к намеченной цели.
- Да, обдумаем, обсудим все, друзья мои, - промолвил упавшим голосом гетман, словно придавленный запутанною сетью невзгод. В последнее время энергия у него стала иногда пошатываться, и он сразу поддавался временному бессилию, переходившему иногда в уныние, а иногда в раздражение; к счастью, впрочем, такое настроение у него длилось недолго и при первой нравственной поддержке проходило.